— Может, вина? — предложил Юрьев. Он помнил, что Степаниди считает вино чем-то вроде прохладительного напитка и пьёт его в любое время.
— Ты же сказал — разговор важный? — уточнил Степаниди. — Или всё-таки серьёзный?
— Важный, — подтвердил Юрьев. Степаниди называл «серьёзными» только переговоры с заказчиками.
— Тогда какое же вино? А пить до одиннадцати грешно и аморально. Хотя ладно, пока туда-сюда, пока дойду, пока стол накроют… Идёт. Давай в четыре в «Победителе». До скорого.
Алексей Михайлович положил телефон и вздохнул. «Степаниди, конечно, гений, — подумал он, — но сколько же у него всяких прибабахов». Одного только нельзя было про него сказать — что он ими страдал. О нет! Он ими наслаждался.
15:30. Гоманьков
Сергиево-Посадский район Московской области. Коттеджный посёлок «Березняки»
Коттеджный посёлок «Березняки» располагался в шестидесяти километрах от МКАД по Ярославке. Дорога была ровной, а ограничения скорости для полицейских неактуальны. Один из них трясся на заднем сиденье.
Гоманьков сидел впереди рядом с молчаливым водилой — тощим, неприятным на вид пареньком с волдырями на правой щеке. Всю дорогу он слушал диск с современными «военными» песнями, выкручивая громкость на полную. Бывшему контрразведчику это не мешало. Что-что, а отключаться от внешних раздражителей он умел. Нет, даже не отключаться: лишние впечатления шли параллельно его мыслям, с ними не сливаясь.
Начальник службы безопасности думал, чем ему придётся заплатить за сегодняшнее. Чтобы добраться до Шкулявичюса — тьфу, ну и фамилия! — ему пришлось пойти на поклон к знакомым из Следственного комитета. Те согласились помочь, но теперь он, Гоманьков, им обязан. И ни деньги, ни услуги этот долг не закроют. Рано или поздно они выставят счёт. Именно ему, а не Юрьеву и не банку. Когда нынешнее дело будет не просто закрыто, но и забыто. Вот тогда…
«Небо укроется призраком-тучею — сердце становится мышью летучею…» — блажила магнитола.
Гоманьков посмотрел в окно. За ним мелькала угрюмая среднерусская темень. Фары мели дорогу. Где-то далеко виднелись два крошечных желтоватых огонька.
Невольно вспомнилась Европа. Где бы ты ни был, тебя всегда окружают огоньки. Европейские страны заселены плотно, надёжно. У нас до сих пор огромные пространства пустуют. Ну конечно, самые лакомые кусочки уже расхватаны. Взять хотя бы эти «Березняки». Один из старейших, наиболее знаменитых и престижных посёлков Подмосковья. Когда-то здесь были дачки работников Академии наук. Теперь от них и следа не осталось, как и от их жалких двенадцатисоточных хозяйств. Большие дома, большие участки. Обычно к таким прилагаются и высокие заборы, но здесь может быть и по-другому…
«Мы ангелы смерти, а это значит…» — ливануло из магнитолы. Гоманьков мысленно отодвинул звуковой поток и продолжил свои размышления.
Самое главное, что сделали люди из Следственного, — выписали постановление на досмотр дома на основании подозрения о готовящемся преступлении. Такая бумажка возбуждения уголовного дела не требует. Правда, для осмотра вроде бы необходимо присутствие владельца помещения. Этот Шмулявичус… нет, там было что-то скулящее… ах да, Шкулявичюс, вот так правильно, теперь не забудешь… он должен быть дома. А если его нет? Сойдёт и представитель местного самоуправления. Хотя и он не нужен. Посёлок охраняется милицейским ЧОПом, с ребятами уже поговорили…
«За тех, кто в стропах!..» — взвыла магнитола.
Внезапно и остро Гоманькову захотелось бросить всё и заняться делом. Таким приятным. Под ложечкой засосало. Хотя бы начать. Прямо сейчас. В принципе, рабочее тело у него было. Никто ничего не скажет… Он запасся им ещё накануне, хотел сегодня попробовать. Днём. Когда никто не видит. А сейчас опасно. Могут заподозрить. Тут враз можно спалиться. Совершенно ни к чему.
Раздался громкий гудок. Фары выхватили из темноты высоченный забор и ворота с КПП. Рядом уже стояла полицейская машина.
Наступал ответственный момент: общение с охраной на воротах. Которая вполне могла быть Шкулявичюсом прикормлена. Достаточно одному человеку опустить руку в карман и нажать кнопку на одноразовом мобильнике — и коллекционер вместе с картиной узнает, что за ним пришли. А если их задержат на воротах, он может попытаться удрать.
Но проблем не возникло, даже наоборот.
— Он всегда ключи нам оставляет. Пожара боится, — объяснял охранник, идя вместе с Гоманьковым по дорожке, мощённой плиткой.
У соседнего дома — вместо огромного забора он был окружён изящной чугунной оградой — горел фонарь, освещая им путь.
— Пожара? — переспросил Иван Иванович.
— Ага, пожара. Он мне рассказывал, сколько всяких ценностей сгорело — ужас просто. У него тоже пожар был. Ну, когда он ещё в Латвии жил.
— В Литве, — поправил контрразведчик.
— Литва? — Охранник даже остановился. — А, да, есть такая. Литва. Я вот думаю: зачем она? Латвия для шпрот, я понимаю. А Литва зачем?
— Для красоты, — подумав, сказал Гоманьков. — Вильнюс — красивый город.
— Ну, может быть, — с большим сомнением сказал охранник. — Короче, у него там музейные документы сгорели. С тех пор огня боится. Разных датчиков у себя понаставил. И нам приплачивает за то, чтобы мы приглядывали. Схему для нас составил: если загорится, что выносить в каком порядке. И премию обещал.
— А воровства не боится? — поинтересовался Иван Иванович.
— Не особенно. У нас последняя кража в позапрошлом году была. Какие-то крадуны по лестнице через забор перебрались, в генеральский дом через крышу влезли. Много чего взяли. Часов коллекцию, денег уйму. Миллионов двадцать, говорили. Генералы у нас богатые сейчас пошли. Он даже заявлять не стал… Потом нашли.
— Что нашли? — спросил Гоманьков.
— Гавриков этих. Крадунов. У генерала-то в гостиной шкафчик был с вискариком. Они бутылочку-то и прихватили. Позарились. Отъехали в область, решили успех обмыть. Ну прям как дети малые. Только в той бутылке вискарь отравлен был. Генерал-то жёсткий человек был. Не дай бог. Три войны прошёл. Ну и крысиного яда в бутылочку-то засыпал. Для гостей, значит. Говорит: «Я — марксист. Я всё предвидел». Считаю, правильно… Осторожно, тут ступенька… А старичок здесь живёт на постоянке, летом и зимой. Выезжает редко. Сейчас, правда, уехал…
— Уехал? Мне не сказали, — напрягся Гоманьков.
— Ну да, укатил куда-то, — подтвердил охранник. — Срочно так собрался — и нет его. Да так даже и лучше, чего зря человека беспокоить… А вот и дом.
В темноте угадывались очертания кирпичного строения — большого, но без архитектурных излишеств. Света не было ни в одном окне.
— Сейчас мы тут всё включим, — обнадёжил охранник, возясь с замком. — Не курите только, противопожарная сигнализация работает. Где же тут, чёрт… А, вот! — Он нажал на что-то, загорелся свет.
Через несколько минут подтянулись остальные. Можно было приступать.
16:00. Степаниди
Москва. Улица Трублаини, д. 7.
Кафе «Победитель»
Георгий Константинович Степаниди был Львом по гороскопу и в точности соответствовал обычным описаниям этого знака, только помноженным на десять. А именно — он был обаятелен, жизнелюбив, самовлюблён и считал себя гением. Последнее было правдой. Степаниди действительно без всяких скидок был гениальным фотографом-портретистом, занявшим достойное место в истории фотографии. По мировым меркам его имя находилось где-то в первой пятёрке. Сам он без особого смущения ставил себя на первое место — именно как портретиста. По крайней мере из современных. За Ричардом Аведоном он признавал несколько удачных снимков, Ирвина Пенна считал позёром, Антона Корбейна — нераскрывшимся талантом, увлечённым не самыми интересными типажами. Однажды он порвал отношения с юной поклонницей, которая осмелилась сравнить его работу с какой-то дешёвой халтуркой Хельмута Ньютона: Степаниди считал Ньютона профанатором высокого искусства. Что касается современных модных фотографов, то их он не ставил вообще ни во что и говорил, что с появлением «цифры» подлинное искусство светописи — так он именовал художественную фотографию — умерло.
Степаниди был родом из Кишинёва. В Москву он перебрался в пятидесятые, а в шестидесятые его снимки уже шли на ура в столичных изданиях. Слава росла и ширилась, работы молодого таланта стали выставлять за рубежом, их начали охотно приобретать музейщики и коллекционеры. Ещё в советское время обаятельный и общительный фотохудожник, умевший ладить со всеми, в том числе с партийным руководством и чекистами, ухитрился объездить полмира. Снимал великих — и Жака Ширака, и Юла Бриннера, и Акиру Куросаву, и даже Феллини и Софи Лорен. Что касается советской элиты, то Степаниди работал практически со всеми и знал почти всех. Соответственно, с ним и считались. При этом, что поразительно, фотограф умудрился не нажить серьёзных врагов: люди почему-то воспринимали его счастливую судьбу и комфортную жизнь как должное. Возможно, потому что он сам относился к ней именно так — как к естественному фону своего творчества. Которое было для него чем-то неизмеримо более важным, чем известность, дружеский круг, женское внимание и хороший стол.
Что касается стола: Георгию Константиновичу приходилось сиживать за очень разными столами, в том числе в местах всемирно известных. В Москве он одно время был завсегдатаем знаменитого ресторана Центрального дома литераторов, кафе и клуба при нём. Охотно проводил время в Пёстром зале, среди автографов знаменитостей и в окружении их же. За столиками можно было увидеть неизменно пьяного поэта Старшинова и трезвенького сценариста Каплера, славного моряка Григория Поженяна, которого кто-то из весельчаков предлагал женить на престарелой Мариэтте Шагинян, пародиста Александра Иванова, мастера весьма изощрённых розыгрышей композитора Богословского, Беллу Ахмадулину, её мужа Евгения Евтушенко. Со всеми он был «на ты». В славном этом заведении обсуждались так называемые творческие планы, завязывались романы, выяснялись отношения, случалось, доходило до рукоприкладства… Степаниди там знали и любили, он пользовалс