Юрьев вспомнил Кочеткова. Молодой парень. Старательный. Обходительный. Перспективный. Профессионализмом до Дроновой не дотягивал, но Репину, пока она в декретном отпуске была, замещал. Расстроился сильно, когда Алёна вышла на работу через десять месяцев. Понравилось человеку рулить. Но молод ещё. Это, конечно, недостаток серьёзный. Но он быстро проходит. Вся жизнь впереди. Всё будет.
— Ну вот, собственно, и всё, — закончил Гоманьков.
— Хорошо. А делать-то что собираетесь? — Юрьев обратился к Зверобоеву. — Зная вас, Степан Сергеевич, подозреваю, что вы уже давно хитрый план составили и с коллегой поделились. Может, и мне расскажете?
— У кадетов нет секретов. План простой. Мы нашли три подходящие кандидатуры для распространения информации. Когда завтра сотрудники придут на предпоказ, мы запустим слушок, что работы — ненастоящие. И будем смотреть, кто и как на него реагирует. Если кто захочет жалом поводить, то рано или поздно на наших агентов выйдет. — Зверобоев намеренно употребил слово «агенты». — А у каждого из трёх агентов своя версия будет для любого интересанта. Их дело — эти версии всем интересующимся скормить и, главное, запомнить, кому что сказали. Ну а дальше мы посмотрим, какая из историй всплывать начнёт. И поймём, как, через кого информация гулять пошла, и, главное, может, на злодеев выйдем. План-то у нас простой, не очень-то уж и хитрый. Детская такая схема. Для яслей. Её со Средних веков пользуют, — добавил он. — Но работает.
— И кто эти трое? — На этот раз Юрьев повернулся к Гоманькову.
— Дронову мы выбрали. Девушка в теме. К ней точно пойдут. Вашего помощника Игоря Анохина задействуем. Он к выставке отношения не имеет, зато знает всё, что в офисе происходит. И другие в курсе, что он много чего знает. Сам он вне подозрений. Я его через такое мелкое ситечко пропустил…
— Третий кто?
— Мстиславский.
— Гриша? — удивился Юрьев. — Он не запутается? Человек-то он хороший, но это… как бы сказать помягче… артистический.
— Ему я доверяю больше всего, — неожиданно сказал Зверобоев. — Товарищ жизнь свою прожил так, как считал нужным. Всегда занимался только тем, что ему было интересно. И больше — ничем. Кстати, артистическая натура, неартистическая, а на риск человек способен. Я-то знаю. Поверь старику. И у него всё в порядке с самоуважением. Если он за что-то взялся, сделает.
— Интересный взгляд, — задумчиво сказал банкир. — Возможно. Но он же не всегда на реальности сфокусированный! Помнишь, телефон забыл включить?
— Ему было неинтересно, — ответил Зверобоев. — А тут он загорелся. Видимо, давно хотел поиграть в шпионов. Так что я его уговорил на энтузиазме. — Он усмехнулся.
— Ну, понятно, — не стал развивать тему Юрьев. — А с Разумовским что-нибудь прояснилось?
Гоманьков покачал головой:
— По линии Интерпола о нём ничего не известно. В России человек не бывал, так что у погранцов его в базах нет. В поле зрения органов не попадал.
— А если покопать по архивам на родственников? Ведь явно же из наших бывших. Белой акации цветы эмиграции… и всё такое. У НКВД в бумагах был порядок, как в танковых войсках. Я на Кузнецком Мосту бывал. У них там всё на всех подшито.
Гоманьков поджал губы.
— Вариант рабочий. Но не сейчас. Я не могу распылять силы. Мне бы главную угрозу отработать, а не отвлекаться на… — Иван Иванович, явно вспомнив предыдущую сцену, сдержался и высказался нейтрально: — У нас нет времени и ресурсов.
Юрьев снова напрягся — на этот раз больше умственно, а не эмоционально. Начальник службы безопасности уже второй раз явно, хотя и под благовидным предлогом, отказывается делать то, что просит руководитель банка. Раньше он себе такого не позволял. Банкир всмотрелся в лицо Гоманькова. Лицо производило впечатление здорового, но что-то в нём не так. Было заметно, что за кожей ведётся уход. И всё-таки небольшие мешки под глазами, красные сосудики… всё это выглядело нехорошо. «Работает на пределе? — подумал Алексей Михайлович. — Или что-то ещё?» Ему почему-то на ум пришёл вопрос, который задал в машине Саша-сибиряк, когда в понедельник Юрьев подвозил его от музея до метро. Тот спросил, доверяет ли он Гоманькову.
— А давайте я покопаю, — нарушил тишину Зверобоев. — Я послушал Степаниди и Лобанова.
Они мне много рассказали про историю вещей, которые украли. С картиной и фотографией не всё так просто. Это вещи — ценные не только как объекты искусства. Там ещё что-то есть. Что — не знаю, но интуиция моя говорит, что есть. Для кого-то, возможно, они не только и не сколько художественная ценность, но и какая-то другая. Там история с тридцатых годов тянется. Или раньше. Крутой замес.
— Под «Небылью» что, портрет работы Пабло Пикассо? — иронически спросил Юрьев.
— Я и такой вариант прокачивал, — серьёзно сказал Зверобоев. — Думаю, что до Джоконды мы вряд ли доскребёмся. Ценность представляют оба предмета в комплекте. За ними охотятся именно как за парой вещей. Такие случаи бывали…
В семьдесят втором через шифровальщицу в ФРГ мы их шифровальные блокноты получили. У нашего человека всего три часа было. Он тоже в музее под крышей искусствоведа работал. Так удобней было встречаться с агентами. Ну, шифровальщица тоже в музей пришла. С блокнотами под кофточкой. Он чувствовал, что за ними следить могут. Но не растерялся. Прямо в музее карандашом на нескольких старых офортах за три часа на обороте коды все и переписал. Кто их там разберёт. Короче, взяли его потом быстро. Ничего не нашли. Ни плёнки, ни бумаги. Он правильно всё рассчитал. Место его рабочее обыскивали. Не по одному разу. Чисто. Наши его, конечно, потом вытащили. Он и рассказал, где шифры записаны. Зарядили венгерских товарищей. Выставку даже в Будапеште специальную организовали по Баварскому офорту Средних веков. Заказали эти работы у немцев по музейному обмену. И ещё много чего, чтобы не было подозрений. Взамен лучшее из венгерских музеев предложили. Дойчи клюнули. Вывезли офорты в Венгрию. Но не все. Наиболее важных ключей, без которых шифры взломать невозможно, мы не получили. Реставраторы, собаки, часть работ тормознули. Мол, в плохом состоянии. Обнаружили, что цифры какие-то карандашом недавно нанесены, ну и отреставрировали. Воссоздали, так сказать, первозданный облик. Стёрли всё на фиг. И у себя оставили. В общем, тетка та, шифровальщица, ни за что ни про что в итоге спали-лась. Вот такая петрушка.
— Думаешь, там шифры записаны? — усомнился Юрьев.
— Всё может быть, — загадочно улыбнулся Зверобоев. — Мы пока не знаем. Если найдём работы, тогда и поймём. Но для этого надо сначала план наш выполнить. Завтра музей для сотрудников открыт будет на предварительный показ им выставки. Вот тогда-то мы и начнём нашу операцию. Фотография дипломатической почтой уже долетела. Сейчас её поставим. Копия картины тоже уже на месте. Пойдёшь назад — посмотри. Как новая…
Ну, тьфу, то есть как старая… Не отличишь от настоящей. Посыхалин ваш гений точно был. Зря его… — Зверобоев повернулся. Офисное креслице под ним скрипнуло. — И ещё одно. Теперь я почти уверен, что фотография и картина не уничтожены.
— А как же пожар на стройке? — поинтересовался Юрьев. — Ты же сам мне говорил, что сожгли нашу «Правду», скорее всего? И «Небыль» с ней заодно.
— А вот это мы разъяснили, — с удовольствием сказал Гоманьков. — Рабочие украли бидоны с краской и продали их налево. Чтобы замести следы, подожгли сарай, где краску хранили. Но подожгли хреново. Половина сарайки сгорела, и всё. Там гореть особо-то нечему было. Нашему человеку бригадир рассказал.
— А что с рабочими? — поинтересовался Юрьев, любивший во всём завершённость.
— Не знаю. Какие-то таджики или узбеки были… какой с них спрос?
— Хорошо, если так, — с сомнением сказал банкир, вставая. — Всё, что ли, рассказали?
— Всё, что могли, — сказал Зверобоев. — И вот ещё. Пока вся эта история не кончится, относись к себе, как к неразряженной гранате. Рвануть может в любой момент. Чеку не выдергивай. И в людей не бросайся.
— Вы мне только тогда злодея найдите и поближе подведите. Вместе взорвёмся. Оба полетим. — Юрьев завершил разговор на позитивной ноте. Теперь у него появилась робкая надежда выкарабкаться.
Настроение улучшилось, но в общем мажорном настрое слышались и кое-какие минорные нотки. Выйдя из музея и усевшись в машину, банкир попытался сосредоточиться, прислушаться к тому, что говорил внутренний голос. Голос сначала не отзывался. Спал, наверное. Но Юрьев в конце концов сумел разбудить его. Он вдруг ясно даже не осознал, а ощутил, что возникшая у него недавно мысль о том, что с Гоманьковым что-то не так, не даёт ему покоя. И является источником беспокойства, как заноза в попе. От этой занозы надо было избавиться. Но как? Хорошо бы посмотреть на начальника безопасности свежим, незамыленным, непредвзятым взглядом, как бы со стороны. Юрьев попробовал и бросил эту затею, потому что понял, что у него не получается. Слишком долго они работали вместе бок о бок, слишком доверял банкир своему коллеге. Нет, он знал о том, что безопасник не так прост, как кажется, и что у него есть какая-то своя повестка, что он себе на уме, но всё было в пределах нормы.
Наверное, тут имеет место нечто вроде стокгольмского синдрома. Руководитель организации настолько зависит от руководителя службы безопасности, что, подобно заложнику, подсознательно начинает испытывать искреннюю симпатию к захватившему его лицу. Такое чувство некоторым помогает выжить. Террористы, ощущая, что заложники относятся к ним по-доброму, а не враждебно, в какой-то момент могут сжалиться над бедолагами, хотя подобное происходит не всегда. Так и в банке. Первомулицу не остаётся иного выбора, кроме как искренне любить своего руководителя службы безопасности. А что с ним ещё делать, не рубить же на котлеты, как сказал мсье Боярский своей невесте Двойре в пьесе Бабеля «Закат». Если начать испытывать к безопаснику иные чувства, тот рано или поздно почувствует или узнает определёнными специфическими методами, сам занервничает, забеспокоится — и вот тогда жди беды. В стремлении обеспечить безопасность своего рабочего места он может чёрт-те куда зайти. Мозги у чекистов и полицаев устроены по-особому. Они легко придумывают какие-то немыслимые комбинации (их этому обычно учат), и глядь — у тебя уже проблемы. А он тут как тут. Может помочь. А может и добить. Ну как не полюбить такого человечка?