«Соединение таких свойств производило впечатление редкого благоразумия и нравственной твердости». По словам австрийского посла Мейерберга, Ртищев, не имея еще и 40 лет от роду, благоразумием превосходил многих стариков. Ордин-Нащокин считал Ртищева самым нравственно крепким человеком из всех придворных царя Алексея Михайловича.
Даже казаки за правдивость и обходительность желали иметь его «князем малоросским», то есть царским наместником.
Для жизни этого человека характерна такая история. Некий Иван Озеров, которого Ртищев облагодетельствовал — дал выучиться в Киевской академии, стал потом страшным врагом Ртищева. Ртищев был его начальником, но пользоваться своей властью не хотел и кротко приходил к Ивану, тихо стучал в его дверь, получал отказ и уходил. Доведенный до приступа ярости такой досадливой и навязчивой кротостью, Иван впускал Федора Михайловича, орал на него, бранился и выгонял. Ртищев молча уходил, ни разу не ответив на брань и обвинения, и опять приходил с дружелюбными словами привета, как будто ничего раньше и не было. Так продолжалось до самой смерти Ивана Озерова, которого Ртищев и похоронил как лучшего друга.
Федор Михайлович всю свою жизнь оставался одним из самых влиятельных людей… в смысле в числе тех, кто мог оказывать на царя наибольшее влияние. Причем «своим влиянием царского любимца Ртищев пользовался, чтобы быть миротворцем при, дворе, устранять вражды и столкновения, сдерживать сильных и заносчивых или неуступчивых людей вроде боярина Морозова, протопопа Аввакума или самого Никона».
Миролюбивый и доброжелательный, он не выносил вражды и злобы и ухитрялся ладить абсолютно со всеми, самыми противоположными по характеру людьми — Ордин-Нащокиным, С. Полоцким, Аввакумом, Хованским. В своей наивности доброго человека он старался изо всех сил удержать староверов и никонианцев в рамках богословских споров, не допустить раскола; именно в его доме шли прения Аввакума с Симоном Полоцким, когда Аввакум бранился буквально до изнеможения, до рвоты.
Помимо собственно дворцового управления Ртищев участвовал в самых разнообразных мероприятиях, управлял приказами, в 1655 году исполнил дипломатическое поручение. Чуть где появлялась возможность что-то улучшить, исправить, усовершенствовать, Ртищев всегда был тут как тут! Сочувствие, ходатайство, совет шел навстречу всякой обновительной потребности.
По некоторым данным, сама идея медных денег подсказана именно им, но что характерно — никто из восставших не связывал эту ненавистную идею с именем Ртищева! Как всегда, Федор Михайлович подсказал, помог организовать и тихо отошел в сторонку.
В Москве Ртищев велел собирать по улицам валяющихся пьяниц и больных и содержать в особом приюте до их вытрезвления или излечения. Для неизлечимо больных, престарелых и убогих содержал на свой счет богадельню. Интересно, что эта идея богаделен и бесплатных больниц не умерла вместе с ним, а использовалась и расширялась при Федоре Алексеевиче и при Софье. Только при Петре начинание было совершенно похерено.
Ртищев помогал иностранным пленникам, жившим в России, узникам, сидевшим в тюрьме за долги, тратил большие деньги на выкуп русских пленных у татар.
Жителям Арзамаса он подарил свою пригородную землю, которую горожане хотели, но не могли купить, хотя у Ртищева был частный покупатель, предлагавший 14 тысяч рублей.
В 1671 году, прослышав о голоде в Вологде, Ртишев отправил туда обоз с хлебом.
Перед смертью Федор Михайлович отпустил на волю всех своих дворовых людей, а дочери и зятю завещал за помин его души обращаться с крестьянами как можно лучше, потому что они «нам суть братья».
Трудно сказать, как относились служилые люди к рассуждениям Ртищева о крестьянах, но моральный авторитет его был громаден. И можно представить себе, как важно было для всего преобразовательного движения, для авторитета самой идеи европеизации Московии иметь на своей стороне Ртищева! А этот человек, имевший огромный духовный авторитет, всей душой находился на стороне преобразовательного движения.
С него, с Ртищева, начались первые попытки давать московитам какое-то религиозное образование. Именно Ртищев построил на Киевской дороге недалеко от Москвы, на берегу реки, Андреевский монастырь, куда привез из малороссийских монастырей тридцать ученых монахов, с тем чтобы они переводили книги и, учили всех желающих грамматике славянской и греческой, риторике и философии.
По службе Федор Михайлович весь день должен был быть во дворце, но целые ночи просиживал с монахами, а это нравилось не всем. Известно, что ревнители «истинной веры» на Московской Руси считали еретиками не только католиков и униатов, но и всех православных, не подчиненных Московскому патриарху. К тому времени в православии существовало уже несколько автокефальных, то есть самостоятельных, независимых друг от друга Церквей (от греческих слов «автос» — самостоятельный и «кефались» — голова; получается — «самоголовая» церковь). С такими древними «вселенскими» патриархиями, как константинопольская, антиохийская, александрийская и иерусалимская, считаться приходилось, но даже на них почило подозрение в ереси, латинстве и прочих ужасах.
В Московии обожествление царя, Московии как священной земли, этнографические особенности московитов, типа ношения бороды или сна после обеда, рассматривались как важные, сущностные признаки православия. Тот, кто жил в менее священных землях, не подчинялся московскому царю или (страшно подумать!) брил бороду, всерьез воспринимался как еретик и чуть ли не язычник.
Киевская митрополия подчинялась Константинопольскому патриарху, и уже поэтому малоросские монахи вызывали массу подозрений. Весной 1650 года группы московских служилых и монахов вместе с дьячком Благовещенского собора Косткой Ивановым сошлись у монаха Саула и шептали между собой, что вот «учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть», что «кто по-латыни научится, тот с правого пути совратится» и что «поехали в Киев учиться Перфилка Зеркальников да Иван Озеров, а грамоту проезжую Федор Ртищев промыслил; поехали они доучиваться у старцев киевлян по-латыни, и как выучатся и будут назад, то от них будут великие хлопоты; надобно их воротить назад; и так они всех укоряют и ни во что не ставят благочестивых протопопов».
«Заговорщики» решили обратиться к протопопу Благовещенского собора, царскому духовнику, чтобы он «повлиял» на царя. Скажу коротко: повезло этой шатии-братии, что на престоле сидел Алексей Тишайший, а не его сын! Только поэтому ушли они своими ногами, но, скорее всего, зареклись пакостить Ртищеву.
А посаженные им семена просвещения дали разные плоды — от того, что церковные власти стали требовать знания грамоты от поставляемых священников, до церковного раскола.
Судьба А. Л. Ордин-Нащокина типична для людей его круга — провинциального дворянства. Родился он в семье псковского дворянина, рос в Опочке и получил хорошее домашнее образование (знал иностранные языки, математику, риторику). С 17 лет он находился на военной службе во Пскове, и только с 1640 года сказываются его познания — Афанасия Лаврентьевича привлекают к дипломатической службе.
Характерно, что и военная служба у него вовсе не прекращается — во время русско-шведской войны 1656–1658 годов А. Л. Ордин-Нащокин участвовал в штурме Витебска, походе на Динабург, руководил штурмом Дриссы. В это время Афанасий Лаврентьевич разменял шестой десяток и, казалось бы, мог рассчитывать на более спокойную жизнь.
Но именно он в 1656 году подписал договор о дружбе и сотрудничестве с Курляндией, а потом завязал дипломатические отношения с Бранденбургом. В 1658 году Ордин-Нащокин ведет переговоры со шведами, подписал Валиесарский договор, за что произведен в думные дворяне.
До сих пор все обычно, все в пределах карьеры, довольно обыкновенной для человека этого круга, но дальше начинается уж вовсе мистика! Четыре года ведет переговоры с Речью Посполитой этот незаурядный человек — с 1662 по 1666 год и завершает переговоры подписанием Андрусовского перемирия. Блестящий дипломатический успех! Но фантастика — не в самом указе, а в том, что за это перемирие Алексей Михайлович пожаловал Ордин-Нащокина в бояре и сделал его главой Посольского приказа. Это было само по себе нарушение традиций, посягательство на права тех самых шестнадцати знатнейших родов, имевших право становиться боярами, минуя чин окольничего. Как видно, Алексей Михайлович мог, если ему было нужно, и попирать традиции. Впрочем, не дать чина боярина Ордин-Нащокину было бы нарушением элементарной служебной справедливости! А справедливость, честность, порядочность были для него явно важнее устоявшихся традиций — тому есть множество свидетельств.
И раньше Алексей Михайлович выделял Ордин-Нащокина, ставил в пример кое-кому из бояр его таланты, например князю Буйносову, который очень склонен был пыжиться по поводу своей родовитости, но никакой славы сам по себе не снискал. Переписка царя с Афанасием Лаврентьевичем по поводу бегства его сына относится к 1660 году. Но тут Ордин-Нащокин вошел в очень большой, исключительно большой фавор.
Именно ему выпала честь создания Новоторгового устава 1667 года, который регламентировал торговлю с иностранцами. Согласно этому уставу иностранцы платили небольшие пошлины, но только если торговали оптом и в приграничных волостях. По мере продвижения в глубь страны и при переходе к розничной торговле пошлины вырастали очень сильно и становились совершенно непосильными.
Зачем? В чем смысл такой системы?
Еще Михаилу Федоровичу на Азовском соборе 1642 года посадские люди подали такую челобитную:
«…а мы, холопи твои… питаемся на городех от своих промыслов, а поместий и вотчин за нами нету никаких, а службы твои государевы служим на Москве и во всех городех во все годы беспрестанни, и от тех твоих государевых служеб… многие люди оскудели и обнищали без конца; а будучи мы, холопи твои, на твоих государевых службах в Москве и во всех городех собираем твою государеву казну, за крестным целованием, с великою прибылью… А торжишка, государь, стали у нас гораздо худы, потомучто наши торжишка на Москве и во всех городех отняли многие иноземцы, немцы и кизилбашцы, которые приезжают к Москве и в иные города со своими великими торгами и торгуют всякими товары, а в городех всякие люди онищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод… и мы, холопи твои и сироты милости у тебя государя царя просим, чтобы тебе, государю… в нашу бедность воззрить».