рков, вступивший на дежурство разводящим... Во всех комнатах был полный беспорядок: все вещи разбросаны, чемоданы и сундуки вскрыты. На всех бывших в комендантской комнате столах были разложены груды золотых и серебряных вещей. Тут же лежали и драгоценности, отобранные у Царской семьи перед расстрелом, и бывшие на них золотые вещи: браслеты, кольца, часы. Драгоценности были уложены в два сундука, принесенных из каретника»68. Вероятный участник расстрела, член внутреннего караула В. Н. Нетребин вспоминал: «С наступлением утра мы взялись за упаковку вещей для отправки их в Москву». Он подробно описывает ход упаковки, сами вещи, но не называет участников поименно, кроме как просто учащегося горного училища69. К сбору и упаковке вещей сразу же подключился и А. Г. Кабанов, отметивший, что этим занимался и студент горного института. Разводящий, очевидец расстрела, А. А. Якимов прибыл в дом Ипатьева для смены разводящего И. А. Старкова к двум часам дня 17 июля. Областного начальства он уже не видел. Отвечая на специально поставленный вопрос следователя, был ли там в тот день Юровский, Якимов сказал; «С 2 часов дня 17 июля я дежурил до 10 часов вечера. Юровского я не видел в этот день в доме вовсе. Я не думаю, чтобы он мог быть в доме и я бы его не видел. Я думаю, что его совсем не было в этот день в доме, по крайней мере, с 2 часов дня до 10 часов вечера его там не было»70. Все отмечают, что в отсутствие Юровского и областного начальства там все время находился и распоряжался упаковочными работами помощник коменданта — расстрельщик Г. П. Никулин. Юровский продолжал заниматься «похоронными делами», приехал от Ганиных ям днем, возможно и заглянул до двух часов в ДОН, до появления там Якимова, но вряд ли. Сам он об этом не упоминает, говорил, что из-под Коптяков уехал в город лишь «часа, примерно, в два».
Запустив дело по упаковке ценностей и имущества Царской Семьи, подготовке их к вывозу, областные руководители утром же удалились из дома Ипатьева. Если не рано утром, то в это время они составили (или доработали) упоминавшуюся телеграмму с текстом для публикации известия о расстреле Николая II, с краткой мотивировкой постановления, принятого президиумом Уралсовета, и телеграфом отправили ее Ленину и Свердлову в надежде, что те вступят в переговоры сразу же и дадут разрешение на объявление, возможно с какими-то коррективами. Почтамт находился поблизости от ДОНа, почти на углу Вознесенского и Главного проспектов. О том, что подавал телеграмму не один человек из руководства, а двое или целая группа, свидетельствует заключительная фраза: «Ждем у аппарата». Телеграмма поступила в Москву в 12 часов дня. Ждали ответа, но, как свидетельствуют телеграфные тексты последующих дней, Москва 17 июля на связь не вышла, не подтвердила и получения той телеграммы. Голощекин, Белобородов и Войков, надо полагать, рассчитывая на переговоры в тот же день, в какой-то форме намеревались сообщить, что на самом деле Семья Романовых не «эвакуирована из города Екатеринбурга», а убита, приказ Москвы выполнен полностью. Чтобы у кремлевских вождей не возникло недоразумений и чтобы Ленин и Свердлов не усомнились в том, что убита вся Семья, им на имя секретаря Ленина и СНК Н. П. Горбунова, фактически Ленину, посылается шифровка о том, что «все семейство постигла та же участ что и главу оффициально семия погибнет при евакуации»71. Так заканчивался в Екатеринбурге день 17 июля, среда. Заканчивалась, казалось, и вся эпопея — с убийством и захоронением еще недавно Царственных Особ России. Но вышла серьезная осечка. Сложившаяся ситуация продиктовала необходимость перезахоронения.
3. Перезахоронение. Окончательное погребение
Ранее, рассматривая вопрос о месте захоронения Семьи Романовых, выбору которого руководство области уделило внимание еще 14-15 июля, до расстрела, автор выразил уверенность, что Ганины ямы, заброшенная шахта были определены как место окончательного погребения, хотя главные «поисковики и определители места захоронения Я. X. Юровский и П. 3. Ермаков и заявляли позднее, что место у Ганиных ям ими заведомо рассматривалось как временное. Юровский в 1920 г. писал: «Но Р-ых не предполагалось оставлять здесь — шахта заранее была предназначена стать лишь временным местом их погребения»72. Ему вторил Ермаков: «...я заранее учел момент, что зарывать не следует... я заранее решил их сжечь, для этого я приготовил серную кислоту и керосин, все было предусмотрено»73.
Конечно же, эти высказывания Юровского и Ермакова — не что иное, как стремление оправдать неудачу с первым захоронением — попыткой еще ночью скрытно сбросить тела убитых в шахту, взорвать ее и тем самым погрести их там надежно. Однако ни взрыв, ни завал шахты не получились; трупы даже не утонули: воды оказалось очень мало. Из-за опоздания прибытия к шахте, захоронения уже только утром, появления многих свидетелей, концентрации в районе неоправданно большого количества красногвардейцев и дружинников, которые вели себя разнузданно, мародерствовали, многие были пьяными, из-за опасения, что цель специальной операции будет ими разглашена, становилось ясным, что оставлять захоронение в таком состоянии никак нельзя. Место будет выявлено сразу же, трупы извлечены, доказательства убийства всех узников дома Ипатьева окажутся налицо и т.д. Другого места захоронения ни Ермаков с Юровским, ни кто-либо другой ранее не искали. Не было никакого иного плана. И они, и другие участники захоронения отмечали, что план возник уже потом. М. А. Медведев и И. И. Родзинский, не отвечавшие за определение места захоронения, совершенно определенно отметили, что оно было выбрано именно там отнюдь не как временное, что оказалось грубой ошибкой74. Еще раз все взвесили, поняли — так не годится. Вероятно, к такому выводу раньше других и определенно пришел сам Юровский. И на самом деле, как можно было надеяться на сокрытие трупов в едва заваленной всякими древоотходами неглубокой шахте, наделав столько всякого шума при массе свидетелей, на виду у возбужденного окрестного населения? Юровский в 1934 г. говорил: «В нескольких десятках шагов от намеченной шахты для погребения сидели у костра крестьяне, очевидно, заночевавшие на сенокосе. В пути на расстоянии также встречались одиночки, стало совершенно невозможно продолжать работу на виду у людей. Нужно сказать, что положение становилось тяжелым, и все может пойти насмарку. Я еще в это время не знал, что и шахта-то ни к черту не годится для нашей цели»75. На этот раз Юровский уже не говорил, что место было выбрано для временного захоронения, явно отмечал, что оно имелось в виду всерьез, но обстановка 17 июля показала: здесь, в шахте, оставлять трупы нельзя, нужно что-то предпринимать. М. А. Медведев определенно писал, что население сразу же узнало, что в шахту бросили трупы членов Царской Семьи. «На следующий день — 18 июля 1918 года, — отмечал он, — в Уральскую областную ЧК поступили сведения, что весь Верх-Исетск только и говорит о расстреле Николая II и о том, что трупы сброшены в заброшенные шахты около деревни Коптяки. Вот-те и конспирация! Не иначе, как кто-то из участников захоронения рассказал под секретом жене, та — кумушке, и пошло по всему уезду»76.
Как, в какое время Я. X. Юровский стал искать новое решение?
В первом случае, в 1920 г., он писал, что, «кончив операцию и оставив охрану», «поехал с докладом в Уралисполком, где нашел Сафарова и Белобородова», и там стал решать вопрос о перезахоронении77. Во втором же случае, в 1934 г., он описывал все подробнее, мотивированнее, иначе:
«Надумали взорвать шахты бомбами, чтобы завалить. Но из этого, разумеется, ничего не вышло. Я увидел, что никаких результатов мы не достигли с похоронами, что так оставлять нельзя и что все надо начинать сначала. А что делать? Куда девать? Часа примерно в два дня я решил поехать в город, т.к. было ясно, что трупы надо извлекать из шахты и куда-то перевозить в другое место, т.к. кроме того, что и слепой бы их обнаружил, место было провалено, ведь люди-то видели, что что-то здесь творилось. Заставы оставил, охрану на месте, взял ценности и уехал. Поехал в облисполком и доложил по начальству сколь все неблагополучно. Т. Сафаров и не помню кто еще послушали, да и так ничего не сказали. Тогда я разыскал Филиппа, указал ему на необходимость переброски трупов в другое место. Когда он согласился, я предложил, чтобы сейчас же отправить людей вытаскивать трупы. Я займусь поиском нового места. Филипп вызвал Ермакова, крепко отругал его и отправил извлекать трупы»78.
Обратимся к воспоминаниям Ермакова: «С 17 на 18 июля я снова прибыл в лес... когда всех вытащили, тогда я велел класть на двуколку, отвезли от шахты в сторону, разложили на три группы дрова, облили керосином, а самих — серной кислотой; трупы горели до пепла и пепел был зарыт... все это происходило в 12 часов ночи с 17 на 18 июля 1918 года. Восемнадцатого я доложил в исполком»79. Напомню, что Ермаков приписывал себе и заслугу находки горючего. В указанное Ермаковым время не было у шахт ни Юровского, ни других видных похоронщиков-чекистов, ни специально подобранной новой команды. И попытка нового захоронения, и окончательное захоронение произошли позднее (в итоге — более чем на сутки), чему служит масса доказательств. Не мог Ермаков погрузить все 11 трупов на одну двуколку и отвезти куда-то по болотистой, вязкой земле. Не было найдено где-либо поблизости трех новых больших кострищ. Много было в районе Ганиной ямы маленьких кострищ вокруг, рядом — обглоданные деревья, вытоптанная почва. Все участники следствия однозначно приходили к выводу, что это остатки небольших костров, разводившихся как курево для спасения от комаров и оводов лошадей. Лошадей там было очень много... При наличии лишь небольшого количества горючего вообще, да еще при том, что оно почти все находилось вдали, на автомашинах у железной дороги, при отсутствии запасенных сухих бревен, дров, без специалиста или специальных знаний о