Там не говорится конкретно, из какой части коллекции — российского ПортаБанка или из собрания штаб-квартиры. Так что никакого обмана нет.
Стоящий неподалеку Гриша Мстиславский тихонько перекрестился в живот. Он помнил, что сначала, в первом варианте текста каталога, написал, что фотография Родионова «Правда» принадлежит российскому банку, но потом подумал, что если написать, что она из коллекции Группы (банк ведь часть Группы), то будет читаться солидней. В итоге он так и сделал. И вот теперь никто не уличит ни его, ни банк в обмане. От этой мысли Гришу даже пробил холодный пот.
В это время, подобно скрипке во время концерта симфонического оркестра, свою сольную партию начала исполнять Ирина Дронова.
— Уважаемая Рита, — спокойным, но громким голосом начала она. — Что касается вопроса о том, законно или нет фотография оказалась в России, рекомендую сделать запрос в посольство Португалии. Там вам ответят официально. И ещё можете запросить таможенные органы, был ли ими зафиксирован факт какой-либо контрабанды. Они, надеюсь, тоже вам дадут исчерпывающий ответ. Мы советуем не наступать на одни и те же грабли два раза и проверить слухи, которые вы тут пытаетесь распространять, прежде чем о них напишете в своей газете. Сумма иска по любым вашим очередным клеветническим заявлениям будет в разы превышать то, что вы уже заплатили за предыдущие лживые наветы на честного человека. И я бы хотела напомнить присутствующим, что уголовное дело по статье клевета, возбуждённое против журналистки Гольдбаум, пока не закрыто. Следствие продолжается. Думаю, нет необходимости создавать повод для возбуждения ещё одного уголовного дела.
Раздались негромкие аплодисменты. Кто-то даже крикнул: «Браво!»
Но журналистка оказалась девушкой стойкой, умеющей держать удар и способной биться до последнего. Видимо, она была сильно замотивирова-на на достижение определённого результата и поэтому всё никак не могла угомониться.
— Не знаю, как вам удался фокус со снимком, — продолжала скандалить она, — наверное, всё-таки напечатали со старого негатива новую фотографию. Но вот с картиной у вас точно не всё в порядке. Я сейчас всем это докажу. Герман Ильич, подойдите-ка сюда! Быстрее давайте.
Она поманила своим пальчиком кого-то из толпы. Тут как чёрт из табакерки вдруг откуда ни возьмись выскочил Герман Ильич, крупный лысоватый мужчина лет пятидесяти. Он тяжело дышал, и по его лбу струились капельки пота. Было заметно, как человек волновался. Его Юрьев не знал совсем. Однако Степаниди на толстяка опасливо покосился — видимо, был знаком.
— Герман Ильич — один из лучших специалистов по живописи тридцатых годов… — начала Гольдбаум.
— Специалист по краскам, лаку и холсту! — внезапно раздался высокий старческий голос с едва заметным акцентом.
Присутствующие обернулись.
В проходе стоял низенький, худой старик в круглых очочках. Казалось, его фигурка вырезана из твёрдого дерева. Она была неподвижна, только правая рука жила отдельной жизнью — человечек отчаянно ей размахивал.
— По краскам и холсту! — безапелляционно заявил человечек и потряс пальцем. — А по живописи — нет!
Герман Ильич обернулся. На лице его отразилась крайняя досада.
— Эрикус Юргисович, — сказал он примирительным тоном, — давайте не будем обсуждать на публике наши разногласия по сугубо профессиональным вопросам…
Образ у Юрьева сложился. Он вспомнил, где видел этого человека.
«Шкулявичюс, — подумал он с таким чувством, будто идёт ко дну. — Как же его сюда занесло, чёрта этакого?»
— Вы кто такой? — набросилась на старика Гольдбаум.
— Эрикус Юргисович Шкулявичюс, — отрекомендовался старик. — Доктор искусствоведения, эксперт по живописи тридцатых годов. Автор первой публикации об Апятове, ещё в советской прессе!
— Герман Ильич, мы ждём вашего решения! — напомнила Гольдбаум. Вид у неё был как у кошки, которая загнала в угол мышонка и теперь намерена хорошо позавтракать.
Эксперт нагнулся и стал пристально рассматривать картину. Он вынул из кармана большое увеличительное стекло и долго водил им по полотну. Несколько минут прошли в тягостной тишине. Юрьеву казалось, что собравшиеся слышат, как оглушительно колотится его сердце.
Наконец эксперт оторвался от мольберта, с щелчком закрыл бинокуляр с подсветкой и обернулся, поджав губы.
— Итак? Подделка? — всё ещё с вызовом, но уже с меньшей уверенностью в голосе, потребовала Гольдбаум.
— Могу только повторить слова коллеги, — пожал плечами эксперт. — Для полноценного анализа у меня нет ни времени, ни оборудования. Однако смело утверждаю следующее. Вы мне говорили, что настоящую картину украли в понедельник в два часа ночи, а работа, что тут выставляется, написана позавчера? Так вот. Последнее я полностью и абсолютно исключаю. Это не акварель. Это масло. И, судя по состоянию краски, даже если это подделка, то сделана она не на этой неделе. Как минимум — несколько лет назад. Я бы даже рискнул сказать — несколько десятков лет назад. Но технологии искусственного старения шагнули вперед, и для конкретизации требуется основательная экспертиза.
У журналистки был такой вид, будто она внезапно получила по моське мокрой тряпкой.
Юрьев просиял. И пообещал сам себе, что в ближайшее время подарит Грише Мстиславскому самый редкий и дорогой китайский чай, который только сможет достать.
— Дайте посмотреть! — внезапно крикнул Шкулявичюс, расталкивая локтями себе дорогу к полотну. — Я лучше любого эксперта смогу сказать.
В голосе старика было столько уверенности, что окружающие невольно расступились. Старик подошёл к картине и погрузился в созерцание. Зал замер в напряжённом ожидании.
Юрьев почувствовал, как по спине катится струйка холодного пота.
Шкулявичюс возился у картины несколько минут. Юрьеву они показались вечностью.
Старик наконец выпрямился с победным видом. Оглядел зал. Выждал паузу. И махнул правой рукой. Повисла гробовая тишина.
— Она!
— Кто «она»? — спросил кто-то из присутствующих.
— «Небыль»! Работа великого мастера! Не понятого ни современниками, ни потомками! Это оригинал!
— Почему вы так уверены? — спросил кто-то из журналистов.
— Я открыл Апятова! Я полжизни посвятил изучению его творчества! Я знаю его руку! Ни один человек в мире не может повторить его технику мазка!
— Вас вообще никто не звал! — завизжала Гольдбаум.
— Это вас никто не звал, — парировал Шкулявичюс. — Вы вообще кто такая? Наглая, невежественная, лживая особа! Распространительница слухов и клеветы, фигурант уголовных дел и скандалов. Что вы вообще, глупая девица, понимаете в искусстве?
Зал загудел. Риту Гольдбаум не любили, но с ней никто не хотел связываться. Её боялись. Старались не злить понапрасну. От этой особы можно было ждать любых пакостей. Нет ничего страшнее на свете, чем месть разгневанной женщины. Особенно такой злющей и злопамятной, как Рита. Неожиданная плюха от неизвестного всем понравилась.
Лицо Риты перекосилось от злобы, она чуть было не задохнулась от внезапного приступа бешенства, судорожно глотая ртом воздух, как пытается его глотать рыба, попавшая в сети рыбака и вытащенная на берег. Горе-журналистка вроде хотела что-то ещё сказать, но у неё не получалось вымолвить ни слова, настолько душили её эмоции. Из толпы кто-то язвительно посоветовал ей сосредоточиться на освещении адюльтеров и не лезть в искусство. Разъярённая женщина попыталась было затеять скандал, но внезапно взявшиеся откуда-то два крепких парня в белых халатах вежливо взяли её под руки и вывели из зала на свежий воздух.
Юрьев почти физически ощутил вкус победы. Журналисты были целиком на стороне хозяев коллекции, и это было видно.
Грачёва и подоспевший Гриша перехватили инициативу, увлекая толпу к экспозиции. Юрьев решил, что с него пока хватит и пора прийти в себя.
Очень хотелось выпить. Хотя бы чуточку. Но сейчас было не время. Банкир предпочёл тихо и незаметно скрыться в одном из коридоров галереи в поисках «центра управления полётами», который обнаружил далеко не сразу.
В «центре» его ждали прибывший туда Зверобоев и двое коллег из его команды.
— Степан Сергеевич, видел? Слышал? — Юрьев бросился к разведчику. — Ну каков бабец! Эксперт проговорился, что она ему сообщила, что картину украли в понедельник в два часа ночи?! Она знала про кражу из первых рук!
— Ясный перец, — спокойно заметил Зверобоев. — Важно другое — чьи это были руки.
Зазвенел телефон Зверобоева. Тот взял трубку, поздоровался, выслушал, поблагодарил.
— Так я и думал, — с удовлетворением заметил он. — Я тут попросил кое-кого, чтобы для меня сделали детализацию звонков. Гусин. Она была с ним на связи в течение последней недели.
— Как интересно, — сказал Юрьев, хотя он не был удивлён.
Гусин вполне мог стоять за всей этой историей. Тут Юрьев вспомнил слова жены, сказанные ей, когда он вернулся в понедельник после встречи со Зверобоевым. Она сразу заявила, что в краже замешан Гусин. А он по пьяной лавочке не обратил тогда на её слова внимания. «Вот дурак. Жену надо всегда слушать. Валентина всё пространство сразу сканирует, всё видит и непосредственное знание откуда-то сверху получает. От неё ничего не скроется. Она — круче Зверобоева. А он не прислушался», — с раскаянием подумал банкир.
Ему было неловко. Чтобы как-то перебить чувство вины он спросил:
— А что будем делать с этой… с Ритой?
— Оставим в покое, — отозвался Зверобоев. — Деваха ничего противозаконного пока не сделала. Ты вообще, Лёша, когда азбуку жизни познаёшь, про букву закона тоже не забывай. Всё, что нам нужно, мы знаем и так. Если она какую гадость напишет, тогда — пожалуйста, можно при желании вторую уголовку завести. Мы, кстати, тётю об этом честно предупредили. Так что это будет её личный выбор. Не исключаю, правда, что она его сделает. Пока все в очереди за совестью стояли, девица конфеты себе покупала. Человеку вообще-то свойственно ошибаться повторно. А сейчас дамочку лучше не трогать. А то лишний повод ей дадим жертвой произвола себя выставить. Несчастненькой такой невинностью. А оно нам надо?