Гоманьков ошибки признавал, каялся, посыпал голову пеплом, но упорно не хотел капитулировать. В результате его усилий охрана медленно, но верно становилась вежливей. Банкир стал слышать, что людей, с которыми он встречался на улицах и в кафе, стали называть не мужиками и бабами, а мужчинами и женщинами, а потом (после очередных замечаний) даже романтично — именами цветов («василёк и одуванчик зашли в Шишов переулок»). В конце концов переговоры по рации стали вестись совсем незаметно. Но это не избавляло от навязчивого сервиса, и банкир тогда попытался решить проблему радикально. Нет, он не стал ничего приказывать. Гоманьков, как старый солдат, любой приказ безусловно бы выполнил, но это было бы слишком просто и не совсем правильно. Ивана Ивановича надо было убедить, что было совсем нелегко. Юрьев пригласил коллегу на ланч и попытался вразумить его.
— Дружище, за мной нет смысла охотиться, — увещевал несговорчивого чекиста банкир. — Я как тот неуловимый Джо из анекдота про ковбоя, которого не ловят потому, что он никому не нужен. Ты же знаешь, я больше тебя о своей безопасности забочусь. Специально у нас всё устроено так, что я сам ни одного вопроса решить не могу. В конторе рулон туалетной бумаги без коллегиального одобрения и тендера купить нельзя. Кредиты только кредитный комитет выдаёт. Я туда даже не хожу. С клиентами не встречаюсь. От меня ничего не зависит. Сижу тихо, как мышка, примус починяю. Только жене и детям нужен, а так толку с меня как с козла молока.
— С умным человеком приятно поговорить, но трудно работать. Вы на себя, Алексей Михайлович, наговариваете. Чтоб вы так жили, как прибедняетесь! — не согласился с шефом безопасник, потягивая из стакана водичку без газа.
Гоманьков водой не только умывался, но и пил только её и больше ничего. Причём даже без газа. Если бы дистиллированная вода была доступней, он бы, наверное, на неё перешёл. Даже чай с кофе человек не употреблял, не говоря уже о чём-то покрепче. Кремень был мужик. Абсолютный трезвенник.
К трезвенникам Юрьев относился не без подозрений, намотав в своё время на ус едкое, как соляной раствор, которым зимой в Москве поливают улицы, замечание одного товарища о том, что если мужик не пьёт и не ходит по бабам, то, значит, ворует. Но своему начальнику безопасности он доверял и прощал ему маленькие прибамбасы. Даже уважал за его позицию. Непьющий чекист смотрелся в окружении банкира более чем экзотично. Стишок «Красные глаза, суровые лица. // Это чекисты идут похмелиться» был не про Гоманькова.
— Комитеты, да, у нас, конечно, работают, бумагу марают, не спорю. Но на самом-то деле без вас у нас мышь не проскочит. Я согласен, смысла нападать, похищать Вас особого нет, но всё же. Хулиганы, знаете. Люди всякие по городу ходят сомнительные. Смурные. Вы свою работу делаете, я — свою. Ну давайте же друг другу хоть чуточку помогать. По-христиански. Я же в ваших интересах стараюсь, Алексей Михайлович, дорогой, ради семьи вашей, ну и банка. Да и португальцы мне голову отвинтят, если с вами что случится. Вы уж пожалейте если не себя, то меня, — как мог сопротивлялся контрразведчик.
— Кому сгореть, тот не утонет, — гнул свою генеральную линию Юрьев. — Если кому-то кто-то кое-где у нас порой понадобится, никакие топтунишки человека не спасут. Москва — городок безопасный. Не то что Лиссабон. А наш район вообще. Тут посольство на посольстве сидит и посольством погоняет. Посты вокруг. Эфэсбэшники зыркают на каждом углу. Под ментов косят. Шеф, усё под контролем.
При желании Юрьев мог убедить кого угодно в чём угодно, и в конце концов Гоманьков сдался. Или сделал вид, что сдался. Его начальник тоже вроде как поверил в искренность своего собеседника. Или сделал вид, что поверил. Так или иначе, после того разговора за банкиром никто не ходил. Или так ходил, что этого не было видно.
В действительности всё было сложнее, чем могло показаться кому-то на первый взгляд. Юрьев на самом деле не был таким уж непримиримым противником лички, личной охраны, каким сам себя любил выставлять. Но принять он мог только охрану определённого уровня. А то наберут дураков, а спрашивают, как с умных. Гоманьков, хотя был бескомпромиссным врагом бутылки, не бравшим в рот ни капли спиртного, как-то за стаканом воды без газа в порыве откровения, как будто накануне сильно накатил вискаря, проболтался, что хорошо знаком со многими виртуозами, моцартами и Паганини своего дела, работавшими в службе наружного наблюдения ФСБ. Банкир сделал вид, что не заметил этой реплики, но понял, что вместо простых ребят из «горячих точек» теперь его могут опекать моцарты и Паганини невидимого фронта. Такой разворот обещал интересную жизнь. И она настала.
Несколько раз, возвращаясь с прогулок, Юрьев наслаждался видом взмыленного, как артиллерийская лошадь после горного перехода, Гоманькова, который с выпученными, как у городского сумасшедшего, глазами метался туда-сюда перед входом в банк, поджидая своего начальника. Завидев идущего по улице председателя, Иван Иванович как-то подозрительно быстро исчезал, а его подопечный незаметно ухмылялся. Он получал от прогулок не только радость ходьбы по тихим, безлюдным переулкам, но и удовольствие другого рода. То была отдельная история.
Когда Лёша учился в восьмом классе, его товарищ Колька Синицын доложил ему, что в спортзале близлежащей школы по вечерам занимаются каратисты. Юрьеву с дружком захотелось присоединиться к людям в белых кимоно, размахивающим руками и ногами с криками «кия». Сенсей по имени Женя, к которому им посоветовали обратиться, внимательно оглядев худосочных парней, подумал минуты две и после пары-тройки вопросов согласился взять новичков в свою группу за 10 рублей в месяц. Женя на вид был самым обыкновенным молодым человеком лет тридцати. Однако к окончанию тренировки за ним приезжала серая «Волга» с рацией, увозившая сенсея в ночь. Юрьев как-то поинтересовался, чем таким занимается Евгений, что его возит «Волга». На этот вопрос тренер пообещал ответить при условии, что Лёша сдаст экзамен на жёлтый пояс. Юрьев справился с поставленной задачей, и через два месяца, когда пришла пора платить по векселям, сенсей распахнул дверь «Волги» и широким жестом пригласил свежеиспечённого обладателя жёлтого пояса покататься по вечерней Москве. В пути выяснилось, что Женя служит прапорщиком в легендарной «семёрке», седьмом управлении КГБ СССР, занимавшимся наружным наблюдением за кем надо. Три часа Юрьев, Женя, водитель Серёжа и молодой паренёк Гоша, сослуживец сенсея, то гоняли по городу, то стояли в самых неожиданных местах, координируя свои действия по рации с экипажами ещё трёх таких же серых и белых «Волг». «Семерочники» виртуозно вели неприметного очкарика под оперативным псевдонимом Плешивый, который, по словам Жени, был установленным сотрудником американской разведки, работавшим под дипломатическим прикрытием. Сенсей показывал, как очкарик пытается проверяться, следят за ним или нет, но класс советских «семёрочников» позволял им играть с дипломатом как кошка с мышкой.
В какой-то момент тренер предложил Алексею подойти к Плешивому, попросить закурить и заодно посмотреть, оттопырен у него карман или нет и не лежит ли там что-нибудь. «Ты, Лёш, главное, не бойся ничего. Мужик он тихий, сам пугливый, не кусается. Тебе четырнадцать, у нас такие не служат. Шпийён (Женя почему-то вместо слова «шпион» всегда говорил «шпийён») тебя не заподозрит, а мы-то уже могли примелькаться», — успокаивал подопечного наставник. Юрьев на ватных ногах двинулся к дипломату, как мог уверенно спросил, не найдется ли у дяденьки закурить, и наткнулся на настороженный взгляд очкарика, который запомнил на всю жизнь. Карман у Плешивого был слегка оттопырен, из него торчало что-то похожее на камень. «Я нэ курю, — на ломаном русском отрезал шпион. — И вам, молодой чэловэк, нэ совэтую».
Это было давно. Но время, столкнувшись с памятью, узнавало о своём бесправии. Юрьев на всю жизнь запомнил замечания прапорщика Жени о том, как надо правильно проверяться на предмет выявления слежки. От предложения подумать о работе в «семёрке» Лёша, недолго думая, отказался. У него были свои планы на жизнь. Он хотел поступать в МГИМО. Хотя экипаж «Волги» сумел немного заразить его романтикой ночных погонь и томительных ожиданий. Было в этом что-то. Лёше пришлось дать честное комсомольское слово никому и никогда не рассказывать о том, что ему удалось увидеть. Слово Юрьев сумел сдержать. Ни одной живой душе он ни разу ни о чём не обмолвился.
И вот, спустя много лет, когда, сделавшись банкиром, Юрьев почувствовал, что руководитель службы безопасности пытается его охмурить, пообещав снять охрану, а на самом деле меняя неуклюжих громил на юрких топтунчиков, банкир решил оттянуться на коллеге.
Выходя на прогулку из банка, Юрьев незаметно, как учил сенсей, бросал мимолётные взгляды в отражения витрин или (слегка нагибаясь, как будто для того, чтобы осмотреть лицо) в зеркала заднего вида припаркованных по дороге машин и мотоциклов. Это позволило ему подтвердить свою догадку о наличии негласного сопровождения. На некотором отдалении за банкиром регулярно следовали сменяющие друг друга неприметные с виду мужчины и даже какие-то дамочки. Он отдал должное Ивану Ивановичу — подобранная им команда работала грамотно.
Изучив за много лет окрестные переулки, дворы и подворотни как свои пять пальцев, Юрьев во время променадов начал выбирать удобные моменты и неожиданно исчезал. Он нырял в двери заранее присмотренных подъездов, растворялся в арках дворов, повернув за угол, в считаные секунды оказывался в таких местах, где его опекуны не могли его увидеть.
Сопровождающие начинали сходить с ума, и Гоманьков вместе с ними. Сначала он списывал всё на нерасторопность и низкий класс наружки. Но после того, как сопровождающих поменяли три раза, начальник службы безопасности начал ощущать какой-то подвох. Видя, как он тихо психует, Юрьев решил, что вряд ли имеет смысл дальше дразнить гусей и раскрывать свои оперативные возможности. Банкир перестал хулиганить, и ситуация устаканилась. Иван Иванович несколько раз, ходя вокруг да около, пытался выяснить, где пропадал его начальник во время первых прогулок «без охраны», но вразумительных ответов не получал. Умение в нужный момент «включать дурака» входило в обязательный набор компетенций его руководителя. Заставив себя поверить в конце концов, что внезапные исчезновения подопечного скорее были странной случайностью, контрразведчик немного расслабился, хотя в глубине души какие-то черви сомнения свербили его чекистские мозги.