Вслед за пограничником он вошёл в кабинет без окон. Через минуту к ним присоединились таможенник и человек лет тридцати в штатском, о служебной принадлежности которого можно было догадываться. Документов он не показал. Но тут же бесцеремонно приказал поставить вещи на стол для досмотра. Таможенник покачал головой, отозвал дерзкого товарища в сторону и что-то прошептал ему на ухо. Тот дернул головой, пробурчал нечто вроде «да мне какое дело, кто он», но обороты все-таки сбавил. И во второй раз попросил сделать то же самое более вежливо, хотя и хмуро.
Юрьев поставил на стол небольшой дорожный чемодан, портплед — он никогда не возил с собой много вещей — и плоский чехол из прочного чёрного пластика размером метр на метр.
По тому, как «гражданский» сразу рванулся к этому чехлу, Юрьев понял, что у того есть ориентировка. Кто-то просигнализировал. Кто именно, тоже можно было догадываться. Скорее всего, Маркиш. Он мог знать, что принадлежащий Группе отпечаток фотографии «Правда» переправляется в Россию, и даже был обязан знать: второе лицо в системе безопасности должно быть в курсе подобных вещей. Он-то и на чехол всё пялился, зыркал, будто хотел внутрь заглянуть. А какие слова говорил, как руку жал! «Вот и верь после этого людям», — усмехнулся про себя Алексей Михайлович. Маркишу, впрочем, он никогда не доверял — ни тогда, ни, разумеется, сейчас. Что-что, а поставить банкиру диагноз избытка доверчивости вряд ли бы решился хоть один серьёзный врач.
— Камеры работают? — возбуждённо спросил «гражданский», указывая на развешанные под потолком видеоустройства.
Пограничник кивнул.
— Отлично. Откройте, пожалуйста, чехол своими собственными руками, — вкрадчиво попросил «гражданский» Юрьева.
Банкир пожал плечами и сделал то, о чём его просили. Служивый мгновенно надел латексные перчатки и двумя пальцами вытянул из чехла роскошный календарь с репродукциями португальского Музея современных искусств. Двенадцать великолепных работ лучших фотохудожников Португалии с настоящими автографами. Подарок для Грачёвой.
Глаза опера загорелись, он победоносно глянул на коллег:
— Культуриста вызывай.
Таможенник послушно достал рацию и что-то вполголоса в неё произнёс.
Через пару минут дверь в кабинет отворилась. Вошёл подтянутый мужчина лет сорока, в джинсах и голубой рубашке с беджиком. Молча кивнул собравшимся. Подошёл к столу, где службист триумфально держал в руках календарь.
— Оно?
«Культурист» — видимо, так называли специалиста по предметам искусства — недоумённо посмотрел на оперативного работника. Криво усмехнулся, перелистал репродукции. И молча указал пальцем на типографские реквизиты.
— Сувенир, — развел руками Юрьев.
«Культурист» хмыкнул и вышел из кабинета. За всё время он не произнёс ни слова. На опера было больно смотреть. Он ради проформы попросил открыть портплед и чемодан, мельком взглянул на их содержимое, весь обмяк и как-то сник, стянул перчатки.
— Всё в порядке, — буркнул он. — Служба.
— Понимаю, — успокоил служивого банкир со всем возможным сочувствием. — И на старуху бывает проруха.
Оперок машинально кивнул, зыркнув острым, понимающим, слегка затравленным взглядом. С пассажиром из Лиссабона, которого ему надо было отработать, было трудно не согласиться. Начальство не похвалит. А что делать? Банкир, похоже, действительно прилетел чистым. Подбрасывать ему что-то, вырывать страницы из паспорта, а потом удивляться, как же он так хочет границу пересекать, задерживать под другими предлогами, как было вчера с мужиком, летевшим в Нью-Йорк, команды пока не поступало. Пока.
12:00. Гоманьков. Зверобоев
Москва. Ул. Божены Немцовой, 24а. Арт-музей
Из аэропорта Юрьев ненадолго заехал к себе домой, вздремнул немного и отправился в Арт-музей. Там им была назначена встреча Зверобоева и Гоманькова. Контакт двух руководителей служб безопасности разных банков — дело тонкое. Обычно визиты в офисы друг к другу без особой необходимости эти люди не наносят. Гость однозначно оказывается в роли гостя, то есть не хозяина. В сложившейся ситуации особенно уязвимой была позиция Гоманькова. Его приезд в Кросс-Банк трудно было представить чем-то иным, нежели сигналом SOS. А Иван Иванович был упёртым, как ёжик. Ёж — птица гордая. Без пинка не летает. Гоманькову даже пинок не помогал полететь. Юрьев пытался из Лиссабона по телефону ради дела уговорить его съездить к Зверобоеву, но контрразведчик наотрез под разными предлогами отказывался от предложения попить чай в гостях у коллеги из другого банка. В обратную сторону ситуация тоже не работала. Банкир даже не пытался предложить полковнику из первого главка (разведки) ехать в гости к подполковнику из второго Главного управления КГБ СССР (контрразведка). О контразведчиках у Зверобоева после его многолетней командировки в США, из которой его еле вытащили, были не самые тёплые воспоминания. Собственно, после контактов с ними он ушёл со службы и всплыл в Кросс-Банке. Нет, его не уволили, начальство просило остаться и даже обещало в будущем организовать новую поездку за бугор, но полковник твердо решил: хватит. И не последнюю роль в этом решении сыграла тональность бесед с молодым и ещё неопытным, но злющим и подозрительным контрразведчиком. Гоманьков у Зверобоева чем-то ассоциировался с тем типом, который, прослужив без году неделя, позволил себе бестактное поведение по отношению к человеку, который и не раз, и не два рисковал жизнью ради Родины. Компромиссным решением виделась общая на троих встреча в Арт-музее, которую в конце концов удалось организовать.
У входа в музей службу нёс молчаливый молодой человек из банковских — после ЧП Грачёва без боя сдала позиции и пошла на полную и безоговорочную капитуляцию. Выкинула белый флаг. Охранник провёл Юрьева по пустым коридорам к переговорной. Прежде чем войти, банкир оценил взглядом картину. Зверобоев умудрился устроиться на куцем офисном стульчике с подлокотниками так, что казалось, будто он сидит в роскошном кожаном кресле весом в тонну. Гоманьков притулился на краешке стула, но бедным родственником тоже не выглядел, скорее уж человеком, на минутку оторвавшимся от более важных дел и готовым прямо сейчас куда-то бежать. «Мозг и ноги», — подумал Юрьев.
После обычных приветствий банкир устроился на третьем стульчике и сразу перешёл к делу:
— Ну, что, Иван Иванович, как там наши бараны? Есть подвижки?
— Это, Алексей Михайлович, как сказать, — осторожно начал Гоманьков. — Предметы мы пока не нашли…
— Хорошо, не подвижки, — нетерпеливо махнул рукой Юрьев, — новая информация. Есть что?
— Кое-что нарыли, — начал Гоманьков. — Установлено с достаточной достоверностью, как именно было совершено похищение. Путём опроса дежурившего в тот день сотрудника охраны Арт-музея и самостоятельных оперативно-розыскных мероприятий было определено…
— Слушай, ты давай по-русски говори, — поморщился Алексей Михайлович. — На родном, на нашем языке.
Зверобоев улыбнулся. В своё время он учил своего коллегу: никогда не позволяй другому изъясняться на собственном жаргоне. Тем самым собеседник навязывает тебе свой язык. Заставляет думать над его словами больше, чем он над твоими. Ты тратишь лишние усилия. И оказываешься в подчинённом положении. Слуга должен догадываться, чего хочет хозяин, а не наоборот. Впоследствии Юрьев часто убеждался, что Зверобоев прав. Любой переход на жаргон — хоть на канцелярский, хоть на юридический, хоть на сленг силовиков — означал, что собеседник не хочет, чтобы его понимали на равных. В начале знакомства с Гоманьковым — который откровенно попробовал сначала «охмурить» банкира, как ксёндзы из «Золотого телёнка» пытались охмурить Козлевича, — тот тоже злоупотреблял казённым лексиконом. Но быстро был поставлен на место. Сейчас от него такое можно было услышать уже только в минуты растерянности или сильного волнения.
— В общем, — сделал над собой усилие Гоманьков, — потрясли мы этого «охранника». Сами… В смысле, без полиции. Злодей ушёл с картинами через окно клозета на втором этаже.
— Он что, парашютист? Прыгал? — попытался уточнить схему ухода злодея банкир.
Вместо ответа Гоманьков встал, подошёл к окну и кивком головы поманил к себе начальника. Приблизившись, Юрьев увидел внутренний двор и большую стройку.
— Туалет ниже и чуть левее, — показал пальцем Иван Иванович.
Дальше уже всё было совсем понятно. Окна второго этажа выходили на крышу одноэтажной хозяйственной пристройки — то ли гаража, то ли каких-то производственных или складских помещений.
— То есть злыдень вышел на крышу, прошёл по ней и спустился где-то в стороне, где, скорее всего, стояла лестница?
— Похоже, что так оно и было. Ну или примерно так, — кивнул Гоманьков.
— Сигнализации нет, камер нет, окна не закрываются, на крышу выходят, и один военный пенсионер на весь музей, — прокомментировал Зверобоев. — Клялся и божился, что ночи напролёт не спит, бдит. А на самом деле нет, конечно. Заходите, добрые люди, берите чего хотите. Удивляюсь, как Грачёву саму до сих пор не украли. Она — женщина видная.
— Люди искусства, тонкая душевная организация. Не терпят сапог на своей территории, — саркастически пояснил Юрьев. Он уже с трудом верил, что когда-то Грачёва сумела его сподвигнуть на беспечность.
— Стройка охраняется, — упредил вопрос начальника Гоманьков. — Но режим такой, — он неопределённо помахал в воздухе пальцами, — бестолковый. Нет, у них даже журнал вдруг нашёлся. Там представьте себе кто-то успел написать въезды-выезды автомашин. Но поди проверь. А кто заходит-выходит — им вообще всё равно. Тут столько народу болтается — с ума сойдёшь.
— Всё ведь ночью произошло?
— Так и строительство круглосуточное. — Гоманьков развел руками. — До жилых домов далеко, закон о тишине соблюдать не надо. Какая тут тишина…
— Что-то удалось выяснить?
— Ну как… — протянул контрразведчик. — Я тут по своим каналам обратился к коллегам. Прошу у них результаты съёмки с камер в радиусе трёх ближайших кварталов. У нас, правда, нет никаких полномочий, полицию мы задействовать не можем. Даже неформально. Пришлось в ножки кланяться. Но тут нужно время. Ещё пару лет назад всё сделали бы быстро. Но теперь их поприжали насчёт несанкционированных действий. Впрочем, обещали помочь…