го и высококачественного имущества.
Итак, Юровский говорил неправду, что драгоценности были спрятаны на Урале, увезены в Москву не им, а другими и лишь в 1919 г., не ранее лета. В автобиографии, составленной в 1922 г., Юровский писал: «В июле 1918 года специальные поручения по вывозу ценностей с Урала, Пермского и Екатеринбургского Государственных банков»31. Довольно ясно сказано: увез драгоценности Царской Семьи. Видимо, не хотел, чтоб возникали вопросы: все ли он доставил в Москву, не «прилипло» ли что-то к рукам его самого и его близких? Между прочим, драгоценные предметы, которые в те июльские дни и позднее видели на партийных активистах Урала и их близких и которые, по описаниям придворных, лиц, сопровождавших Семью в Тобольск и Екатеринбург, были в наличии, в «списках Юровского» не значатся (значит, они оставались у уральских советских функционеров, у грабителей).
Теперь о времени сдачи Юровским всех этих ценностей в Кремль. Приводимые документы за подписями его и Малькова не датированы. Умышленно ли это сделано, по небрежности или по малообразованности бывшего матроса Малькова — факт остается фактом: дата отсутствует. Но это, конечно же, происходило в июле 1918 г., в 20-х числах. Выехал Юровский, сбрив бороду и усы, под фамилией Орлова, в ночь на 20-е июля. Через какое-то время, отъехав на 50 километров до Бисерти, Юровский послал председателю обл-совета телеграмму: «Мною забыт в доме особого назначения бумажник деньгами на столе около двух тысяч прошу передать попутными прислать Трифонову для меня Юровских». Хотя Н. А. Соколов в книге привел фотокопию телеграммы, текст ее воспроизвел явно не точно: выпустил слова «на столе», слова «передать попутными» понял как «первым попутчиком». Авторы так традиционно телеграмму и цитируют, что, однако, общего смысла ее не меняет. Как и то, что телеграмма адресована не персонально «А. Г. Белобородову», а «председателю облсовета». Пожалуй, важнее датирование телеграммы: «20А/Н 2а 40». На первый взгляд отметку можно принять за 20 часов 40 минут, но телеграфист, видимо, отразил часы в «смешанном» обозначении — цифрой с буквенным окончанием. Знак после цифры «2» (цифра —двойка и буква «а») совпадает с написанием телеграфистом буквы «а» в других местах. И он явно не означает ноль — «0», ибо не совпадает по написанию с имеющимся в тексте нолем. Отправление телеграммы из Бисерти почти в 3 часа ночи свидетельствует об отъезде Юровского из Екатеринбурга не 19-го, а уже в начале 20 июля. Приходится об этом писать и потому, что источник может восприниматься (и воспринимается уже) кое-кем неправильно: не зная местонахождения небольшой станции «Бисерть», полагают, что телеграмма послана уже издалека и деньги должны были передать в Перми через Трифонова не Юровскому, а его семье. Повод для такого заключения дал уже Соколов. Он рассуждал: «Почему для доставления денег потребовалось посредничество Трифонова и почему телеграмма кончается словом "Юровских", а не "Юровский"?
Юровский — слишком видная фигура у большевиков. Если бы он эвакуировался в Пермь, где он потом и находился, его адрес был бы в любую минуту известен Белобородову.
19 июля он выехал из Екатеринбурга с женой и детьми. Он их оставлял в Перми, а сам ехал в Москву... Юровский просил Белобородова переслать бумажник чекисту Трифонову; чтобы он передал его жене Юровского»32.
С подписью все могло быть проще: Юровский на станции мог просто продиктовать текст телеграфисту, а тот — неточно расслышать и передать его фамилию (на Урале и в Сибири фамилии с окончанием на «их» были широко распространены). Следует обратить внимание на то, что Юровский просил передать деньги все же ему («Трифонову для меня»). Юровский не только имел в виду остановку в Перми. Он действительно ее там сделал, поселил семью, кое с кем встретился, а затем уж выехал в Москву, и далее двигался безостановочно. Тот факт, что он просил переслать бумажник видному военному работнику В. А. Трифонову, свидетельствует о намерении пробыть в Перми самое короткое время, спешном отъезде в Москву, нерешенности вопроса о месте, адресе поселения эвакуируемой семьи. И еще: Юровский ехал под именем Орлова с секретной миссией, ценнейшим грузом, и ему просто не следовало афишировать свой приезд в Пермь и место остановки, тем более что неизвестно было, с каким человеком могут послать бумажник. Им мог оказаться не вполне «проверенный» коммунист, а то и просто беспартийный. Из всего сказанного можно заключить, что из Перми Юровский мог выехать в Москву вечером 20 или 21 июля и прибыть на место, попасть в Кремль 22-23 июля. Датировать доставку им документов и ценностей в Москву следует этим временем, серединой 20-х чисел июля 1918 г.
Юровский действительно спешил в Москву, сам вез и тогда же сдал там драгоценности. Доказательства того, что именно он увез их из Екатеринбурга, приводились. И чекисты, в том числе видные — М. А. Медведев, Г. П. Никулин, И. И. Родзинский, неизменно указывали, что именно он тогда доставил документы и драгоценности в Москву. Сданные Юровским-Орловым ценности соответствуют по количеству мест и другим характеристикам увезенному им из Екатеринбурга грузу. Кучер А. К. Елькин 27 ноября 1918 г. свидетельствовал: «В последний раз я подал Юровскому лошадь 19 июля к дому Ипатьева. Из дому вышли молодые люди и с помощью старшего красноармейца вынесли и положили ко мне в экипаж семь мест багажа, на одном из них, представлявшем из себя средних размеров чемодан черной кожи, была сургучная печать»33. Елькин предполагал, что в нем могли быть документы. Сдал Юровский Малькову 6 ящиков и дорожную женскую сумку (все же не чемодан). О седьмой упаковке в виде чемодана речи в документах не идет. Он был сдан в другое место — или непосредственно Я. М. Свердлову или передан ему же и В. И. Ленину через Ф. Э. Дзержинского. Сдавай ценности Юровский не в 1918 г., а действительно год спустя — летом или осенью 1919 г., он назвался бы не комендантом Дома особого назначения, а председателем Екатеринбургской губчека. По приезде в Москву в июле 1918 г.
Юровский долго находился и работал там, был заведующим районными ЧК Москвы, членом коллегии МЧК, в 1919 г. — заместителем заведующего административным отделом Московского совета. На Урал вновь выехал и вступил в должность председателя Екатеринбургской губчека только в конце лета 1919 г.34. Не лишними будут и личностные источниковые сведения. В 1968 г. дочь Юровского — Р. Я. Юровская, в прошлом одна из руководителей комсомола на Урале, затем в стране в целом, приезжала в Свердловск. Мне довелось провести с ней значительное время, организовывать встречи со студентами, ее соученицами по 2-й женской гимназии. Она твердо помнила и утверждала, что в ночь на 20 июля в составе семьи вместе с отцом выехала из Екатеринбурга в Пермь, там оставалась, а отец с «царским золотом» уехал дальше — в Москву. Наконец, сдавай Юровский драгоценности в конце 1919 г. или в 1920 г., их принял бы от него не П. Д. Мальков, а кто-то другой, потому что этот кремлевский охранник уже отправился на фронтовую комиссарскую, а позднее —хозяйственную работу. Из вышесказанного вытекает несколько выводов.
1. Я. Х. Юровский был тем самым «срочным курьером», посылку с которым «документов о заговоре» уральские руководители в утренней телеграмме 17-го июля в Москву предполагали, а в разговоре с Я. М. Свердловым 20 июля подтвердили, что он (Юровский) «вчера выехал к вам... с интересующими вас документами»35. Как видно, к 17 июля центр среди прочих документов особо интересовали не только подложные письма, состряпанные П. Л. Войковым от имени «офицера», но и, разумеется, — ответы на них Николая II, попавшегося в ловушку. Они-то были подлинными и особо ценными при выстраивании обвинения его в участии в заговоре! Часто задаются вопросом: знал ли центр, что «письма офицера» подложные? Надо полагать, знал, вероятно, еще из сообщения Голощекина. Во всяком случае, узнал позднее: опубликованные в «Известиях» выдержки из писем были тщательно отредактированы, языковые и смысловые несоответствия устранены. Это было аналитически продемонстрировано Г. Т. Рябовым36. Юровский, вопреки утверждению уральских руководителей, выехал все же не 19, а 20 июля, ибо не уложился в срок со сборами. Но, надо полагать, его отправки в Москве ждали даже ранее, чем 19 июля. Помешали неудачи с первым захоронением и перезахоронением, потребовавшие двух дополнительных суток, когда Юровский из-за непригодности к этому делу Ермакова оказался самым нужным организатором-исполнителем.
2. Курьером и человеком, доставлявшим в Москву спешно требовавшиеся кремлевским вождям документы, не был Голощекин. Он вообще в те дни в Москву не выезжал. Голощекин свое дело уже сделал и до роли курьера, доставщика информации и ценностей лично «не опускался». М. К. Дитерихс ошибочно пришел к твердому выводу, что речь как о курьере шла о Голощекине, и в своей книге во всех случаях написал, что в Москву, причем 19 июля, уехал именно он. В одном случае Дитерихс писал: «После совершения преступления. 19 июля вечером, Исаак Голощекин поехал в специальном вагоне-салоне в Москву, причем вез с собой в салоне три тяжелых не по объему, простых ящика, в которых, по его словам, были "образцы снарядов для Путиловского завода"»37; в другом: «Исаак Голощекин выехал из Екатеринбурга в отдельном вагоне-салоне поздно вечером 19 июля и направился прямо в Москву Он ехал тем самым специальным курьером. о котором Белобородов сообщал Янкелю Свердлову в разговоре по прямому проводу и который вез "документы", интересовавшие Янкеля Свердлова. Он вез с собой в салоне три очень тяжелых, не по объему; ящика»38. И т.д.
Дитерихса, владевшего следственными материалами, но далеко не вполне разобравшеюся в них, в рассматриваемом случае сбили с толку появившиеся в зарубежной печати вымыслы насчет «отрубленных голов», доставки их в Москву Голощекиным, демонстрации головы Николая II собранию советских вождей и т.д. О том, что версия с «отрубленными головами» бытует и в современной российской литературе, речь уже шла. Здесь следует подчеркнуть, что сама процедура их отделения и доставки в Москву приписывается именно Голощекину. Доказывая, что Голощекин не выезжал в Москву ни