В действительности дело обстояло так. Мячин через меньшевика, офицера В. И. Алексеева, вхожего в уфимскую власть белых, вступил в контакт с нею на целый месяц раньше, в иной, чем представлялось прежде, ситуации. Управляющий Ведомством иностранных дел Совета управляющих ведомствами в Уфе М. А. Веденяпин писал 23 октября 1918 г. уполномоченному Чехословацкого Национального Совета Власаку: «Препровождая при сем заявление бывшего главнокомандующего Урало-Оренбургским фронтом Яковлева, уведомляю, что Совет Управляющих ведомствами считает желательным удовлетворить просьбу Яковлева, особенно считаясь с тем, что как со стороны командующего генерала Чечека было сделано обращение к большевистским войскам и их начальникам с предложением переходить на нашу сторону, а также и учитывая особую важность использования заявления Яковлева для разложения большевистской армии. Просим не отказать в сообщении Вашего мнения по этому поводу и мнение чехословацкого командования»86. Перед тем, 21 октября, Совет управляющих постановил, а уполномоченный Чехословацкого Национального Совета 25 октября подтвердил, что гражданские и военные власти не имеют ничего против «возвращения Яковлева». Решено было выдать «ему удостоверение личности на имя Константина Александровича (так значится в источнике. — И. П.) Мячина (он же Яковлев)»87. Мячин легализовался. 28 октября он женился на сестре В. И. Алексеева — Ольге Ильиничне. Что касается обстановки в стране и на фронте к тому времени, то она оставалась сложной, но складывалась отнюдь не в пользу красных, и тем более не была критической для белых. На Южном фронте, который становился главным, белые имели явные успехи. На Восточном наступление красных после занятия ими в начале октября Самары, а 16 октября — Бугульмы выдыхалось. В Прикамье продолжалось мощное антибольшевистское Ижевско-Воткинское восстание. Белые теснили красных на Среднем и Северном Урале. В общем же положение на фронте можно оценивать как относительное равновесие сил. В связи с Уфимским совещанием, созданием Директории (Временного Всероссийского правительства) произошла некоторая консолидация сил белого движения. Ожидалось прибытие на фронт крупных контингентов войск стран Антанты. Это широко рекламировалось в печати. Германия, правительство которой поддерживало большевиков, и ее союзники были на грани полного поражения. Не случайно В. И. Ленин 8 ноября говорил: «Никогда наше положение не было так опасно, как теперь»88. Так что сам по себе переход на сторону белых именно в этот момент с точки зрения оценки ситуации не представляет ничего удивительного. Такие явления, особенно среди военных, наблюдались повсеместно. При этом следует учитывать, что власть белых в это время привлекала демократически настроенных лиц, ибо Директория была эсеровско-лево-кадетской, в войсках в Приуралье, в районе Уфы культивировался демократизм, такой же ориентации придерживались чехословацкие части и их командование.
После создания Директории Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) был ликвидирован. Его Совет управляющих ведомствами фактически стал выполнять функции губернского центра в Уфе. Однако активно заработал Съезд членов Учредительного собрания. Лозунг Учредительного собрания был на устах у широких слоев населения. Возрождение частнособственнических, рыночных отношений хотя и ущемляло интересы части рабочих, люмпенизированных элементов, тем не менее у других слоев вызывало даже в военной обстановке заинтересованность в восстановлении и развитии промышленного и сельскохозяйственного производства, торговли, оберегало Урал и Сибирь от голода. Иной была картина в «Совдепии». Режим большевиков ужесточался. Террор, ограбление крестьян, голод усиливались. Большевики лишь позднее стали проводить более гибкую линию — сочетания жестокости, террора с лавированием, в частности по отношению к среднему крестьянству. Вот в какой обстановке произошел переход к белым К. А. Мячина.
Обратимся к обнаруженному нами тексту его «Заявления»:
«В Комитет Учред. Собрания или Главнокомандующему чехо-словацкими войсками, или штабу Народной Армии.
Я, бывший Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом, затем политический комиссар при командующем 11-й армии Харченко, хочу явиться в настоящее время в Уфу и, считая себя и партию, к которой я принадлежал, побежденной, хочу отдать себя в руки властей нового правительства. Народ стремительно сбрасывает советскую власть и властным голосом требует немедленного созыва Учредительного собрания. Я социалист-народник и чувствую эту силу, которая как лавина вдруг хлынула из недр народных с Востока на Запад и которая по России восстанавливает свои права и прекращает гражданскую войну. Неужели я должен идти против и навязывать народу Советскую власть, когда она ему так опостылела. — Нет. Пусть я отдамся в руки новых властей, пусть я погибну как изменник, но идти против народа не могу Я не хочу быть преступником; я не могу больше оставаться в рядах большевиков. Слишком много пришлось пережить за это короткое время экспериментов. Я измучен постоянными угрозами, арестами, расспросами со стороны Центральной советской власти всякому; кто не желает больше оставаться в их рядах. Я не могу больше допускать унижение человеческой личности, когда без твоего ведома, без твоего спроса или желания распоряжаются тобой как пешкой, а потом бросают в тюрьму или приставляют к стенке для расстрела. Нет, я не могу смотреть как развивают среди товарищей кровожадность, мне больно, что такая масса хороших молодых сил гибнет как с той, так и с другой стороны и это в то время, когда бедная истерзанная Россия так нуждается в этих молодых силах, чтоб не быть окончательно порабощенной внешним врагом.
Нет, я не могу больше... (отточие в документе. — И. П.) смотреть на эту кровавую развязку, когда каждому должно быть ясно, что лозунг Учредительного Собрания победит, что бесполезно оказывать какое бы то ни было сопротивление, так как нет более веского доказательства нежелания советской власти, если сами народные массы восстали против этой власти и как ураганом сносят одно здание за другим, построенное большевиками на песчаной почве (разве может быть более доказательства). Что же может быть более убедительным доказательством для народника-социалиста, если он должен прислушиваться, если не к голосу народа? К чьему же голосу он должен прислушиваться, если не к голосу народа? Вот уже несколько месяцев, с тех пор, как оставлена Уфа большевиками, бросил я оружие и покинул лагерь своих бывших соратников. Лучшие месяцы провел я среди этого народа, пока пришел к этому заявлению, которое пишу Вам. Я бродил из конца в конец, от деревни к деревне и ничего нигде не слышал, кроме радости, что освободились от большевиков. Точно от нашествия татарского ига вздыхает теперь свободная деревня. Как могильная плита давили рассказы крестьян о бесчинствах Красной армии. Я чувствовал всю горечь, всю [справедливость] этих рассказов и краска стыда заливала мне лицо. Нет, я не могу больше выносить этих пыток — я, народник, не могу идти против народа. Я приду к Вам после долгих мучительных бессонных ночей, после страшных пережитых мучений, после долгой внутренней борьбы, которая поселилась во мне с момента выступления против Вас — социалистов, чехословаков. Долг и совесть терзала меня; я не выдержал и хочу придти теперь сюда к Вам, к новой власти со спокойной совестью, так как не чувствую за собой никакого преступления, кроме моей бывшей принадлежности к партии большевиков, если это вменять мне за преступление, и отдаться в Ваши руки. Я сдаюсь, я буду в Вашей власти, судите меня, делайте со мной, что хотите, но [я] исстрадался, измучился, я хочу жить таким же свободным гражданином, как и Вы все, если имею на это право, или пусть я погибну как пленник, — иного выхода для меня нет.
Быв. Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом (Яковлев)»89.
«Заявление» написано не только в остро антибольшевистском духе, но и с пониманием всей сути гражданской войны и разрушительной политики ленинского руководства. Мячин, находясь в Уфе, вероятно, не имея обширной информации, сибирских периодических изданий, ратует за Учредительное собрание, демократизм и не видит, не фиксирует угрозы возможных политических сдвигов вправо, свержения Директории, установления и в стане белых жесткого военного режима. По содержанию близким к этому «Заявлению», по тону еще более резким явилось обращение-листовка Мячина к «Солдатам Красной Армии», опубликованное и в уфимской печати. Сам К. А. Мячин на следствии 1938 г. свое авторство обращения к «Солдатам Красной Армии» отрицал; не исключено, что оно было сфабриковано с использованием текста «Заявления». В последние годы оно перепечатано в двух книгах, изданных на Урале, правда, с отдельными неточностями90. Даже поверхностное ознакомление с этими документами, разоблачающими большевиков, зовущими к борьбе с ними, да еще при том, что один из документов агитирует красноармейцев, заставляет усомниться в предполагаемой многими авторами их поддельности, игре с властями белых, санкционировании таких действий во имя чего-либо коммунистическими центрами. И здесь логически возникают вопросы, давалось ли Мячину задание внедриться в белогвардейскую систему для борьбы с нею самою (да еще любой ценой); если это так, то почему он был приговорен советскими органами в 1929 г. к расстрелу с заменой этой меры (по давности события) максимальным, 10-летним сроком заключения, а позднее все же за это был расстрелян; если же переход к белым и попытка служения их делу были добровольными, то чем объяснить его последующую работу на Коминтерн и правительство СССР?
Вопросы эти в той или иной форме ставятся и решаются разными авторами. Ранее (особенно после осуждения его в 1929 г. за предательство) в советской литературе эти вопросы решались однозначно: Мячин перешел к белым осенью 1918 г. сам, сознательно. Тенденции к предательству безосновательно усматривались и в предшествующий период его деятельности. В последние же годы оценки стали радикально меняться. В большинстве случаев авторы склоняются к версии о мнимом переходе Мячина к белым с целью борьбы с ними. Наиболее определенно пишет об этом А. П. Моисеев. Более того