В ночь с воскресенья на понедельник люди Зверобоева доставили в Москву похищенные произведения искусства. К утру они заняли подобающее им место на выставке. Успеху способствовали связи Степана Сергеевича в белорусском КГБ.
Утром в понедельник, еще до приёма, оперативники, ездившие в Минск, отчитались перед Юрьевым и передали ему кассету с записью лепетаний Разумовского. Вместе со Зверобоевым они снова переслушали то, что он наговорил. Юрьеву до сих пор не верилось, что всё случившееся не розыгрыш. Потомок русских эмигрантов строит козни, пытается создать репутационные проблемы одному из крупнейших банков страны, затевает афёру против мощнейшей финансовой группы Европы — и всё для того, чтобы найти денежки, помещённые в банк когда-то его прадедом? Наверняка уже давно присвоенные честнейшими китайскими банкирами. И потраченные гонконгским банком. Который ещё неизвестно, дотянул ли до наших дней или давно уже закрылся. И всё-таки картину и фотографию надо бы исследовать. Если Разумовский не лгал и верно проинтуичил, появляется очень интересный шанс…
Вчерашний приём прошёл на должном уровне. Пришли все. Людей было море, они буквально сидели друг у друга на головах. Валентина своей красотой, умом, тактом и обаянием затмила всех. Потом она рассказала мужу много интересного про его окружение, чего он сам не сумел заметить. Поддержка жены в критической ситуации в немалой степени способствовала нахождению путей выхода из неё.
Юрьев подумал, что немалая доля успеха была достигнута, каким бы парадоксальным это ни казалось, также благодаря стараниям Риты Гольдбаум, обернувшимся конфузом. Банкир, поразмыслив, решил, что такие усилия стоят поощрения, и распорядился отправить ей букет роз и бутылку шампанского со словами благодарности. Шампанское, правда, он велел положить самое дешёвое, сопроводив посылку самолично сочинённой русской пословицей «По мамзели и чепчик». Праздник затянулся допоздна. Председатель правления с удовольствием общался с гостями. Немного выпил. Не без этого. Перенапряжённые нервы требовали расслабления. Он заснул в машине, а добравшись до дому, сразу рухнул. Впервые за эту неделю банкир по-настоящему хорошо и сладко выспался.
Сегодняшний день был не хуже вчерашнего. Дела будто сами собой делались. Усталость практически не чувствовалась. Даже московская погода расщедрилась. Ноябрь выдался на удивление тёплым. Солнышко растолкало тяжёлые дождевые облака и теперь заливало своим поздним теплом город. Воды Москвы-реки, не успевшей покрыться панцирем льда, сверкали тысячами золотых зайчиков.
Под вечер руководителю банка захотелось посидеть в хорошей компании. И первым делом ему вспомнился не кто-нибудь, а Саша.
Сибиряк был в Москве. На звонок отреагировал живенько и сказал, что вот именно сейчас он совершенно свободен и готов. Юрьев предложил посидеть в «Пармезане», а там посмотреть по обстоятельствам. Саша просигналил, что выезжает, и не обманул: когда Юрьев подъехал, тот уже сидел за столиком.
Юрьев ждал ещё Гришу Мстиславского (тот обещал «очень быстро», но Алексей Михайлович знал, что Гришино «быстро» было сродни португальскому «немедленно», которое могло варьироваться от нескольких часов до нескольких дней). Также были приглашены профессор Лобанов (тот был пунктуален, как швейцарский хронометр, и сразу сообщил, что опоздает на семнадцать минут) и Степаниди (он сначала пообещал приехать, но потом перезвонил и сказал, что не получается). Ещё Юрьев ждал Иру Дронову. Это были те люди, которым банкир счёл возможным рассказать всю историю от начала до конца. Чтобы всем было удобно, он по телефону заказал ВИП-зал на втором этаже — с большим столом, прекрасным видом из окна и без музыки.
Юрьев сидел и слушал нехитрые Сашины новости. У того всё было путём. Невеста вернулась в Москву, потом поехала к родственникам — согласовывать дату свадьбы. После долгих размышлений она приняла решение отмечать бракосочетание аж два раза: в Москве и в Новосибирске. По её задумке, в Москве должны пройти регистрация брака и главное свадебное торжество, а в Новосибирске — венчание и вторые посиделки за столом, уже для новосибирской родни. Второе мероприятие было условно намечено на конец февраля, но Саша считал, что раньше апреля ничего не получится. Что касается первого, то невеста настояла на росписи после Старого Нового года. Готовиться к этому важнейшему событию она собиралась основательно. Так что назавтра Сашу ожидали муки примерки: любимой хотелось увидеть жениха в хорошо сидящем костюмчике.
Лёгкая беседа, закуски и вино производили расслабляющее действие. Юрьев слушал, время от времени прикладывался к бокалу и думал о том, как же причудливо складываются жизненные обстоятельства.
Гриша Мстиславский и Лобанов заявились в итоге почти одновременно. Ирина отзвонила и сообщила, что задержится неизвестно насколько, так что её лучше было не ждать. Юрьев начал рассказ о том, как всё было, и через пару минут собравшиеся слушали его затаив дыхание. Повествование не прервало даже появление горячего.
— А кстати. Картину продавать-то не собираетесь? — неожиданно задал вопрос Саша, ковыряясь вилкой в тарелке. — Я бы продал.
— Продавать? С какого перепугу? — удивился Юрьев. Чего-чего, а таких слов от Саши он точно не ожидал.
— А я вот так скажу, по-простому. Если от вещи какие-то проблемы возникают, ну её на хрен, — пояснил свой вопрос сибиряк. — Вот у меня была такая история… — Он наконец прожевал кусок. — Хотел я мотик. Ну, мотоцикл, в смысле. Настоящий американский, чтобы весь в хроме и ваще. И вот купил я его у одного чела. Почти новый. Суперский. Поездил я на нём, ну так, тррррр. — Он сделал руками так, будто удерживает прыгающий руль. — Пальцы веером, сопли пузырями! Однажды оставил его во дворе, некогда было. Наутро выхожу — угнали. Ну я расстроился, ясный перец. Пошёл с горя в ментовку, заяву написал. Ну, там меня знают… — Тут Саша осёкся, но потом продолжил как ни в чём не бывало: — В общем, мы поищем, менты говорят, но ты, мол, особо не рассчитывай. И скучно, и грустно мне стало, ну, в общем, начал я пить. Три дня керосинил. На четвёртый звонок по телефону: говорят, зайди, мил человек, посмотри, вроде твоя вещь. Я-то не поверил сначала. Нет, всё путем. Гляжу — моя тачка. Один козёл спёр, из Ольховки. Зачем — сам не знает. Наверное, тоже покататься захотелось. Навернулся красава. Не насмерть, но побился хорошо. Такие вот дела…
— И что? — не понял Юрьев.
— Да я же говорю! Вот стал я ездить дальше — и опять спёрли! И снова нашли! На этот раз парень, кто угнал, насмерть разбился. Затылком о бетон… Мне как-то потом сразу поплохело. Ну тошно стало. Но потом решил забить на всё и снова стал кататься. Сказал себе: «Забудь, Сашок. Забудь. Ничего не было». И тут раз на трассе… шёл-то всего сто сорок, а впереди он. — Саша судорожно махнул стопочку. — Бензовоз. Ну, я, значит, даю по тормозам. Ж-ж-ж-ж. А уже поздно. Чудом буквально проскочил. Потом две пряди седых нашёл. И продал я свой мотоцикл на хрен от греха подальше. Потому что хромированный-то он хромированный, а проблемы от него чисто конкретно есть. Мне четыре раза повторять не надо. Трёх достаточно. Я смышлёный. Поэтому, наверное, вот тут сейчас и сижу. — Сибиряк принял на грудь очередные семьдесят грамм.
— А в чём мораль басни? — переспросил Юрьев.
— А я это к тому, — сказал Саша, — что картину эту с фотографией у вас сейчас первый раз угнали. Нашли, правда. Но кусок здоровья у тебя, Михалыч, эта штука отъела. Так ведь? Отъела! Тут как с парашютным спортом. Если первый раз прыгнул и не получилось, значит, не твоё оно было. Вот я и вспомнил за тот мотоцикл. Продал бы я его тогда сразу — меньше бы судьбу искушал. Потому что бывает так по жизни — ну не твоя вещь. Не твоя. И всё тут. А раз не твоя, отдай и не греши. Сдай на базу. Тебе зачтётся.
— Как так сдать? — зло сказал Мстиславский. Ему Сашина история совсем не понравилась, и он не желал этого скрывать.
— Ну, я не знаю. — Саша обезоруживающе улыбнулся. — Я просто рассказал. Чуйка у меня на заморочки. Хотя, конечно, не моё дело, — закончил он и переключился на еду.
За столом повисла тишина. Сашино выступление сбило позитивный настрой. Юрьев внезапно почувствовал себя неуютно, как будто он лежал в тёплой ванне и внезапно потянуло сквозняком.
— Нет, ну как продать-то? — спросил он, вертя вилку в левой руке. — И кому?
— Да обычно, — отозвался Саша, посыпая кусок мяса перцем. — Объявить аукцион, например. Чтобы часть выручки — детям. Больным. Доходяжечкам. Сиротушкам. Банк сироткам помогает, святое же. Вот этому вашему… Шкулявичюшу, — он произнёс имя сквозь непрожёванное мясо, — продать… Он же шену выше рынка дашт. И всем хошошо будет. — Мясо мешало сибиряку правильно выговаривать слова. — А кстати, у меня вопрос, только он не по теме. Вера моя спрашивает. Кто из вас в шампанском разбирается? — Он посмотрел почему-то на Мстиславского.
— Я вообще не принимаю алкоголя, — сказал Гриша. — Только чай.
В этот раз Юрьев очень пристально и подозрительно посмотрел на Гришу. Задумался о чём-то. Но промолчал. Ничего не сказал.
— Правильно, — уныло вздохнул Саша. — У нас непьющих знаете, как уважают? Вот у меня на лесопилке два брата-акробата. Зашитые. Я им отдельно премиальные плачу. За трезвость. Один, правда, всё-таки раз сорвался. Серьёзно так сорвался. Три недели не просыхал. Горячка белая была. Вижу, погибает человек. Ну я ему и сказал, что вот тут прямо в лесу его сейчас и закопаю и никто не найдёт. И, честное слово, закопал бы. Так гуманней. А то уже кишки изо рта у человека наружу лезть начали. И что же? Подействовало. Я бы вас, Григорий, к себе на работу взял. Непьющие — святые люди. Жаль только, живут напрасно.
Мстиславский засмеялся.
— На лесопилке от меня толку не будет, — сказал он. — Я бледный асфальтовый цветок. Как бревно пилят, я только на картинах видел и на фотографиях.
— Да бревно любой распилит! — Саша замахал руками. — Только над пилящими должен командир стоять! Начальник! Трезвый! Дело знающий! Куда чего девать! Круглое катать, плоское переносить!