время приема пришел ко мне какой-то господин, довольно невзрачного вида (видимо, имелась в виду крестьянская одежда, «затрапезный» вид посетителя. — И. П.): лет 40, роста среднего, худощавый брюнет. Имел он, кажется, небольшие черные усы и такую же бородку. Черты лица тонкие, довольно правильные. Он мне, с первых же слов, сказал: «Я вам, владыка, привез поклон от митрополита Одесского Платона». После дальнейших расспросов пришедший сказал: «Мне необходимо установить связь с Царем. Вы, можете мне помочь в этом?» Владыка сам действовать отказался, но подсказал, что в Екатеринбургской тюрьме содержится епископ Гермоген, с которым установлена связь через посылку ему провизии из местного женского монастыря, что таким же образом можно попытаться установить связь с Царем. Незнакомец назвался Иваном Ивановичем Сидоровым. Он был в Ново-Тихвинском женском монастыре вместе с доктором В. И. Деревенко*.
Эти данные из материалов следствия Н. А. Соколова приводятся в книге Г. Б. Зайцева «Романовы в Екатеринбурге. 78 дней». (Увы, автор приходит к заключению, будто «все это кажется шитым белыми нитками чрезвычайки». Но духовные лица, монастырь и Сидоров (Иванов) к действиям чекистов никак не причастны. Облчека потом лишь использовала факт появления в Екатеринбурге посланца Толстых, действия его и монахинь по оказанию возможной помощи заключенным в доме Ипатьева для вкрапления в сфабрикованное дело «улик» будто бы готовившегося на ДОН нападения.)
Деревенко, еще имевший доступ в ДОН для лечения Алексея, добился у коменданта А. Д. Авдеева разрешения на доставку в дом продуктов питания. Приносились яйца, сметана, молоко, масло, овощи и иногда мясо. Все это передавалось через охрану заключенным почти месяц. Часть продуктов съедали сами охранники, но часть их попадала и к столу узников. Продукты доставляли послушницы Антонина и Мария. В первый раз принесли их 18 июня, в последний — 16 июля, перед расстрелом. Но с 4 июля — момента вступления в должность коменданта Я. X. Юровского — разрешалось носить лишь некоторые продукты, в основном молоко. У этого человека хватило совести потребовать от послушниц принести 16 июля корзину яиц и больше ничего. Монахини недоумевали по поводу этого заказа, но выполнили его. Вареными яйцами палачи питались ночью и утром в лесу у трупов своих жертв11.
Спустя год на допросе послушница Мария картину приношений продуктов обрисовывала так: «Так и носили мы провизию до 22 июня (по старому стилю, по новому — 4 июля. — И. П.). 22 числа приносим. Какой-то, кажется, солдат взял у нас провизию, но какое-то смущение у них было, и что такое непонятное говорили: «Брать или не брать?» Взяли. Дорогой нас солдаты с винтовками догнали и назад вернули. Мы пришли. К нам вышел новый комендант Юровский по фамилии, и говорит строго нам: «Кто вам носить дозволил?» Мы отвечаем: «Авдеев приказал по распоряжению доктора Деревенко!» Видать, что он тут доктора Деревенко с Авдеевым в одном повинил: что оба они царской семье облегчение делали. А потом нас и спрашивает: «А откуда носите?» Ну, мы знали, что известно было Авдееву, кто мы такие и откуда молоко носим. А тут скрываться хуже, пожалуй, будет, мы и говорим: «С фермы носим». — «Да с какой фермы?» Мы и сказали: «С монастырской фермы». Юровский тут же наши имена записал. Ничего больше он нам не сказал. Запрещения не было носить, и на другой день снесли провизию и на третий день (24 июня по старому стилю. — И. П.) понесли. Тут нас Юровский спрашивает, на каком основании мы сливки носим. Мы говорим, что молоко носим, а не сливки (в отдельной бутылке), а что не было запрещения носить кроме четверти еще и бутылку. Он сказал, чтобы мы носили только одну четверть молока, а больше бы не смели носить. Мы стали носить одно молоко»12.[4]
Автор остановился на характеристике Ново-Тихвинского женского монастыря, продуктовой помощи, которую его насельницы оказывали Царской Семье, не просто для фиксации этого достаточно известного факта. Это важно, во-первых, потому что из приведенных материалов видна определенная разница в отношениях Авдеева и Юровского к заключенным в доме Ипатьева, определенная «вольность» первого из них, разрешившего на свой страх и риск доставку провизии и, вероятно, визиты Деревенко к Алексею; во-вторых — в связи с запретом Юровского 24 июня (6 июля) носить молоко в бутылке, разглядыванием ее; в-третьих — в связи с личностью Сидорова. В июне Николаю II в пробке бутылки было передано три письма на французском языке от имени «русского офицера», сфабрикованных П. Л. Войковым с помощью чекиста И. И. Родзинского. Последний впоследствии не раз признавался в этом. К операции с письмами имел отношение и А. Г. Белобородов. В 1964 г. И. И. Родзинский в ответ на вопрос, имели ли отношение к этому Белобородов и Войков, ответил утвердительно13. Об участии Белобородова в фабрикации фальшивок и провокациях тогда же стало известно членам ЦК. В октябре 1921 г. Белобородов был назначен заместителем наркома внутренних дел, и когда развернулась борьба большинства ЦК партии во главе с В. И. Лениным против «рабочей оппозиции», Белобородов включился в нее с использованием своего прежнего опыта провокаций и фальсификаций. Им были состряпаны «нужные документы» для обвинений оппозиции в антипартийной деятельности и расправы с ее вождями. Но комиссия ЦК установила факт фабрикации. Г. Я. Сокольников тогда указывал: «Это, по-видимому, новые махинации Белобородова, который в отсутствии Дзержинского пробует вести себя как в Екатеринбурге»14. С июля 1918 г. Белобородов в Екатеринбурге больше уже не работал, и, конечно же, имелось в виду его соучастие с Войковым и Родзинским в фабрикации «писем офицера».
Было подготовлено и четвертое письмо, и как раз в дни смены внутренней охраны и вступления Я. X. Юровского в должность коменданта. Оно так и не было передано Николаю Романову, так как молоко в бутылке перестало поступать в дом. Возможно, между этими фактами имеется связь. Быть может, Войков решил не посвящать Юровского в происхождение писем, запретил Родзинскому сообщать об этом своему начальнику, чтобы тот поверил в истинное существование в городе подпольной офицерской организации, готовящей освобождение узников, был более настороженным со своей охраной и т.п.? Позднее Юровский в качестве одной из своих комендантских заслуг отмечал именно то, что он «навел порядок, ужесточив режим». В 1934 г. Юровский говорил о распущенности охраны до него «в условиях наличия организации, пытавшейся освободить бывшего царя и семью»15. И еще: «Они много получали всяких продуктов из женского монастыря, это последнее, надо полагать, им было разрешено в целях обнаружения связи с организациями, принимавшими меры к их освобождению, что и подтвердилось впоследствии»16. Если он был искренним, то, выходит, действительно не знал, что письма Николаю II были сфабрикованы под руководством Войкова, верил в существование активно действовавшей офицерской организации, готовящей нападение на Ипатьевский дом. Во всяком случае, с приходом Юровского возникла ситуация, когда четвертое письмо Николаю Александровичу передано не было, хотя тот до конца верил в подлинность писем и потому мог бы написать ответ, тем самым дав еще один повод для обвинений. Могло быть и иначе: Юровский знал о сфабрикованности писем, их предназначении и запретил доставлять молоко в бутылке по указанию, скажем, Войкова по каким-то соображениям (надобность в «игре» могла отпасть, например потому, что уже стало известно о наличии в багаже Семьи дневников и переписки, столь необходимых властям и ими впоследствии изъятых).
Говоря о роли И. И. Сидорова (Иванова), следует еще раз отметить, что именно по его инициативе был решен вопрос с доставкой в дом Ипатьева качественных продуктов из монастыря. Особенно большим подспорьем они явились для больного Алексея. Потом Сидоров (Иванов) писал о Царской Семье и о себе: «Пасха прошла грустно, часто императрица плакала. Красноармейцы пьянствовали вокруг них. Народ в Екатеринбурге глубоко сочувствовал Царской Семье... Пищу, как для Царской Семьи, так и для лиц, находящихся с ними, доставляли из общего котла советской кухни, часто несвоевременно и один раз в день. Были случаи, что приносили только то, что оставалось от комиссаров и солдат. Сахару давали 1/2 фунта в месяц на человека». Из Екатеринбурга Иванов уехал еще до трагедии в доме Ипатьева, поскольку, как он объяснял, «долго оставаться было... опасно». В журнальной публикации о его поездке сказано: «Там (в Екатеринбурге. — И. П.) с величайшим затруднением исполнил свое поручение и ознакомился, насколько мог, с грустными и трагическими подробностями страданий Императорской Семьи. Иванов привез с собой газету «Уральская жизнь», в которой помещен рассказ комиссара Яковлева о переезде Государя и его Семьи из Тобольска в Екатеринбург. Очень трогательно и интересно также небольшое личное впечатление этого простого русского человека, ходившего в Сибирь и на Урал, чтобы узнать о том, как живет Царская Семья»17.
И вот об этом-то человеке писали и пишут как об особо опасном, высокопоставленном, близком в свое время к Царской Семье офицере или генерале, участнике или даже руководителе заговора в Екатеринбурге! Предпринимаются даже попытки приписать «письма офицера», сфабрикованные Войковым, Сидорову. М. К. Касвинов написал: «Доктор Деревенько (правильно — Деревенко. — И. П.) злоупотребил предоставленным ему правом входа в особняк в любое время (такого преимущества не имел никто, кроме членов Исполкома) — стал агентом местных подпольных групп. Когда же в середине июня тайно прибыл в Екатеринбург белогвардейский полковник И. И. Сидоров со специальной миссией — скоординировать подготовку нападения на дом Ипатьева, Деревенько взял на себя выполнение и его поручений.
Час освобождения приближается, пишет Сидоров Николаю... Ваши друзья не спят...
Встречная почта (через того же Деревенько) выносит на волю одно из собственноручных писем Николая...