— И всё-таки я не могу понять, — подыграл товарищу Юрьев, пытаясь сгладить жёсткость полковника. — Почему именно эти две работы украли? Да, они стоят больших денег. Но не настолько больших, чтобы затевать такую афёру… И кто был исполнителем кражи? Гусин с его людьми?
— Да, да, — испуганно закивал головой Маркиш. — Исполнителя я ему нашёл. Я рассказал Разумовскому про Гусина. Алчного, беспринципного, злопамятного и мстительного сукина сына.
— Странно, что он вас самого не заставил выкрасть картины, — засмеялся Зверобоев. — У вас бы гораздо лучше получилось. И никто бы тогда их не нашёл.
Маркиш скривил лицо в недовольной гримасе, но ничего не ответил.
— Может, картины имеют для него какой-то личный интерес? — предположил Юрьев.
— Вполне возможно, — сказал Зверобоев. — Я тут немного поработал со старыми друзьями и кое-что выяснил про этого перца Разумовского. Точнее, не про него самого, а про его предков.
Зверобоев взял лежавшую рядом с ним старомодную кожаную папочку, открыл её и принялся перебирать какие-то бумаги.
Юрьев тяжело вздохнул. Памяти Зверобоева мог позавидовать усердный студент, но раз уж он взялся за записи — торопить бесполезно.
— Вот что мне удалось накопать, — продолжил наконец Зверобоев. — Происходит Разумовский из эмигрантской семьи. Прабабка его после революции уехала не сразу. До тридцатых годов жила в СССР. Потом выехала во Францию и там осталась. Прадед Марка — Фёдор Разумовский — персонаж интересный. Морской офицер, дворянин. Во время Гражданской войны служил в штабе адмирала Колчака. Из Омска выехал по каким-то делам. Потом агентурой ЧК был замечен в Харбине…
— После Гражданской? — уточнил Юрьев.
— Нет. В самый разгар её. В Харбине тогда крутились американцы. Возможно, Разумовский был туда отправлен для переговоров с ними. Но из Харбина он едет в Гонконг. А там — англичане. В Гонконге нашей агентуры практически не было. Данные от китайских товарищей. От них же известно, что Разумовский имел неоднократные контакты с резидентами английской разведки. Потом следы его теряются. Дальше он обнаруживается в Париже. Потом вернулся в СССР. В Госбанке трудился. Фотографом. Шпионил, понятное дело. Реально причём. Вовремя уехал. Не успели его тогда разоблачить, хотя уже подозревали кое в чём. И вдруг он опять возвращается в Советский Союз. Уже под новой фамилией. Ну тут уж наши не оплошали. Прошёл он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
— То есть, — Юрьев слегка привстал, — фотограф Разумов и Фёдор Разумовский, дед Марка Разумовского…
— Скорее всего, одно и то же лицо, — закончил Зверобоев.
— Скорее всего или одно? — уточнил Юрьев.
— Одно, — не стал тянуть разведчик. — По этому вопросу я связался с коллегами. Они кое-что нашли в архивах НКВД. Протоколы допросов. Он и не юлил-то особо, много чего порассказал.
— Рассчитывал на снисхождение? — предположил Маркиш.
— Сомневаюсь, — сказал Зверобоев. — Скорее хотел от чего-то отвлечь.
— От чего же? — заинтересовался португалец.
— Пока не знаю, — признался разведчик. — Но по своему опыту скажу: большинство тайн так или иначе связаны с деньгами. Думаю, тут то же самое.
— Ценность картины и фотографии довольно велика, но не настолько, — сказал Юрьев. — Разве что под картиной Апятова — Рафаэль.
— Я что-то слышал про такую историю, — оживился португалец.
— Нет, — уверенно сказал Зверобоев. — Апятов был художником. Настоящим художником. Он не смог бы нарисовать свою картину на Рафаэле.
— Холст могли закрасить заранее, — предположил Юрьев. — Тот же Родионов. Намалевать там что-нибудь, а потом попросить Апятова…
— Ерунда, — прервал его Зверобоев. — Тут что-то другое. Так или иначе, сейчас Гусин едет к Разумовскому. И везёт ему подарки.
— Вот в это я не могу поверить, — вдруг сказал Маркиш.
— Во что? — не понял Юрьев.
Португалец немного помялся. Потом всё-таки решился.
— Я думаю, что неплохо разбираюсь в людях, — начал он. — Я сотрудничал с Разумовским, потому что считал его честным человеком. У него есть мораль. Это не значит, что он никогда не сделает чего-то плохого, — неуклюже сказал он. — Человек с моралью может делать очень плохие вещи.
Но только в том случае, если он уверен, что имеет право.
— Или обязан, — добавил Зверобоев.
Маркиш кинул на него очень выразительный взгляд и кивнул:
— Да, или так. И я мог бы то же самое сказать о Разумовском. Он производил впечатление человека, на столе которого можно забыть свой кошелёк. И он сам бы его вернул. Мне очень трудно поверить в то, что он вор или скупщик краденого. Если бы не эти факты.
— Факты — неприятная вещь, — заметил Зверобоев. — Особенно когда они противоречат нашим убеждениям. Впрочем, кто знает? Возможно, он считает эти вещи своими?
— По какому праву? — вскинулся Юрьев.
— Скоро мы выясним, — сказал полковник. — Сейчас в Минске работают мои лучшие люди.
— И мои тоже, — добавил Маркиш.
15:00. Гусин. Разумовский
Минск. Вулща Зянона Пильняка, 42.
Атэлъ «Veresk»
Марк Разумовский сидел в фойе затрапезной гостиницы на окраине Минска. Рядом со стойкой регистрации имелся небольшой бар, и персонал именовал это помещение претенциозно — «лобби». Марк торчал в этой дыре уже несколько часов и выпил, наверное, десяток чашек кофе.
Этот средней руки отель вдалеке от центра города Разумовский выбрал с тем, чтобы не привлекать к себе внимания: и одежда, и манера держаться выдавали в нём иностранца. Через холл гостиницы за это время прошло не больше десятка человек, что тоже играло на руку Марку, потому что дело, которое привело его сюда, не терпело шума.
С полчаса назад в фойе появился ещё один человек — мужчина лет тридцати в деловом костюме, с короткой стрижкой. Он уселся в кресло напротив, скользнул по Марку ленивым взглядом, взял газету с журнального столика и принялся её изучать.
Чтобы не буравить взглядом человека, Марк тоже взял газету. Попытался читать, но ничего не понял. Разумовский хорошо знал русский. В его семье родной язык боготворили — такова была воля прабабки. Но в этой газете текст был какой-то странный. Буквы знакомые, слова вроде бы тоже. Но при этом написаны так, будто их писал первоклассник, специально делая грубые ошибки. Марк не смог продраться сквозь них и просто прикрылся газетой, делая вид, что читает, изредка поглядывая на сидящего напротив.
Вскоре в холл вошла высокая, красивая женщина. На ней была куртка канареечного цвета. На ногах у дамы были туфли с зелёными носами.
Разумовский отметил, что ножки у женщины были ох как хороши. Обычно, когда Марк видел такие ноги, он не спешил поднимать глаза. Вот и сейчас он скромно уставился в пол, наблюдая за разыгрывающейся сценой.
Мужчина вскочил. Обменялся быстрыми поцелуями с незнакомкой. Брюнетка уселась в соседнее кресло, наклонилась к своему спутнику. Парочка принялась что-то вполголоса оживлённо обсуждать, не обращая внимания на посторонних.
Разумовский успокоился, стараясь не смотреть на точёные колени брюнетки. Она всё-таки поймала его взгляд. Посмотрела так, будто родители у неё уехали на дачу. Понимающе улыбнулась и поправила бюстгальтер. Видимо, незнакомка знала золотое правило девушки: когда нечего сказать — улыбнись и поправь лифчик. Марк поспешно отвёл глаза. В конце концов, он тут не для того, чтобы любоваться местными красотками. Хотя белоруски оказались изумительно красивы — даже на французский вкус. Впрочем, какой уж там вкус? Он попытался вспомнить, когда он последний раз видел на парижской улице красивую женщину. Кажется, в прошлом году… и она оказалась украинкой.
О нет, конечно, красивые француженки не вымерли, думал он. Просто они превратились в дорогой товар. Чересчур дорогой, если быть честным. То ли дело итальянки! Но у них были другие недостатки — много шума и ранняя старость. Были, конечно, и настоящие аристократки из старых семей. Но опять же — эти жили в своём закрытом мире, куда Марк был не вхож.
Ничего, ещё не вечер. Если всё получится, он решит и этот вопрос. Когда захочет. В последнее время Разумовский всё чаще замечал за собой, что Европа его раздражает. Если раздобыть хорошие средства, то почему бы какое-то время не пожить в азиатской стране? Например, в Гонконге: там можно неплохо устроиться. Другая жизнь, другие люди. А потом… может быть, Америка?
Звонкий смех брюнетки вывел Марка из задумчивости. Мужчина положил руку ей на колено, женщина хлопнула его ладонью. Мужчина тоже засмеялся, но руку убрал. Марк уже подумывал уйти в номер, не желая быть свидетелем лёгких шалостей парочки.
Но тут в фойе появился человек, которого ждал Разумовский. В руке он держал тубус, в каких студенты носят чертежи. Видимо, избавился от громоздких рам и, не мудрствуя лукаво, свернул экспонаты трубочкой. Это, конечно, варварство, но Марку было уже всё равно.
Человек быстро осмотрелся и подошёл к Разумовскому. Марк знал о привычке русских пожимать руки при встрече, но ему не хотелось прикасаться к проходимцу. К счастью, вошедший даже не протянул руки.
— Здравствуйте, Роман, — поздоровался иностранец. — Рад вас видеть. Вижу, вы привезли то, что обещали. Давайте пройдем в более спокойное место. Я тут остановился, и мы можем поговорить у меня в номере.
Роман Гусин — а это был он — молча кивнул и вслед за поднявшимся со стула Разумовским направился к лестнице. Незнакомка в фойе всё веселилась.
Зайдя в номер, гость открыл футляр, достал свёрнутый в трубку холст и передал его Разумовскому. Тот, стараясь не выдать волнения, дрожащими руками развернул полотно. Внутри картины трубкой была свёрнута фотография. Марк разложил обе вещи на кровати и начал пристально осматривать, попеременно переводя взгляд с одного объекта на другой.
— Всё путём, старичок, — начал торопить его партнёр. — Фирма веников не вяжет. У нас не базар, всё по чесноку, без наколки.
Марку пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от созерцания украденных экспонатов.