ствующими вопросами исключительно за собой.
И тогда кто-то вспомнил о толковом человеке из МакБейнли.
Чтобы принять предложение, Разумовскому пришлось поменять убеждения. На противоположные. Он сумел справиться с задачей примерно за полчаса. И это было самое простое. Потому что по мере знакомства с новыми обязанностями всё яснее приходило понимание того, что далеко не во всех областях знаний его опыта хватает.
Но сейчас уже Марк чувствовал: может справиться. Всё впереди, и он ещё всем покажет.
Внезапно в голову ему пришла мысль, что всё не так уж и плохо в этой жизни. Мысль была не вполне очевидной, но и отвергать её не было причин.
— Всё хорошо, — подумал Марк, делая очередной глоток.
17:00. Гусин
Исправительная колония № 7 УФСИН России по Брянской области, отряд 4, корпус № 3, помещение 12
Через решётку проник лучик солнышка. Включили батареи, и в камере стало тепло. По сравнению со штрафным изолятором здесь был просто рай. Вечером кум угостил сигаретами и печеньем. За кое-какую сообщённую ему информацию обещал походатайствовать в своё время об условно-досрочном освобождении. И самое главное, вроде как поход к начальнику оперативной части остался незамеченным для сокамерников. Роман Гусин отхлебнул крепкого чаю из эмалированной кружки.
— Всё хорошо, — подумал он.
01:15. Степаниди. Юрьев
Москва. Улица Трублаини, д. 7.
Кафе «Победитель»
Степаниди расправлялся с шашлыком, как лев с добычей. Юрьев аж залюбовался этим зрелищем.
— И что же со средствами на счетах в Гонконге? — спросил он, прикончив наконец порцию.
— Пока ничего, — признал Юрьев. — Картину мы, конечно, исследовали. Даже просвечивали рентгеном. На оригинале нашли иероглифы. Чёрным по чёрному. Обычный глаз не увидит. Но против современной аппаратуры эти приёмы — слону дробина. Прочли. Там даже шифра не было. Название банка и номер счёта. На мандаринском диалекте.
— Зачем такие сложности? — не понял фотограф.
— Кто ж его знает? Хотя у Зверобоева есть своя версия. Он считает, что Разумовский-старший не хотел знать номер счёта. Принципиально. Не был человек уверен в себе до конца и искушению подвергаться не хотел. Большие деньги — большой соблазн. Он возил китайскую надпись с собой. А когда понял, что задумывается о её расшифровке, попросил Апятова нарисовать эти иероглифы на картине — чёрным по чёрному. Чтобы их никто не мог увидеть, кроме Зои с её особым зрением. Ей доверял больше, чем себе.
— Ох женщины! — воскликнул Георгий Константинович. — Ну и где презренный металл?
— В банке, — вздохнул Алексей Михайлович. — Мы его нашли. И даже выяснили, что счёт существует и на нём что-то хранится. Но они требуют какой-то знак. Что-то вроде PIN-кода или пароля. Судя по всему, он спрятан на фотографии Родионова. Но, к сожалению, обнаружить его мы пока не сумели. Честно говоря, и не до того было. Одна эта история с Шагалом…
— Не понимаю, что вы так напряглись по поводу Шагала? — бросил Георгий Константинович. — Ну, Шагал. Это же не фотография! — Он наставительно поднял палец.
— Это работа первого ряда, такие на рынке не появлялись очень давно… — начал было Юрьев, но потом махнул рукой. — Короче, мы взяли вещь по минимальной цене. Не то чтобы даром… но по-дружески. Хотя на экспертизы потратиться пришлось… Мстиславский чуть с ума не сошёл.
— Ну хоть теперь-то он успокоился? — Степаниди просто, как бы между делом, махнул водочки. — Левон-джан, ещё кизиловой! Столько же!
Георгий Константинович запустил вилку в грибочки, добыл груздь и съел.
— Куда там! Теперь хочет полотно Хаима Сутина. Интересный персонаж, если не слышал. Земляк и приятель Шагала, друг Модильяни. Несколько лет как одержимый жил и писал на юге Франции, бедствовал. А потом чуть не полсотни работ купил у него богатый американец. Появились деньги, пришла известность…
— Обычная история, — отрезал Степаниди. — Знаешь что? Давай выпьем. За искусство!
— За искусство мы ещё успеем, — сказал Юрьев. — Но сама идея мне нравится. Вот что, — решил он. — Предлагаю поднять рюмки за то, что у нас всё хорошо. По крайней мере, сейчас.
— Никаких крайних мер! — провозгласил Степаниди. Как только привыкнешь к хорошей жизни, она тут же лучше становится. — Всё хорошо!
20ХХ год. Среда. 20 сентября
12:00. Карякин. Мартирий
Свято-Троицкая Синеозёрская мужская обитель
В одном из заповедных, волшебных уголков России, где в первозданной красоте сохранилась русская природа, притаилась Свято-Троицкая Синеозёрская мужская обитель. Помимо игумена в ней первоначально проживали всего три монаха и два послушника. Точнее, два монаха и два послушника. Один — отец Киприан — почти всё время жил в лесу, в землянке, и в монастыре появлялся, когда Бог говорил ему, что пришло время помогать братьям. Обитель была тихой, малоизвестной, располагалась среди заповедных лесов, далеко от населённых пунктов и магистралей, так что люди не часто наведывались сюда. Несмотря на отсутствие потока прихожан и паломников, обитель была добротно обустроена, не стеснена в средствах. Во всем чувствовалась солидность и угадывалась поддержка со стороны влиятельных сил.
Игумен и монахи, проживавшие в обители, были непростыми. Иногда на исповеди и беседы к ним из района Ясенева в Москве наведывались солидные люди в штатском, в основном из числа сотрудников Службы внешней разведки. О чём они говорили и в каких страшных грехах исповедовались, то было одному Господу Богу известно. Монахи умели хранить тайны, ибо в прошлой, мирской своей жизни они так или иначе тоже были связаны с той организацией, в которой работали те, кто время от времени наведывался к ним.
Однажды в обители появился ещё один, четвёртый монах, отец Мартирий. Естественно, он возник не просто так, а получил благословение на служение по рекомендации одного очень уважаемого человека, полковника Зверобоева, жертвовавшего немалые средства на поддержание и развитие обители. Отец Мартирий носил окладистую бороду, был тих, немногословен, набожен и вел уединённый образ жизни. О себе он не рассказывал ничего. О каких-то фактах его личной биографии — и то в самых общих чертах — некоторое представление имел только игумен, который тоже говорливостью не отличался. Со временем к новому отцу на беседы и исповеди потянулся свой ручеек приезжих гостей, и добрая слава о нём пошла гулять в определённых кругах.
Прекрасным осенним днём на излёте бабьего лета, когда солнышко пригревает своими тёплыми лучиками окрестные, начинающие желтеть леса, речку, озеро, овраги и холмы, в чьих складках притаилось монашеское пристанище, выстроенное из добротных, крепких брёвен, на дороге, ведущей к монастырю, показался автомобиль. Заместитель директора Службы внешней разведки генерал-полковник Василий Иванович Карякин приказал водителю остановиться и обождать его в двухстах метрах от приюта. Оставшуюся часть пути он прошёл пешком, чтобы насладиться красотой осенней природы и собраться с мыслями. В последнее время душу Василия Ивановича стали бередить какие-то смутные волнения, да и здоровьечко начало пошаливать. Боли в области сердца, терзавшие его долгие годы, в последнее время участились и стали порой совсем непереносимыми, колоть в левом боку стало всё чаще. Василий Иванович уже лет семь как полностью завязал со спиртным, думая, что это хоть как-то поможет, но не помогало.
Здоровье — это когда что-то болит, но ещё есть силы, чтобы не идти к врачу. Врачей Василий Иванович не любил и избегал, они рекомендовали ему сделать немедленно аортокоронарное шунтирование, но этой операции он боялся и откладывал её сколько мог. Не ровён час, Богу душу отдашь, как-то с тоской подумал генерал, твёрдо решив не откладывать больше своё давнее намерение исповедоваться и причаститься, чего он не делал последние лет пять. Где-где, а в организации, в которой он служил, даже исповедь не была исключительно его личным делом. Чтобы не накликать проблем на свою седую голову, старый, опытный и мудрый служака на всякий случай (бережёного Бог бережёт) «проложился» у директора, как-то в шутливой форме за обедом сказав тому, что пришла пора покаяться, а то спина уже давно не чешется, видимо потому, что крылья в ней перестали прорезаться. Директор намерение своего заместителя одобрил, порекомендовав сходить к новому монаху, отцу Мартирию, которого он сам посетил три месяца тому назад, до сих пор оставаясь под глубоким впечатлением от мудрости святого отца. Этот ничего не значащий совет в устах директора звучал как приказ, и Василий Иванович не стал тянуть с поездкой в обитель, благо выпала удивительная суббота с нереально хорошей погодой, грозившей, согласно прогнозам, смениться ненастьем через несколько дней.
Исповедь и разговор с отцом Мартирием в его келье длились уже три часа. Водитель и сотрудник охраны заждались своего пассажира, хотя времени даром и сами не теряли: перекусили на природе, пособирали грибы, сходили на службу, побеседовали с монахами.
— В любви нет двух человек. Есть только тот, кого ты любишь. Подумай, сын мой, об этом, — подвёл старец итог той части исповеди, которая была посвящена сердечным делам генерала. И спросил своего гостя: — Ещё в чём-то хочешь покаяться, сын мой?
— Да всё уже сказал. Жизнь не удалась, а в остальном всё нормально. Да, есть ещё одно, батюшка. Никому никогда не говорил, а вам сейчас скажу. Тяготит меня грех этот сильно много лет. Был у меня дружок закадычный, Ваня. Ну, мы с ним, бывало дело, во время учёбы немного квасили… выпивали, значит… А ещё разговаривали обо всём, ну, власть советскую обсуждали, иногда и осуждали. Неправильно ведь многое было. И попался я как-то. Ну, в нетрезвом виде меня отцы-командиры застукали. А у нас с этим строго было тогда. Сами знаете. В общем, взяли меня за жабры и крутить начали туда-сюда, сюда-туда, ну… как они умеют. И был грех, сломался я по молодости и про Ивана-то им всё рассказал. Мол, что он главный, кто меня водку купить надоумил, а это правда, он всё первый предложил… И про разговорчики наши я им поведал. Меня простить обещали, но заставили докладывать, что ещё Ваня про советскую власть такого плохого говорит. Обещали карьеры не портить, в хорошую страну отправить служить, если я всё честно доносить буду. Ну, я и докладывал… Ване потом за кордон путь закрыли, отправили в другой главк работать с волчьим билетом, можно сказать, крылья подрезали, жизнь из-за меня поломали. А мне вот сейчас стыдно очень, что я так поступил. Хочу у Господа прощения попросить и за этот мой грех, а то он мне покоя не даёт. Я раньше-то на исповедях про это не рассказывал никому. Даже не знаю сам почему…