ее заявляет тираж, которым будет отпечатана та или иная его работа. Может назвать любую цифру в разумных пределах: пять или двадцать пять. Или что-то вроде того; хоть двести двадцать пять. Но надо понимать, что чем больше тираж, тем меньше стоимость. Всё как на бирже. Плюс два авторских экземпляра для себя, для выставок, но их продавать уже нельзя. Всё, что напечатано свыше заявленного тиража, ценности не имеет.
— А негатив?
— Негатив не предмет коллекционирования. Он не стоит ничего. Его можно подарить как сувенир обладателю коллекционного экземпляра. Некоторые так и делают. На неспециалистов производит впечатление.
— И что, дополнительные экземпляры нельзя продавать?
— Продавать — нельзя. Печатать можно. Фотограф — хозяин своей работы. Дополнительные снимки можно показывать на выставках, дарить друзьям, оформлять ими офисы. Но попытка продажи мгновенно убьёт репутацию.
— Очень интересно. А в течение какого времени можно делать копии с негатива?
— Мне нравится ваш ход мысли. — Профессор посмотрел на посетителя одобрительно. — Тут мы подходим к важнейшим понятиям. Знаете, что такое винтаж?
— Знаю. Но догадываюсь, что в фотоискусстве это слово может иметь особое значение, — дипломатично высказался Зверобоев.
— Верно. Винтажная фотография — снимок, отпечатанный лично автором или под его руководством в относительно короткий период времени после съёмки.
— Насколько короткий?
— За это время не должно произойти смены технологий фотопечати. И не должен смениться печатник, если печатал не сам автор.
— А с печатником что не так?
— Видите ли, даже автор никогда не сможет сделать два полностью идентичных отпечатка. Подержал под увеличителем на секунду дольше, раствор стал на два градуса холоднее — всё отразится на снимке. В случае же с печатником различия ещё заметнее. Если, например, Пётр, который печатал снимки автору, отошёл от дел и тот же кадр через год по тем же технологиям и на той же бумаге отпечатал Павел, отпечаток Павла не будет винтажным.
— А возраст снимка…
— Не имеет значения. Если я сегодня отпечатаю свою фотографию, снятую вчера, она будет винтажной. А фотография, сделанная сто лет назад и отпечатанная через двадцать, винтажной не считается. Даже при том, что она подлинная, отпечатанная самим автором в рамках заявленного тиража. На этом погорели многие советские фотографы. Среди них были гении, но они хранили негативы, а не снимки. Фотографии порой просто выкидывали после выставок, ведь всегда можно напечатать ещё. И теперь на коллекционном рынке практически нет советских фотографий. Потому что ценностью обладает только винтажное фото. Тиражность и винтажность — два кита, на которых держится рынок.
— Неплохо придумано, — оценил Зверобоев. — Обесценить работы советских мастеров.
— Вряд ли они вообще об этом думали, — поморщился Лобанов. — Хотя правило очень искусственное, введено было в конце семидесятых. Просто иначе рынок рухнул бы.
— Допустим, — сказал Степан Сергеевич с сомнением. — А другие типы печати есть?
— Разумеется. Есть такое понятие — поздняя печать. Она — тоже авторская фотография. Часто отпечатанная самим же автором. Но на другом оборудовании, с помощью более совершенных технологий и материалов. Есть в этом некая ирония. Поздняя печать часто выглядит лучше винтажной. А стоит раз в десять дешевле винтажа. И коллекционной ценности не представляет.
— Понятно.
— Есть третья категория — современная печать. Обычно это фотографии, отпечатанные с подлинного негатива уже после смерти автора его наследниками или иными владельцами фотоплёнки. Денег они не стоят совсем. Даже если речь идёт об отпечатке гениального снимка великого мастера. Скажем, фотографии Бориса Храброва на аукционе оцениваются в тридцать и даже пятьдесят тысяч долларов. А современная печать его работ, выполненная родной дочерью — тоже фотохудожницей, — обойдётся в сотню долларов. Я уважаю её творчество, но отец всё же недосягаем. Так вот её собственные винтажные фотографии гораздо дороже на рынке, чем современная печать снимков её гениального отца.
— Жёстко, — оценил Зверобоев.
— И оно ещё не самое неприятное. Смотрите, какая тут загогулина получается… По идее, рынок винтажных снимков и рынок поздней и современной печати не должны пересекаться. Там одна игра, здесь другая. На самом деле поздняя и современная печать вредит ценам на винтаж. Потому что фотографии приобретают всё-таки люди. И если можно купить за двести долларов то же самое, что продают за двести тысяч, то тратить сотни тысяч уже не хочется. Взять того же Родионова…
— Родионова? Почему вы о нём вспомнили? — насторожился Зверобоев.
— Ну, его «Правда» — заглавная работа выставки, которую делает Алексей Михайлович. Да и фигура выдающаяся. Так вот средняя цена его отпечатков ещё недавно составляла триста тысяч долларов. Но его наследники из самых лучших побуждений — что называется, «ради искусства», — создали так называемое портфолио мастера. То есть пакет, в который входят двадцать самых известных его работ. Издали его приличным тиражом. И стали реализовывать по две тысячи долларов за комплект. Специально оговорили, что продаётся не фальшивка, а именно современная печать, про винтаж речь не шла. И музеи, и обычные коллекционеры стали с удовольствием покупать. Зачем платить триста тысяч за одно фото, если можно взять двадцать за две тысячи? Разумеется, это никак не касалось аукционного рынка. Но в итоге стоимость винтажных работ Родионова обрушилась в три раза. Сейчас его хорошая работа стоит тысяч сто, не больше.
— Сто тысяч? — удивился гость. — А говорили про миллион…
— Речь идет о «Правде», — снисходительно улыбнулся Лобанов. — «Правда» — не ординарная фотография, она — пик, вершина его искусства. Самая знаменитая вещь — знаковая, с историей. Вы знали, что модель, позировавшая для снимка, сбежала во Францию с английским разведчиком?
— Хм… — протянул Зверобоев. — Сегодня утром я разговаривал с одним человеком, который в курсе этой истории. Степаниди.
— Георгий Константинович. — Впервые за весь разговор профессор улыбнулся. — Степаниди — фигура. Как вам удалось его вытащить с утра из берлоги?
— Очень постарался, — в свою очередь улыбнулся Зверобоев. — Был убедителен.
— А кушали что? — не отставал профессор.
— Сухое красное, — не промолчал Степан Сергеевич. — То есть кушал в основном он, а я больше наблюдал.
— Матёрый человечище, гигант! — не без зависти в голосе сказал Лобанов. — Таких уже больше не делают, не те времена… И что же он вам рассказывал?
— Много разного, но вот про английскую разведку ничего не говорил, — сказал Зверобоев. — Хотя вообще-то в те времена в английские разведчики кого только не записывали.
— Я-то понимаю! — заволновался Лобанов. — Но нет. Видите ли, в девяностые открыли архивы. Меня, конечно, интересовало дело отца. Но оно до сих пор не рассекречено. Видимо, те, кто отправил его в психушку, живы. — У профессора дёрнулся угол рта. — Своих они прикрывают… Но вот некоторые старые дела тоже захотелось посмотреть. В частности, дело Разумова. Именно с ним сбежала модель, позировавшая для фотографии «Правда», и именно на него завели дело о шпионаже в пользу Англии. Оно рассекречено и находится в публичном доступе. Так вот, оказалось, что этот человек на самом деле работал на англичан. Служил в Госбанке СССР, делал фотографические каталоги денег. Участвовал в создании разных советских банкнот. Был знаком с гравёрами, художниками, технологами, вообще многими людьми.
И помимо большого объёма других сведений информировал британцев о технологии изготовления советских денежных знаков, признаках подлинности, в том числе неафишируемых. На всякий случай. Как один из способов организации экономических диверсий против СССР британцы рассматривали возможность наводнения страны фальшивыми купюрами. Как в своё время делал Наполеон, пуская в 1812 году в оборот поддельные ассигнационные билеты.
— Я что-то ни разу не слышал о том, что англичане пошли по стопам Наполеона. Почему?
— Мне откуда знать? Похоже, выжидали. Но немцы печатали советские фальшивые деньги. Мне отец об этом рассказывал. Когда в 1947 году проводили денежную реформу, Каганович открыто заявил, что они выбросили в обращение много поддельных рублей и червонцев.
— Ерунда всё это, — отрезал Степан Сергеевич. — Тут Сталин устами Кагановича обманывал людей. Не печатали немцы никаких фальшивых советских денежных знаков. Это не имело смысла. Они выпускали на оккупированных территориях оккупационные деньги — марки, карбованцы. Было дело. А рубли — нет. Вот в девяносто первом, помните? Павлов, министр финансов и премьер-министр. Он-то до конца своих дней в разговорах с друзьями стоял на том, что вагоны с фальшивыми рублями ждут где-то на запасном пути, чтобы обрушить советскую денежную систему. Поэтому и провёл свою реформу. А Сталин знал, что немцы никаких рублей не печатали, ему предлог для обмена найти было надо. Впрочем, кто его знает? И вообще, мы отвлеклись от темы нашего разговора. Я слышал, что Разумов засветился и был вынужден покинуть Советский Союз. Обычно в таких случаях в страну больше не возвращаются. Я, например, при всём своём желании в Соединённые Штаты больше не ездок. Меня сразу на границе примут, — вздохнул Степан Сергеевич. — А Разумов зачем-то опять вернулся. Под другим именем, но его разоблачили. Ну и, естественно, прошёл он коридорчиком и кончил стенкой, кажется. Зачем же он это сделал? Не англичане же его повторно отправили?
— Загадка! Судя по материалам дела, он зачем-то искал Родионова и Апятова или что-то связанное с их творчеством. Что удивительно, потому что Апятов тогда жил в Париже и только за пару месяцев до приезда Разумова вернулся в Советский Союз. А вот Родионов к тому времени уже отбыл в Магадан. По этапу. Там его следы и теряются. Никто не знает, как он умер и где похоронен. Если вообще похоронен. Был человек — и нет человека. Обычная история той эпохи. А его работы и часть картин Апятова, которые он хранил, перешли в собственность государства. Только в девяностые годы наследники смогли заполучить их обратно.