— Желательно сейчас. Вообще — сегодня. Времени мало.
— Хорошо, я тебе сейчас пришлю эсэмсэку с его мобильного и предупрежу его, что ты ему будешь звонить, — пообещал банкир.
— Счастливо.
14:00. Степаниди
Москва. Улица Полины Подбойской, д. 15, стр. 6, кв. 4
Степаниди разбудил солнечный зайчик, попавший прямо в глаз. Это был не первый утренний свет. Фотограф почти всегда любезно позволял солнцу вставать раньше, чем он сам.
Лучику в комнате было не место. По внутренним часам Георгия Константиновича на дворе стояло раннее нью-йоркское утро. Но реальность на этот раз сопротивлялась. Она утверждала, что на дворе московский осенний день.
Тяжело вздохнув, Степаниди рывком сел на кровать, упёр ноги в пол. Он старался не шуметь, зная, что кто рано встаёт, тот других достаёт. Нащупал тапочки. С кряхтением посмотрел, чьи — его или Али? Оказались, Алькины. Смешные, с ушками и глазками. Но вспоминать, куда он дел свои, не хотелось, а Алинины были безразмерные. Значит, будут его. Кто первый встал, того и тапки.
Шаркая ногами, Георгий Константинович добрался до ванной комнаты, по-быстрому умылся. Его полотенца и зубная щётка были на месте. Что и неудивительно: их он здесь оставлял вчера. Как и халат. В кармане которого должны лежать «Парламент» и зажигалка.
Лицо в зеркале ему не понравилось. Растрёпанная седина, тяжёлые синяки под глазами. Характерная линия щёк и подбородка — лицо ещё не превратилось в грушу, но к тому всё идёт. Здоровенный нос. Кто-то ему говорил, что нос растёт всю жизнь. Кажется, Аля. Наверное, вычитала в каком-нибудь дрянном женском журнальчике, там чего только не пишут.
На шестиметровой кухоньке было не развернуться. Степаниди бочком подобрался к холодильнику, где доживало своё вчерашнее вино. Кое-как, едва умещаясь между холодильником и столом, вытащил початую бутылку. Вино было так себе — риоха с Майорки. Но всё-таки его купили там, на Майорке, и это было настоящее вино. Подходящий бокал нашёлся в ящичке над плитой.
Помыв бокал, он сел за стол. Щёлкнула зажигалка. Струйка дыма поднялась к низкому бетонному потолку.
Наедине с собой Степаниди мог позволить такую роскошь, как честность. Он никогда не злоупотреблял ею, но сейчас чувствовал, что это уместно.
«Я старею», — думал Георгий Константинович, подливая себе вина. Да, он уже не тот, что был вчера. Во всех отношениях. Да, ночь была замечательной. Аля, судя по всему, в восторге. Он тоже… ну, наверное. В молодые годы он на эту Алю и не посмотрел бы. В сущности, девушка второй категории: не особенно умна, не очень страстная и не столь уж интересная. Ухоженная, да, но и только. Хотя он, Степаниди, уже в том возрасте, когда все молодые девушки кажутся красивыми. И если совсем уж честно, кроме обаяния и опытности по женской части, ему помогают синие таблеточки. А также и то, что к Але он заглядывает не слишком часто. И в основном для того, чтобы убедить себя — он ещё на что-то годится. «Да, я уже в таких годах, когда не знаю, что меня радует больше — согласие женщины или её отказ», — подумал про себя фотограф.
Но это не такая уж и беда. Неприятно, но переживаемо. Навыки он не утратил, а таблеточки действительно помогают. Гораздо неприятнее другое: он начинает выходить из моды.
Ну да, ну да, Степаниди — имя. Но уже не марка. Нет, конечно, марка всё ещё. Но вот именно «всё ещё». Он всё больше часть истории фотографии, но всё меньше — часть процесса. Химия, чёрно-белая плёнка, несколько «коронок», набитых годами, — хорошо, но уже чаще и чаще такие вещи начинают восприниматься не как причуды гения, а как банальная неспособность старого пса выучиться новым трюкам.
Вчера у него был серьёзный разговор. Заявились иностранцы с деньгами. Хороший заказ. Он его возьмёт, разумеется. Но по ходу разговора он услышал фразу, от которой его передёрнуло. Их главный — высокий, худой, очень традиционный англичанин в лоббовских лоферах — сказал: «Понимаете, для нашего проекта нужны снимки в стилистике семидесятых, а у вас это получается естественно». Степаниди отлично понял, что подразумевается за этой вежливой формулировкой.
«В чём дело?» — думал он, подливая себе ещё. Он не умеет работать с цветом и цифрой? Бред, полный бред. Во-первых, умеет. Во-вторых, половина современных мастеров предпочитает чёрнобелое или сепию. Марк Плинер недавно представил серию самых натуральных дагерротипов, и они вызвали интерес… Нет, дело в чём-то другом. В чём?
В голову опять полезли скверные мысли о старости. Может, ему просто не хватает энергии? Для того чтобы поймать объективом острый момент, нужна концентрация, иногда изматывающая. Почти физическое усилие — да и без «почти». Аля ему рассказывала, что мускулы и мозг питаются одной и той же энергией. Какая-то там кислота, которую едят и мышцы, и мозг. Тело хитрое, оно экономит горючку. Не приводит ли это к тому, что он стал предпочитать студийные и интерьерные съёмки? Или вообще ситуации попроще, где не нужно ловить доли секунды?
Нет, решил Степаниди, принимаясь за следующий бокал. Нет, чушь, он умеет ловить решающий момент — или создавать момент. Год назад он снимал одного старого испанца, очень состоятельного человека. Старика в коляске, с тяжёлым лицом и бедной мимикой. Лучший кадр был сделан в зале с коллекциями — для этого он буквально сорвал с окна тяжёлую портьеру. Солнце ударило человеку в лицо, дало блики на стеклянных витринах с редкостями — и образ раскрылся…
— Ты здесь? — донеслось из спальни.
— На кухне, — недовольно ответил Степаниди.
— А я вот искала, что надеть, и не нашла.
«Вот дура, — подумал Степаниди, — у бабы две проблемы — нечего надеть и три шкафа для одежды малы».
— Любимая! Иди сюда как есть. Вообще-то не одежда красит девушку, а ее отсутствие. А если честно, твоё «нечего надеть» уже скоро будет некуда класть, — ласково крикнул в ответ Георгий Константинович.
— Я ещё поваля-а-аюсь, — крикнула Аля.
За всё время их связи, длящейся уже пятый месяц — для фотографа это было долго, — девушка так и не решила, как ей лучше называть своего мужчину. Ну да, у него неудобное имя, не приемлющее уменьшительно-ласкательных. Не говорить же «Гоша» или, того хуже, «Жорж». Сам классик всегда предлагал называть себя по фамилии. Но женщины обычно отыскивали что-то среднее между «Георгием Константиновичем» и «Жоржиком». Что его крайне раздражало.
«Может быть, поэтому и не задалось с семьёй», — подумалось ему. Из-за его чувствительности к мелочам. Он влюблялся часто, несколько раз — по-крупному. И каждый раз всё разваливалось из-за каких-то незначительных вроде бы мелочей. Одна женщина из Кишинёва называла его «Герочка», такое обращение было для фотографа как гвоздём по стеклу. Другая, актриса, говорила «фотка» и «щёлкнуть», а свой портрет его работы приколола к стене кнопками. Единственная женщина, которая устраивала во всех отношениях, не говорила по-русски и категорически отказалась ехать в Россию. Вот так он и остался в одиночестве. Не то чтобы подобное состояние очень угнетало, но…
Мысли снова переключились на Алю. Они познакомились на выставке, на которую фотографа затащили старые друзья. Кажется, то была экспозиция Эльдара Арени, модного американца. Степаниди он не заинтересовал: типичный наивный файн-арт — закаты, девичьи ресницы со слезой крупным планом, растоптанный цветок на мостовой… Концентрация пошлости. Да, именно так он и сказал, а девушка повернулась и бросила что-то про иронию и постмодернизм. Дальше всё пошло по обычной накатанной колее, которая привела его сюда, в крошечную Алину однушку.
Постмодернизм… Может, дело в этом? Нужно снять не просто красивенько, а до тошноты, чтобы была видна позиция автора по отношению к самой идее красивости? Ерунда. Банальность, не требующая усилий. Да и не в том там было дело…
Георгий Константинович попытался вспомнить фотографию, глядя на которую они с Алей познакомились. Типичный гламур на тему золотой осени. Горная дорога, лесистый склон, какая-то гора вдалеке. Ободранный придорожный щит, с него свисает длинный клок бумаги, его тянет на себя маленький смешной кабанчик. На щите тоже был кабанчик, как бы не тот же самый. Постановочная съёмка, ничего интересного… Два поросёнка.
Вспомнился последний — ну то есть дай Бог чтобы не последний! — визит в Останкино. По Первому каналу шла передача об истории фотографии. Он хорошо выступил, да. Чего уж там, блеснул. Потом участники передачи всей толпой пошли в ресторанчик у телецентра, он как раз назывался «Поросята-близнецы», «Twin Pigs». Они очень хорошо посидели на летней терраске…
— Кто мои тапки взял? — раздался наигранновозмущённый голос из-за стены. Аля всё-таки встала.
— Мои возьми! — крикнул Степаниди и потянулся к бутылке.
В этот момент кусочки мыслей внезапно сошлись. Перед Степаниди предстало объяснение.
— Цитата, — сказал он тихо. — Пляжное фото. Дырка для лица. Вот что они делают.
В голове стало светло как днём. Фотография с деревьями и склоном отсылала к культовому сериалу Линча «Твин Пикс». Пикс — пигс, банальная игра словами. А вот поросёнок, сдирающий со щита собственное изображение, это о том, что там, в сериале, происходит. Не буквально, а по смыслу.
Зашумел душ: Аля приводила себя в порядок. Степаниди услышал звук падающих струй краем уха, но внимания не придал. Он думал.
Контекст, думал он. Контекст они берут из массовой культуры. Например, кадр из популярного сериала. Не всякий, а такой, который большинство запомнило. И вписывают в обстановку кадра других людей. Которые начинают выглядеть как актёры, играющие уже знакомую зрителю роль. Что придаёт фотографии дополнительный смысл.
«Ничего нового в этом нет, — думал он дальше. — Эти игры с контекстом уже несколько раз проходили. Проблема в том, что я очень давно не интересуюсь массовой культурой. Я не вижу, откуда берутся цитируемые кадры. Всего-навсего».
— Скребок для ног дай, пожалуйста! — закричала из ванной Аля. — Он в шкафу на верхней полке!