мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических элементов вообще, со стороны кулачества в особенности». В качестве сил, сопротивляющихся социалистической реконструкции, были объявлены верхушка старой буржуазной интеллигенции, кулачество и бюрократия (прежде всего новая, советская). Правые в числе антисоциалистических сил названы не были. Более того, Сталин назвал бухаринскую формулу мирного врастания капиталистических элементов в социализм «ребяческой», чем фактически снял с Бухарина все обвинения в антисоветизме и контрреволюционности.
Напротив, выступления секретарей крайкомов были полны обвинительного пафоса. Они не только критиковали былые ошибки лидеров «правого уклона», но и подозревали их в скрытой оппозиционности. В данном плане очень показательно выступление Шеболдаева, которое всё, от начала и до конца, было посвящено «правому уклону». Он сообщил о том, что у него на Нижней Волге разоблачена контрреволюционная организация, состоящая из сторонников Бухарина, которые якобы допускали даже возможность вооружённого восстания. Это уже был почти открытый призыв к репрессиям.
Сталин, конечно, тоже не очень доверял правым. И не без основания (разговор об этом ещё впереди). Но он знал, что отсечение их от партии будет означать начало внутрипартийной гражданской войны, которая приведёт к невиданным политическим потрясениям. Дай он волю нахрапистым секретарям, и они начали бы «большой террор» уже в начале 30-х годов, благо обстановка, сложившаяся в ходе коллективизации, к этому вполне располагала. Но Сталину это не было нужно. Он надеялся на то, что бывших оппозиционеров всё же удастся включить в созидательную работу, использовав их несомненные таланты. И весьма возможно, что это ему бы и удалось, если бы не постоянные революционные истерики, которые закатывали разного рода шеболдаевы.
«Наезд» региональных вождей на бухаринцев, предпринятый в ходе XVII съезда, был, по всей видимости, неким манёвром, отвлекающим внимание съезда от сталинского наезда на вельмож. Регионалы впервые опробовали тактику, которая и приведёт к «большому террору», — всегда говорить о врагах и уклонистах тогда, когда речь заходит о реформах и бюрократизме. По сути, их критика в адрес «правых» была косвенной критикой Сталина, ибо она выставляла его коммунистом, потерявшим бдительность.
К тому же речь Кирова была прямо-таки насыщена революционным антифашизмом. Он яростно бичевал фашизм, сравнивая его с русским черносотенством. Это был завуалированный упрёк Сталину, допускавшему возможность мирных отношений с Третьим рейхом и дрейфовавшему в сторону национал-большевизма.
По всему получается, что выступление Сталина и выступление Кирова были диаметрально противоположными, отличаясь принципиально разным видением вопросов как внутренней, так и внешней политики. (Надо думать, что кировское выступление и было той кошкой, которая пробежала между ним и вождём.) И не надо смущаться тем, что Киров всячески восхвалял Сталина — до, во время и после съезда. Тот же самый Эйхе, принявший деятельное участие в попытке сместить Сталина с поста генсека, во время своего выступления на съезде произнёс его имя 11 раз, и каждый раз в плане восхваления. Это было излюбленным шагом многих оппозиционеров — прятаться за имя Сталина и раздувать его культ, занимаясь в то же самое время борьбой против вождя. Например, Ломинадзе, будучи главой закавказских коммунистов, давал указание своим людям решительно защищать генеральную линию и даже выбирать в руководящие органы сталинистов — для отвода глаз. Об этом сообщает не кто-нибудь, а Троцкий в своём «Бюллетене оппозиции», ссылаясь на данные информированного источника из Москвы.
Неумеренные славословия в адрес Сталина зачастую таили в себе некую логическую ловушку. От приписывания всех заслуг одному Сталину очень легко было перейти к приписыванию ему и всех недостатков. Так ведь, собственно говоря, и произошло в период так называемой «перестройки». Так же могло и произойти в случае отстранения Сталина от власти.
Напуганные сталинским намерением покончить с диктатурой вельмож, регионалы попытались его снять и заменить Кировым. Но тот оказался слишком осторожным и тем самым подписал себе смертный приговор. Кто бы ни убил Кирова (ниже мы ещё коснёмся этого вопроса), ясно, что выстрелы в Смольном были результатом его двурушнического поведения на съезде.
Сталин провёл на съезде две важнейшие реорганизации — аппарата ЦК и органов партийного контроля.
Первая реорганизация заключалась в образовании отраслевых отделов ЦК. Всего их было создано четыре: промышленный, транспортный, сельскохозяйственный, планово-финансово-торговый. Отделы ставили перед собой следующую задачу — надзирать за соответствующими наркоматами и ведомствами. Эта мера была направлена против «технократов», разнообразных ведомственных диктаторов. Теперь они контролировались не только председателем правительства, но и заведующими отделов ЦК. Таким образом, создание отраслевых отделов косвенно укрепляло и Совнарком, персонально — Молотова, который имел серьёзные разногласия со многими ведомственными сепаратистами, в частности с Орджоникидзе.
Съезд, кроме того, постановил ликвидировать коллегии в наркоматах, оставив у каждого наркома лишь двух заместителей.
Показательно, что Каганович, объявивший на съезде о создании отраслевых отделов, довольно жёстко критиковал «хозяйственников» за бюрократизм. Он отметил необходимость сокращения количества звеньев в управлении промышленностью. Каганович обратил внимание на то, что именно ЦК вынудил Наркомат тяжёлой промышленности провести реорганизацию, выразившуюся в разукрупнении отраслевых главков, ликвидации многих трестов и объединений. Но, по мысли Лазаря Моисеевича, в «самом Наркомтяжпроме всё ещё оргсистема недоработана, там существует ещё… много функциональных секторов».
Здесь Каганович, скорее всего с подачи Сталина, проявил дипломатичность. Он не стал особенно критиковать крупнейший наркомат, который возглавлялся всесильным Орджоникидзе. Зато устроил разнос Наркомату лёгкой промышленности (НКЛП), который был признан, ввиду наличия аж 39 крупных управлений и 60 секторов, «исключительно громоздким». «Железный Лазарь», говоря о раздутом аппарате НКЛП, указывал: «Имеются также главные отраслевые управления, которые не располагают собственной производственной базой (главные управления швейной промышленности, галантерейной и кустарной, полиграфической промышленности и т.п.) Промышленность этих управлений в большинстве своём находится в ведении мест». Ругая НКЛП, Каганович неожиданно и плавно перешёл на хозяйственные наркоматы как таковые: «Я не хочу сказать, что надо удовлетворить стремления многих местных товарищей и передать в ведение мест бесспорно союзные предприятия. Но надо наркоматам в гораздо большей мере опереться на помощь местных советов и исполкомов».
Данные слова встретили аплодисментами некоторые делегаты съезда, очевидно, те самые «местные товарищи». Эти «товарищи» есть наши любимые регионалы. Региональные олигархи пускали слюнки на многие ресурсы экономических наркоматов, и это было причиной серьёзного противоречия между партократами и технократами. Сталин это противоречие мастерски использовал, добившись согласия первых на ослабление последних.
Но этого мало. Вступив в сговор уже с технократами, Сталин ослабил партократов. На это была направлена вторая реорганизация. Она заключалась в упразднении Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Это вообще был довольно любопытный монстрик, представляющий гибрид партийной и государственной организации. Полное его название было Центральная контрольная комиссия — Рабоче-крестьянская инспекция. Пожалуй, именно в данном случае сращивание партийного и государственного аппаратов достигло своего апогея.
Теперь Сталин отделил РКИ от ЦКК, преобразовав последний в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП(б). Тем самым партконтроль сам попадал под контроль Сталина и аппарата ЦК. Прежний орган ЦКК избирался съездом партии и был зависим от него. Всегда существовала угроза того, что съезд, на котором большинство автоматически принадлежало регионалам, сделает ЦКК неким противовесом Сталину. В принципе это можно было бы сделать и с ЦК, но в ЦК был очень сильный сталинский аппарат, с ним такую операцию было бы провести гораздо сложнее. Позднее КПК в лице своего председателя Н.И. Ежова очень поможет Сталину во внутрипартийной борьбе и установлении эффективного контроля над органами госбезопасности.
Сталин добился ещё одной меры, ослабившей регионалов. После XVII съезда в обкомах, крайкомах и ЦК нацкомпартий были ликвидированы секретариаты. Теперь там дозволялось иметь лишь двух секретарей. А через несколько месяцев ноябрьский пленум ЦК принял постановление, согласно которому обкомы, крайкомы и республиканские ЦК теряли право назначать и смещать секретарей нижестоящих организаций. Данное право переходило к аппарату ЦК.
Это был довольно хитрый манёвр — усилить аппарат ЦК за счёт ослабления ведомственных и региональных сепаратистов. Сталин знал, что главная трудность заключается в обуздании регионалов и технократов, а «свой», центральный аппарат он мог в случае чего урезонить легко.
Однако административных мер было недостаточно. Да, они вводили бюрократов в некие рамки, но не устраняли саму проблему наличия могущественных вельмож. Не устраняли её и периодические перемещения кадров с одного места на другое. «За долгие годы работы старые кадры притёрлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой, — пишет историк Хлевнюк. — Сталин периодически тасовал колоду руководителей, однако совершенно разбить установившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вокруг «вождей» разных уровней по принципу личной преданности, при помощи одних лишь перетасовок не удавалось. По существу в номенклатуре складывались неформальные группировки, сплочённые круговой порукой, стремлением обеспечить кадровую стабильность…»