овского, провел другую исследовательскую работу. Экспертизой было установлено, что рукопись документа сделана рукой М. Н. Покровского, им же сделаны небольшие приписки к одному из машинописных оттисков. Следует добавить, что на копиях документа значится надпись сына Юровского —Александра: «Копия документа, переданного моим отцом Яковом Михайловичем Юровским в 1920 г. историку Покровскому М. Н.» Он заверил ее своей подписью.
Итак, выяснилось, что документ написан рукой известного историка-большевика М. Н. Покровского, во времена Октября и гражданской войны и некоторое время 1920-х гг. входившего в высшую элиту Советского государства. Историки, прочие авторы, члены Госкомиссии, например историк С. В. Мироненко, прокурор-следователь В. Н. Соловьев пришли к выводу, что мы имеем дело не с чем иным, как воспоминаниями Я. X. Юровского, записанными М. Н. Покровским. При этом учитывалась «малограмотность» Юровского и соответствие содержания документа реалиям (см.: Русская мысль. 1997, 16 апреля).
Ю. А. Буранов же пришел в конечном счете к выводу, что документ — фальшивка. И не только потому, что он вышел не из-под пера Юровского, а потому, что, по его мнению, документ совершенно не соответствует самим событиям, искажает их «в угоду» каким-то инстанциям власти. В то же время Буранов пытается доказать, что Покровский все же брал что-то от реальности, но из публикаций антисоветских авторов. С одной стороны, Буранов пишет о документе все же, как о «показаниях и противоречивой версии» «Якова Юровского», а с другой — как о творении Покровского по заданию кого-то. Покровского в связи с этим он наделяет званием «Первого и главного фальсификатора цареубийства», что совершенно несостоятельно и несправедливо по отношению даже к такому противоречивому историку. Оценка документа Бурановым в итоге однозначна — «фальшивка» (Правда о екатеринбургской трагедии. Сб. док. С. 24).
По поводу того, что другие специалисты на основе сопоставлений «Записки» с другими свидетельствами участников воспринимают ее как документ, фиксирующий показания Юровского, Буранов пишет: «Все вроде здесь гладко, но с таким "анализом" "документов" вряд ли согласится хотя бы один историк, по-настоящему объективно оценивающий трагические события 1918 года в Екатеринбурге» (там же. С. 24). Представляется, что это слишком самонадеянное заявление! Есть и еще будут появляться такие историки, ибо данный документ по всем важнейшим моментам подтверждается другими источниками первостепенного значения. И сочинить его не только в деталях, но и в общем плане «главный фальсификатор» М. Н. Покровский никак не мог. Почему бы не предположить, что именно «малограмотность» (или недостаточная грамотность) Юровского могла быть причиной того, что профессор М. Н. Покровский по чьему-то поручению сверху, скажем, того же В. И. Ленина или просто «для истории», по своей инициативе, что менее вероятно, записал и отредактировал рассказ Юровского, приведя его к удобочитаемому виду? Не извлечем ли мы когда-нибудь из «хранилищ за семью печатями» еще один машинописный текст «Записки» с резолюцией: «Читал (ознакомился) такого-то числа, Ленин»?
Ю. А. Буранов и мысли не допускает, что такое могло быть. А подобный вывод историка С. В. Мироненко он отвергает, не приводя никаких доказательств. Вот его отношение к позиции названного историка: «Мироненко заявил, что записки являются "воспоминаниями" Юровского, но "написаны (надо же!) Покровским". Все правильно: признать, что весь комплект документов по царскому делу является не чем иным, как искусной фальсификацией...» Ни больше ни меньше, только так! Также неблагосклонен Ю. А. Буранов к воспоминаниям Я. X. Юровского 1922 и 1934 гг., и других участников убийства и захоронения, прежде всего М. А. Медведева (Кудрина) и И. И. Родзинского. О последних он отзывается, как о «сущей нелепице» (там же. С. 23). Но почему же? Обратимся еще к одному важному источнику. В середине 1960-х гг. А. Н. Яковлев (в то время зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС) по поручению Н. С. Хрущева выявил, пригласил в ЦК и совместно с сотрудником радиокомитета беседовал с М. А. Медведевым (Кудриным) и Г. П. Никулиным об их участии в уничтожении и захоронении Царской Семьи. Был приглашен и И. И. Родзинский. «Пригласил их, — вспоминал он, — на беседу. Как показали последующие события, я был последний, кто официально разговаривал с участниками расстрела семьи Романовых.
Поначалу приглашенные не могли понять, зачем их вызвали в ЦК. Объяснил, что есть поручение Хрущева выяснить обстоятельства гибели царской семьи. После одной-двух встреч собеседники начали оттаивать, сообразив, что для каких-то "претензий" их вызвали бы в другое заведение. Договорились, что их рассказы будут записаны на пленку...
В заключение рассказа об этом преступлении власти хочу передать мои ощущения от показаний Никулина и Родзинского. Я уверен, что они говорили правду. Они расстреливали именно царскую семью. О своих действиях они говорили без восторга, но и не сожалели о содеянном. У них не было никакого смысла лгать» (Яковлев А. Омут памяти. М., 2001. С. 148, 151.). И в самом деле: зачем было старым коммунистам говорить в «святая святых» своей партии неправду о событиях полувековой давности, да еще для хранения, как отмечал (и как сделал) Яковлев, в «особом хранении в Институте марксизма-ленинизма»1 Не лишним при этом будет заметить, что, по утверидцению А. Н. Яковлева, часть пленок с записями воспоминаний выстригалась и продавалась «за большие деньги». Он полагает, что часть записей исчезла. (ЦПА ИМЛ, ныне — РГАСПИ).
Источники говорят о том, что при поездке в июле 1918 г. в Москву Я. X. Юровский составил (и не мог не сделать этого, учитывая существующую практику) доклад. Это признает и Ю. А. Буранов. Текст выявленного документа мог быть составлен Покровским по письменному докладу и дополнительным письменным или устным уточнениям Юровского. Следует обратить внимание на то, что документ, во-первых, решительно расходится с распространявшейся тогда большевиками официальной, предназначенной для дезинформации версией событий в Екатеринбурге, во-вторых, никак не предназначался для печати, десятилетиями находился в спецхранах, в-третьих, воспроизведен в общих и главных чертах, совершенно независимо, в разное время другими участниками событий, да и самим Юровским в 1922 и 1934 гг. Возможное участие в логической и стилистической обработке воспоминаний в 1922 г., скажем, его дочери Р. Я. Юровской, не делает их фальсифицированными, тем более что текст завизирован Юровским. Сделанные им самим поправки к тексту расшифрованной стенограммы доклада в 1934 г. свидетельствуют о постепенном повышении уровня его грамотности. О том же говорят содержание доклада и ответы на вопросы. Но об этом далее. Подчеркну лишь сейчас, что во всем основном, несмотря на большой временной промежуток между составлением документов, освещение хода событий в них совпадает. И это ли не важнейший аргумент, подтверждающий достоверность зафиксированного рукой М. Н. Покровского раннего воспоминания, копия которого хранилась в семейном архиве, как собственный документ Юровского?!
Ю. А. Буранов на страницах своих публикаций очень часто утверждает, что изложенное в документе Юровского — Покровского «вызывает массу сомнений», «полно противоречий и довольно неуклюжих попыток скрыть истинную картину расстрела и последующего "захоронения"», говорит о «нелепости картины расстрела Романовых» и т.д. Однако доказательств этих «нелепостей» не приводится. Упоминаются лишь частные разночтения: перепутанная фамилия повара («Тихомиров» вместо — «Харитонов»), забытая фамилия Демидовой, названной однажды не «комнатной девушкой», а «фрейлиной», указание в одном случае на 12, а в другом на 11 расстрелянных и т.д. В частности, к числу «нелепостей» Буранов относит упоминание в «Записке» Юровского — Покровского о нахождении драгоценностей при раздевании трупов у шахты, поскольку, дескать, известно, что они были изъяты комендантом ранее, еще в доме Ипатьева. Как в данном, так и в других случаях историк просто слабо ориентируется в документальных источниках — воспоминаниях участников убийства и материалах следствия. Дело все в том, что основная масса драгоценностей, увезенных из Тобольска в Екатеринбург, была зашита в искусно изготовленные («кучерские») пояса, лифчики великих княжон Ольги, Татьяны и Анастасии, а также в подушки, которые были переданы на хранение А. С. Демидовой, поэтому их и не обнаружили при личном обыске заключенных. Юровским были изъяты у Романовых лишь те предметы, которые находились в их комнатах, на пальцах рук и т.д. (см.: Соколов Н. А. Убийство Царской Семьи. М., 1990. С. 162, 249-250, 259-274, 291; Дитерихс М. К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. М., 1991. Т. 1. С. 147, 185, 227; Гибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи (Август 1918 — февраль 1920). Франкфурт-на-Майне, 1987. С. 9-50, 148-161; Последние дни Романовых. Док., материалы... Свердловск, 1991. С. 144, 156-158, 165, 259, 263; Алексеев В. В. Гибель царской семьи: Мифы и реальность. Екатеринбург, 1993. С. 110-116, 118, 127. И многие другие источники, известные и не историкам). «Аргумент» Ю. А. Буранова звучит более чем странно. Он абсолютно несостоятелен. В тех немногих случаях, когда историк предпринимает попытки разоблачить автора «фальсификации» — Покровского, это делается недобросовестно, с явным передергиванием фактов, с той самой «фальсификацией», в которой обвиняются им другие. Так, Ю. А. Буранов пишет: «он (Юровский. — И. П.) уверенно говорил (в Свердловске), что "белые" ничего не нашли под коптяковским "мостиком", куда он закопал девять из одиннадцати трупов расстрелянных жертв в Ипатьевском доме. Можно и дальше приводить примеры несуразностей и противоречий, заложенных в "записке" Юровского...» (Правда о екатеринбургской трагедии. Сб. док. М., 1998. С. 32). Если можно приводить «примеры несуразностей», то надо бы это и сделать, поскольку приведенные Бурановым легко опровергаются как надуманн