Профессор Лобанов, тем временем уничтоживший большой кусок говядины — от неё осталось только жирное пятно на тарелке, — включился в разговор и рассказал, как его сосед по даче, академик Вартапетян, в нетрезвом виде попытался распилить бревно бензопилой и что из этого вышло. Рассказ был смешным, особенно из-за лобановской манеры говорить так, будто он читает лекцию.
Тут наконец подъехала Ирина Дронова. Гриша принялся за ней галантно ухаживать, Саша тоже засуетился. Дама заказала розового вина, остальные решили не отставать. Вечер вошёл в нужную колею и покатился мягко и плавно, как дрезина по рельсам.
Юрьеву вдруг сделалось весело. И хорошо на душе. Однако где-то в глубинах подсознания ощущение какого-то гвоздя, забитого в голову, никак не отпускало.
Пятница. 25 ноября
21:40. Зверобоев. САВВА. Мстиславский. Юрьев
Москва. Бадаевский проспект, д. 12, стр. 1.
Клуб «Минотавр»
Бдщ! Бдщ! — доносилось из соседнего помещения.
— Хотите пострелять? — спросил Зверобоев. — Занятия стрельбой полезны для здоровья. Улучшают зрение, укрепляют пресс, способствуют правильной осанке. А главное, психотерапевтический эффект. Помогают избавиться от комплексов, страхов и угроз. И тех, кто может угрожать. Попробуйте. Рекомендую «Глок».
— Спасибо, я бы лучше из рогатки, — пробормотал Мстиславский. Ему было откровенно неуютно. Красные кирпичные своды давили на него, а звуки выстрелов со всех сторон пугали.
— Насчёт рогатки не знаю, а вот арбалет — рекомендую, — серьёзно заметил разведчик. — Он — лучше для художников. Способствует правильной постановке руки. А вот гравёру лучше шпага, фехтование.
— Степан Сергеевич, дорогой, я что-то не понимаю. Вы нас вот зачем сюда пригласили? Пострелять? Я-то пожалуйста. У меня грамота от генерал-лейтенанта Расщупкина за меткую стрельбу имеется. Я это дело люблю. Но Гриша-то… он вообще оружия в руки не брал никогда. Вы что-то опять задумали? — задал наконец прямой вопрос Юрьев.
До сих пор банкир не замечал за Зверобоевым страсти к театральным эффектам. Так что, когда тот пригласил его на разговор в стрелковый клуб, он воспринял это без всякого понимания. К тому же полковник отказался что-то объяснять.
Клуб, как ни странно, находился почти в центре Москвы, в подвалах древнего винно-водочного предприятия. В двухтысячном оно закрылось, а цеха заселили всякие-разные лавочки. Несколько помещений, где раньше стояли бочки, арендовал тир. За последние годы он расширился, захватил почти весь цокольный этаж и стал предлагать самые разные услуги — от зомби-квеста и страйкбола до проведения банкетов. Поесть тут можно было в нескольких местах. Сейчас Юрьев и коллеги сидели в маленьком кафетерии и пили на удивление хороший кофе. Лицензии на реализацию алкоголя у владельцев клуба не было, да и выпивка была не очень-то совместима со специализацией заведения. Сюда ходили пострелять. А в нетрезвом состоянии это и затруднительно, и опасно.
— Видишь ли, Лёша, — сказал Степан Сергеевич. — Может так получиться, что ты захочешь пообщаться с одним человеком. А может быть, не захочешь. Здесь он будет через какое-то время. До этого мы успеем обсудить всякие вопросы. Их есть у нас. Я имею в виду историю с картиной и фотографией.
— Какие вопросы? Всё же закончилось? — не понял Мстиславский.
— Не совсем, — не согласился Зверобоев. — Остались ещё темы по некоторым товарищам.
— Про Гоманькова? — догадался Юрьев. — Кстати, что с ним и где он? На работу Иван Иванович ходить перестал. Я звонил — трубку не берёт.
— Есть в Подмосковье небольшой монастырь, — медленно проговорил Степан Сергеевич. — Он теперь при нём. Пристроил я его туда. У меня хороший контакт с настоятелем. Он из наших. Человек сложной судьбы… И коллеги туда ходят. — Он задумался, потом продолжил: — Заявление по собственному Иван Иванович написал, оно у меня, если что. Но можно его и уволить по статье. Он, в общем, заслужил. На Гусина работал.
Откуда-то донеслась автоматная очередь. Чувствительный Мстиславский вздрогнул.
— Гусин был хитёр бобёр, — продолжил Зверобоев. — Шантажировал Гоманькова. Тот его боялся как огня. Роман для начала попросил его о сущей мелочи. Провести на субботнее мероприятие пару своих людишек.
— А в чём проблема-то? — не понял Юрьев. — У нас что, Кремль? Да к нам можно зайти по бумажке от газеты «Волчьехренская правда»!
— Ну, не столько провести, сколько, гм, не заметить, — объяснил безопасник. — Упустить в случае чего. В общем, прикрыть. Гусин не мог допустить, чтобы ниточка дотянулась до него. Ему просто не повезло, что я засомневался в Гоманькове раньше.
— Вы сказали — пару человечков? — включился Мстиславский. — Там вроде был только один?
— А вот тут не повезло уже Гусину, — сказал Зверобоев. — Он ведь планировал сначала скандал и в газете, и в Интернете устроить. Вторым должен был быть очень популярный в Сети блогер. С огромной аудиторией. Он бы в любом случае отписался. С блогеров взятки гладки. И тут уже был бы реальный скандал. Газеты-то сейчас не все читают, а Интернет — сила. Вот жизнь пошла: вечером не только на улицу — в Интернет выйти страшно. Сеть, как и смерть, забирает лучших. Но тут неприятность одна случилась — блогера того повязали с травкой. Я не нарочно. Просто совпало. К тому же полицейским показалось, что графоман тот назвал их нехорошими словами. У них на такие слова слух, как у оперных певцов. Даже лучше. Менты иногда слышат то, что никто больше не слышал. Теперь у парня неприятности.
— Поня-а-атно, — протянул Гриша. По его лицу было видно, что он не на стороне полиции.
— Вы не любите реальность, Григорий, — укоризненно сказал Зверобоев.
— Реальность нашу? — Мстиславский сморщился, как от кислого. — Я не люблю произвола, насилия и бессилья. Даже если человек виновен, это ещё не значит…
— Нет, Григорий, вы не любите именно реальность, — с нажимом сказал Степан Сергеевич. — Вам она неинтересна и отвратительна. Вы выталкиваете её из своего сознания. Она вам мешает. Вам хочется думать об интересном. О живописи, об искусстве, о литературе… О зелёном чае, наконец. А то, что у вас под носом, вы не любите и не видите. В результате страдаете сами и заставляете страдать окружающих.
Лицо Мстиславского побелело.
— Степан Сергеевич… — начал он, привставая.
— Сядьте! — Голос полковника прозвучал, как короткий глухой выстрел. — Дайте мне две минуты. И если вы после этого скажете, что не заслужили эту маленькую лекцию, я… очень удивлюсь.
— В чём дело? — не понял Юрьев.
— Лёша, скажи. В воскресенье и эксперт, и Шкулявичюс в один голос сказали, что картина «Небыль» подлинная? Тебе не показалось это странным?
— Так я же говорил, что Посыхалин покойный — гениальный копиист, — скороговоркой произнёс Гриша. — И потом, они на глазок определяли, без оборудования.
— А сейчас у нас было время и оборудование, — мягко сказал Зверобоев.
Гриша засмеялся, но тут же оборвал смех.
— Ну вы же не хотите сказать, — взмахнул он руками, — что я на выставку… Или хотите?
Зверобоев продолжал молчать, глядя Мстиславскому в глаза.
— Да нет, ну что вы, — снова засмеялся Гриша. — Этого не может быть. Я же сам, лично… О господи! — Гриша запустил пальцы в шевелюру, невидящим взглядом уставившись куда-то перед собой. — Когда-нибудь я просплю собственные похороны…
До Юрьева наконец дошло.
— Гриша, вы что, перепутали картину с копией?! — выговорил он.
— Ну, копия действительно превосходная, — признал Зверобоев. — Нов общем и целом — да. У нас украли копию. Потом вы из подвалов достали оригинал и поставили его на всеобщее обозрение. В пятницу и субботу, когда выставку показывали сотрудникам и журналистам, у нас был самый что ни на есть оригинальный оригинал. А потом, когда у Разумовского забрали украденную Гусиным копию, в Москву её привезли и перед самым началом главного мероприятия выставили, заменив ей оригинал, то получилось, что мы-таки гостей обманули. Показали им не настоящую картину. Копия, кстати, и сейчас до сих в музее стоит. Её охраняют усиленно. А оригинал у нас в хранилище пылится. Спасибо вам, Гриша. Аккуратный вы наш. Вы всё ещё считаете, что я был не прав? — обратился он к Мстиславскому.
Гриша не смог ничего ответить, только молча разевал рот, как рыба.
— Впрочем, в этом есть и положительные стороны, — резонно заметил Степан Сергеевич. — Теперь ты, Лёша, можешь не переживать, что кого-то обманывал. Когда ты в субботу и воскресенье представлял картину и фотографию как подлинники, то получается, что на самом деле говорил чистую правду. А в понедельник, ну, скажем так… добросовестно заблуждался. Есть такая формулировка, по которой уголовные дела закрывают.
— Я… не знаю… — наконец выговорил Гриша.
— А я знаю, — перебил его Зверобоев. — Реальность и в самом деле неприятная штука. Но именно поэтому на неё следует обращать внимание. Иногда смотреть под ноги, например… Ладно, проехали. У нас ещё не кончились вопросы. Сейчас у меня вопрос к тебе, Алексей Михайлович.
Юрьев подобрался. Предыдущий сюрприз был слишком уж эффектен.
— Помнишь, ты мне рассказывал про Сашу-сибиряка, который не Саша и не сибиряк? Ты с ним общался после воскресенья?
— Да, — удивился Юрьев.
— Ты ему рассказывал всю историю? — прищурился полковник.
— Было дело, — признал Юрьев. — А что, нельзя было? Он же никуда это не понесёт, да и не сможет, кто он такой…
— Интересный вопрос, — процедил Зверобоев. — А он, случайно, не предлагал тебе картину продать? Или там подарить кому-нибудь? В общем, избавиться?
— Да. — На этот раз Юрьев удивился по-настоящему. — Про мотоцикл байку рассказывал… Говорил, что есть вещи… «ну не твои», — вспомнил он Сашино выражение.
— Так я и думал, — с удовольствием констатировал Зверобоев. — Меня этот Саша заинтересовал, уж больно вовремя он появился… Я, правда, сначала считал, что он связан с Гусиным. Заказал детализацию звонков. Нет, Гусиным там и не пахло. А вот со старичком Шкулявичюсом сибиряк перезванивался регулярно.