Опыт работы в паре с Художником пригодился сильно. Начальник безопасности сначала медленно открывал дверцы металлических шкафов, чтобы не сдуть волосинки, бумажки, скрепочки с тех мест, на которых они лежали. Если резко открыть дверцу сейфа, их обычно сдувало, и факт вскрытия мог быть засвечен. Кто его знает, случайно они тут оказались или нет. Всё шло хорошо до того момента, когда во время очередного вскрытия, которое Иван Иванович делал уже машинально, по привычке, совершенно не ожидая ничего обнаружить, он наткнулся в третьем, последнем, сейфе на рабочее тело. У него случился шок. Пришлось потом две недели заниматься делом с эскалацией, чтобы отойти. В третьем сейфе было рабочее тело. То, которое он любил больше всего. Откуда Юрьев мог знать про вкусы своего подчиненного, было совершенно неведомо. Скорее всего, он и не знал. Этого не могло быть, потому что быть не могло. Ни при каких обстоятельствах. На этом стоял мир. Скорее всего, случайность. Такое ведь бывает. Хорошее — оно всегда хорошее. А Гоманьков брал только самое лучшее рабочее тело. Почему и Юрьев с его отменным вкусом не мог взять такое же? Вот он и взял. Наверное.
Этот случай напугал старого контрразведчика насмерть. Как тогда. Когда на экзамене в лесной школе после попойки с Васькой Карякиным старый полковник пробуравил его взглядом, от которого шерсть на попе у молодого курсанта встала дыбом. Но ведь полковник ничего не заметил. Не мог. Гоманьков шифровался. И Юрьев ничего не мог заметить. А рабочее тело, скорее всего, оставил в сейфе просто так. Или для себя, или для кого-то другого. Зачем в сейфе — непонятно. Председатель вроде не шифровался.
С тех пор начальник службы безопасности зарёкся открывать сейфы у своего шефа. А кроме сейфов, больше ничего интересного в офисе первого лица банка и не было. Кабинет Юрьева напоминал помещение человека, который или ещё в него не вселился после ремонта, или давно выехал, забрав подчистую всё и заказав генеральную уборку. Стол председателя правления был пуст. Всегда. В любое время дня и ночи. Летом и зимой. Осенью и весной. На нём никогда ничего не было. Ни бумажки. Ни скрепочки. Ни папочки. Пусто. В ящиках стола, в шкафах — тоже. Нет, в шкафах стояли книги. «Основы бухгалтерского учета и аудита». И ещё несколько. Автором «Основ…» был профессор Корейко. Такой профессор нигде не числился, и в книге вместо страниц была спрятана фляжечка с двумя маленькими металлическими стаканчиками. Наверное, чей-то подарок. Юрьев фляжечкой не пользовался. Гоманьков проверял. Или намёк начальнику безопасности?
В общем, первый человек в банке был минималистом-сверхаккуратистом. Нет, какие-то документы ложились на стол Юрьеву. Без полёта бумаг банк пока ещё не может. Центральный банк всё декларирует необходимость перехода на безбумажный документооборот, но год от года тонны бумажной отчётности, сшитых и пронумерованных материалов, которые никто не читает, исправно отправлялись из стен банка сначала в помещения ЦБ, а затем сразу в макулатуру. Целлюлозно-бумажная промышленность таким образом поддерживалась исправно в ущерб нашим лесам. Но их в стране много. Они растут пока быстрее, чем их вырубают. Юрьев приходящие к нему бумаги мгновенно подписывал. Какие-то читал. Какие-то просматривал по диагонали. Какие-то уничтожал. Как он с этим разбирался, одному Богу было известно. Бумаги, правда, проходили через три, а то и четыре фильтра. Специально обученные люди вычитывали их вдоль и поперёк, собирали визы. Проверяли всё и вся. Они знали, что, если хоть раз пропустят что-то существенное, танцевать будут все. И не каждый тогда выйдет на работу на следующее утро. Поэтому председатель правления мог не беспокоиться. Он и не беспокоился. Расправлялся со стопками почты в считаные минуты. Редко когда что-то задерживал. И вот стол у него снова пустой. Даже неинтересно. Юрьеву не надо было что-то прятать и скрывать от других, потому что у него в кабинете вообще ничего не было.
А у Гоманькова в кабинете — было. Он регулярно брал рабочее тело. Много. Часто. Везде. Всегда. И никто не видел этого. Даже догадаться не мог.
Ибо Гоманьков был непризнанным гением. Он точно знал. К сожалению, об этом больше не догадывалась ни одна живая душа. Потому что, если бы кто-то узнал, конспиратор из Моцарта немедленно превратился бы в Сальери. Он бы и сам честно отказался считать себя Моцартом. Признал бы что уже не первый. Второй, третий, какой угодно в ряду простых талантов, только не первый. Нет, было два человека, которые знали про Ивана Ивановича то, что не было ведомо другим, но они не в счёт. Особая статья.
Гоманьков был гением конспирации. Зря его не взяли в разведку. Он был на голову выше других курсантиков. Вон Васька Карякин уж на что был отличник боевой и политической подготовки, а через полгода командировки в Штатах спалился как дитя малое. На девице смазливой, которую ему, скорее всего, подставили в ночном баре. Потом его с ней поприжали америкосы, шантажировать начали, вербовать. Нет, Василий выпутался, наобещал с три короба и сразу в инстанцию побежал докладывать. Мол, так и так, бес попутал, готов ответственность нести, жене только не говорите. Ну, его от греха подальше тут же убрали из страны. В Танзанию. Даже папа-генерал не помог. Он там пятнадцать лет консулом оттрубил. Резидентом работал. Смешно. Резидент в Танзании. Теперь на генеральской должности в СВР. Генерала, правда, пока не дали.
Гоманьков давно бы уже замом разведки был, если бы его оставили. Он бы не попался, да и его никто бы не вычислил. Потому что Иван Иванович изобрёл свою Систему.
Он так и назвал её — Система Гоманькова. По аналогии с Системой Станиславского. Артисты, они ведь тоже шифруются. И Станиславский был совсем не дурак. Он главное изобрёл. Иван Иванович перечитывал его не раз и наконец понял: вот оно. Единственный способ показать, что ты — вот такой, не играть, не притворяться, а реально быть. Ну или не быть. Вот в чём вопрос. Есть один только метод показать, что ты — не такой, — не быть таким. Ну, скажем, нельзя показать, что ты не алкоголик, если сам квасишь. Раскусят. Рано или поздно. Анонимных алкоголиков нет. Какой идиот придумал такое название? Алкаш — он и в Африке алкаш. Водка, водка, огуречек, вот и спился человечек. Васька вон в Танзании до чёртиков напивался. Коллеги рассказывали. Думал, что никто не знает. А над ним всё посольство потешалось. Анекдоты про Василия даже в Ясенево ходили. Как неумело человек конспирируется. У себя в комнате отдыха вискарь в целлофановом пакете внутрь бачка туалетного скотчем прикрепляет. Целлофан иногда протекал. Бутылка пахла танзанийской мутной водой, а если пробочка была не плотно привинчена, то эта вода к виски примешивалась. Заместитель резидента как-то шутки ради полбутылки водой из туалета разбавил. Так потом обнаружил, что его шеф и такой вискарь употребляет. Настоящий алконавт был.
А не алкаш — тот, кто реально не пьёт. Ни грамма. Совсем. Гоманьков как раз и был таким. Он всю жизнь принципиально не употреблял спиртного. Даже когда они с Васькой квасили по-чёрному. Нет, уже тогда он понял, что не пьёт. И тот полковник, который принимал экзамен, он тоже увидел, что курсант трезв как стёклышко, а что руки дрожат, так от волнения большого. Волнительно ведь реально. Не сдашь — и в Танзанию полетишь. Где она, эта Танзания?.. А Васька ещё тогда шифроваться не умел. Вот его и застукали через год потом. Выговор с прицепом по партийной линии объявили. Крутили-вертели, спрашивали, единичный ли был случай или система какая. Но он его, Гоманькова, не сдал. Сказал, что один бухал и единственный раз то было. Вроде ему поверили. Настоящий был товарищ.
Эти мысли одолевали Гоманькова с пяти до семи утра, когда он находился в состоянии лёгкого сна. Иван Иванович жил один. Он считал, что самая прочная семья — это та, которая состоит из одного человека. И верил британским учёным, доказавшим, что женатые мужчины живут дольше, но зато холостые — интереснее. Одинокие женщины с годами дешевеют, а одинокие мужчины, наоборот дорожают.
Контрразведчик спал и не спал одновременно. Ждал контрольной точки. Семи двадцати. Надо было три часа двадцать минут продержаться с момента последней контрольной точки, в 4:00. Такая была Система. Делом Гоманьков занимался строго по часам. Контрольную точку третьей стадии — выхода — в будние дни он уже много лет устанавливал ровно на четыре утра. Ни минутой раньше, ни минутой позже.
Прежде он использовал для этого обычный советский будильник — тот выдавал удивительно мерзкий звук, который мог разбудить и мёртвого. Будильник регулярно звонил в положенные часы. Даже чаще, чем телефон. Наверное, одиночество — это когда будильник звонит чаще телефона. К сожалению, в прошлом году будильник разбился об стену. Была тяжёлая ночь, расчёт времени поломался, так что подняться не было возможности. Будильник этого не понимал, потому улетел в стену и рассыпался на части. Пришлось заменить старую механическую советскую машинку современным электронным изделием с набором разных мелодий на любой вкус. На прекращение дела Гоманьков поставил короткие гудки из трубки, а на побудку — сирену. На сирену он вскакивал в любом состоянии, даже если занимался делом с вечера.
Теперь нужно было с пользой потратить время — с четырёх до пяти. С пользой, то есть на сборы.
Сборы были самым тяжким: они требовали внимания, а после приёма рабочего тела именно внимание обычно в дефиците. Однако сборы нужно было организовать до сна. Иные варианты были отклонены многолетним опытом. Рассеянно, вяло, лениво, но собраться нужно было обязательно до.
Однако сначала требовалось оценить своё состояние. От оценки зависели дальнейшие действия.
«Вертолёта» вроде бы не было. «Штормило» не сильно. Пузырёк с витаминами пуст. Разумеется, витамины Гоманьков покупал не в аптеке: его снабжали настоящими, реально работающими таблетками для спортсменов. Дозы там были что надо. Они правда и стоили о-го-го. Ну да за всё хорошее нужно платить, а за нехорошее — даже переплачивать.