— Вернёмся к рабочим гипотезам. Кража с целью продажи на чёрном рынке. Кража с целью приобретения. Кража с целью нанесения репутационного ущерба. Первое невероятно. Я не буду тратить время на это. Второе — картину кто-то украл для себя. У вас такой вариант был, вы его отработали. Этот, как его… Шкулявичюс?
— Да, — кивнул Юрьев.
— Могло быть. Но тогда должен быть фанатичный коллекционер. А такие люди собирают что-то одно, они не распыляются. Можно коллекционировать вино и оружие, например. Если ты не слишком увлечён и тем и другим. Нельзя быть фанатичным коллекционером оружия и при этом с такой же страстью гоняться за редкими бутылками. Тут как с любовью. Можно хотеть двух женщин, но нельзя сходить с ума по двум возлюбленным… Я думаю, у этого вашего Шкулявичюса в доме нет ни одной фотографии. Во всяком случае, на стене.
— Я могу спросить у Гоманькова… — Юрьев полез за телефоном.
— Потом, Лёша, — сказал полковник. — Едем дальше. Не исключён вариант, что коллекционер нанял специалиста, который украл для него одну вещь, а вторую взял из каких-то своих соображений. Не обязательно коммерческих. Может быть, сентиментальных. Я знаю такие случаи. У моего знакомого в Бостоне ограбили дом. Был заказ. Взломщик взял всё, что ему заказали, и ещё бейсбольный мяч с полки. На нём был автограф игрока. Взломщик был его фанатом в юности… Но то не наш случай.
— Подожди, — перебил полковника Юрьев. — Подожди, сейчас… — Он почувствовал, что какая-то мысль пытается оформиться в голове. Что-то они упустили, какую-то возможность… Ассоциации были связаны с автографом на мяче и почему-то со Степаниди. Тот ему нечто такое сказал, какую-то дал зацепку… Вот сейчас, вот сейчас…
Запиликал телефон. Напуганная мысль куда-то спряталась.
Звонила Грачёва. Сообщила, что работы в музее завершены и она вот только что лично всё обошла, проверила.
— Можно было бы открываться хоть прямо сейчас, — закончила директриса и грустно вздохнула.
Пришлось потратить ещё минуты две на сочувствие и минут десять на прощание.
Полковник терпеливо, с пониманием дождался конца разговора и продолжил своё:
— Остаётся крайний вариант. Кто-то украл картину и фотографию, чтобы их не было у вас. Сорвать выставку. Дискредитировать банк. Или тебя лично. Ты о таком думал?
— Думал, — признался Юрьев.
— Остановимся на этом. У крупного банка в год юбилея украли картину и фотографию стоимостью несколько миллионов долларов. Украли играючи, просто пришли и взяли. С кем так можно поступить? С лохами. Как называется тот, с кем так поступили? Терпила и лузер. Интересно иметь дело с терпилой и лузером? Не очень. Причём совершенно не важно, на чьей стороне правда. Неудачников не любят. Позавчера из банка вынесли картину и фотографию. Послезавтра пропадут деньги, которые клиенты вам доверили. И общественное мнение уже не исправишь. Банк может потерять миллиард, но то рядовое событие, о нём забудут завтра. А вот что у банка украли правду, — последние слова Зверобоев выделил голосом, — уже навсегда.
— Понял, — процедил свозь зубы Юрьев.
— Теперь подумай. Лучший способ, чтобы вы никогда не смогли вернуть картину и фотографию? Даже если найдёте вора?
В кабинете повисло молчание.
— Степан Сергеевич, ты к тому дело ведёшь, что их на стройке сожгли? — наконец произнёс вслух Юрьев.
— А что? Могли. — Зверобоев осторожно поправил очки. — Но нельзя исключить совпадения.
Мало ли там чего горело. Стоило бы посетить место возгорания, поискать, что осталось. Возможно, там есть опознаваемые фрагменты. Хотя я бы на месте противника постарался, чтобы их не было. Чтобы вы до самого конца не знали, существуют «Правда» и «Небыль» или нет. И отвлекали часть сил на их поиски. Суетились, нервничали, конфликтовали бы.
— Да какая теперь разница?! — Юрьев почувствовал, как сквозь горе пробивается гнев.
Холодный педантизм Зверобоева внезапно показался ему отвратительным. Он пришёл к старому другу за помощью и сочувствием. Тот доказал ему, что помочь уже ничем нельзя, а в сочувствии отказал.
— Что значит «какая разница»? — Зверобоев поднял правую бровь, изображая вежливое недоумение. — От того, что мы считаем более вероятным, зависит план мероприятий.
— Каких мероприятий? Всё уже! Выставка сорвана. — Гость усилием воли взял себя в руки. — Я еду к руководству, объясняю ситуацию и увольняюсь…
— То есть ты, Лёша, — закончил Зверобоев, — собираешься бежать, не выполнив построенной задачи.
— Какой задачи, Степан Сергеевич? Задача может быть одна: найти картину и фотографию. Вы утверждаете, что их с большой степенью вероятности могли уничтожить. Если так, то теперь задача одна — прикрыть позор и найти виноватого. Ну вот он, тут сидит. Я — виноватый. Кто ж ещё? Председатель в банке за всё отвечает. Надо было делать, как у людей. Не имело смысла просветителей из себя изображать и выставку мутить. Отметили бы, как все, закатили бы в «Метрополе» или Большом приём человек на шестьсот с салатом оливье и балетом — и порядок…
— Ты неправильно построил задачу. — Ровный, холодный голос Зверобоева стал ещё ровнее и холоднее. — Даже хуже — ты себе её придумал. Вместо того, чтобы выполнять ту, которую тебе построили. А её никто не отменял.
— Не понял, — зло сказал Юрьев.
— Объясняю: ты должен провести выставку, максимизировать символические выгоды от мероприятия и минимизировать возможные потери. Разве не так построена задача?
— Если говорить на таком языке… — Юрьев внутренне кипел, но не хотел этого показывать, — то случились обстоятельства непреодолимой силы, которые делают выполнение задачи невозможным. Мишн, как говорится, импосибл.
— Невозможным? Ты хорошо подумал?
— Нет, пожалуйста, давай тогда уж рассмотрим варианты, — завёлся Юрьев. — В субботу восемнадцатого закрытый показ для сотрудников, бывших и нынешних. А девятнадцатого, в воскресенье, журналистов со всей Москвы на пресс-мероприятие в музей назазывали.
— Журналисты не любят работать в воскресенье, — заметил Зверобоев. — А фуршетом сейчас никого не удивишь. Не девяностые.
— Солидные редакции пришлют кого-нибудь, — сказал Юрьев. — По остаточному принципу. Мы им дадим материалы, буклеты. В понедельник отпишутся. С телевизионщиками понимание есть. Как-то так.
— Хорошо. Твои действия?
— Вариантов всего два, — сказал Юрьев. — Или мы отменяем мероприятие. Или проводим его и сообщаем всем, как нас поимели. Другие опции логически отсутствуют.
— Неверно. Вы можете провести мероприятие, не сообщая всем, как вас отымели, — предложил Зверобоев.
— Сергеевич, я, наверное, плохо объяснил, — вздохнул Юрьев. — Мы не можем сделать вид, что «Правды» и «Небыли» нет. Это — козырные картины выставки. Они напечатаны на пригласительных. Вся рекламная кампания строилась вокруг них. И если их нет…
— Если их нет, их нужно сделать. И выставить, — просто сказал хозяин кабинета. — Картину нарисовать, фотографию переснять. Хоть с репродукции.
Несколько секунд Юрьев переваривал услышанное.
— То есть ты мне предлагаешь подлог? — наконец спросил он.
— Я предлагаю контрход, — невозмутимо ответил Зверобоев.
— Контрход называется подлог, — набычился Юрьев. — Именно то, чего я в жизни не делал. Я хоть погоны и не носил, — посмотрел он в глаза собеседнику, — но честь у меня есть.
Зверобоев неожиданно встал, сделал несколько шагов. Подошёл к двери, опёрся на косяк. Юрьеву пришлось повернуться, чтобы видеть собеседника.
— Честь? Наша честь — верность, — негромко сказал Зверобоев.
— Какой-то нацистский лозунг? — вспомнил Юрьев.
— Нацисты много наворовали. — Зверобоев презрительно усмехнулся. — Они и «с нами Бог» на пряжках писали. Нет, это старые слова, их знали в Средневековье, а то и раньше. И значат они вот что. Наша честь в том, чтобы быть верными. Кому?
Юрьев промолчал.
— Тем, кто когда-то поверил в нас и взял в дело, — жёстко сказал полковник. — Тем, кто поднял нас до того положения, которое мы занимаем. Тем, кто держится вместе, чтобы выживать и побеждать. Нашим старшим товарищам.
— То есть своей банде, — заключил Юрьев.
— А хоть бы и так? Мир делят между собой сильные банды. Ты — часть одной из них. И ты должен действовать в её интересах. Почему я должен тебе напоминать?
— «Но если век скажет: „Солги“ — солги. Но если век скажет: „Убей“ — убей», — процитировал Юрьев строки из стихотворения Багрицкого.
— Очень пафосно, а значит, неверно, — оценил Зверобоев. — В большинстве случаев ложь и убийство — ошибки. На ошибках учатся. После ошибок лечатся или едут в морг.
— Но ты мне предлагаешь именно подлог, — не уступал Юрьев. — А это и есть ложь. Я в этом уверен.
— Лёша, можно быть уверенным только в том, что ни в чём нельзя быть уверенным. Я предлагаю контригру, — повторил Зверобоев. — Мы должны дезинформировать негодяев. Запудрив им мозги, сэкономим на лапше.
— Рискованно это вот всё.
— Лёша, пойми, кто не рискует, тот не лежит в гипсе. Нам надо перехитрить нашего противника.
Юрьев услышал. Старый начальник службы безопасности сказал — «нашего», а не «твоего». Это меняло дело.
— И как всё сделать технически? — спросил он. — Остались считаные дни. Изготовить подделку, которая выдержит экспертизу, работа на годы. А там будут эксперты.
— Допустим, — сказал Зверобоев. — А что с фотографией?
— Примерно то же, — ответил Юрьев. — Чтобы сделать качественную копию, нужно работать с оригиналом. Негатива не существует. Было четыре оригинальных отпечатка. Нашего нет. Остальные недоступны. Мне, кстати, о них Грачёва рассказывала, — вспомнил он.
— Интересно… — Зверобоев чуть оживился. — А что именно она о них рассказывала?
— Уже не помню точно, — признался Юрьев. — Вроде бы один в Баку… хотя нет его уже… второй в Германии…
— Позвони ей прямо сейчас, — неожиданно сказал Зверобоев. — Вот прямо сейчас и позвони.
Юрьев не стал спорить, набрал номер, изложил просьбу.