Когда Кен с Мелоди прошли к стойке, те двое продолжали их разглядывать. Потом женщина что-то сказала мужчине, недовольно цыкнула. Потом они еще раз обернулись посмотреть на вошедших.
– А почему те люди так на нас смотрят? – спросила Мелоди.
– Какие люди?
– Вон те, старенькие.
– А, не обращай внимания! Просто у них пусто в голове и пусто в душе.
– А почему?
– Не знаю. Некоторые люди от рождения такие. Этакие ходячие пустоты. Вакуумы. Приходят в этот мир, чтобы никого тут не затронуть, ничего не изменить. Чтобы просуществовать и умереть.
Мелоди не знала, о каких пустотах и вакуумах он толкует, но в целом это все равно звучало ужасно. Она обернулась посмотреть на пожилую пару, с их точно измученными, серыми лицами, с их невзрачными одеяниями в черно-синих тонах, с их сомнительным духом превосходства – и широко им улыбнулась.
Женщина тут же отвернулась, а старичок украдкой подмигнул. Мелоди довольно улыбнулась про себя и заказала самую что ни на есть внушительную порцию мороженого.
– Ну как, хорошо там отдохнула, в Америке? – спросил Кен, когда они мгновением позже скользнули в свободную кабинку.
– Отлично! – кивнула Мелоди. – Там вообще все было здорово!
– Хотела бы и сейчас там жить?
Мелоди задумалась над вопросом. Она, конечно, не прочь была бы поплавать в маленьком бирюзовом бассейне и пособирать с Эмили всякие пирамидки и мозаики, и посидеть на коленях у папы, поигрывая с густой порослью на его загорелых руках. И все-таки она не особенно жалела, что уехала. Там Мелоди не чувствовала себя дома. Там она была лишь гостем.
– Нет, – ответила она наконец, – я рада, что я дома. Хотя мне и не очень нравится, что у меня в комнате теперь Мэтти.
– Да, я тоже думал, что тебе это не понравится, – согласился Кен. – Но, знаешь, это ненадолго. Кейт с Майком поживут тут всего несколько недель.
– А кто такие Кейт с Майком?
– Мои друзья.
– А почему же они не живут у себя дома?
– Потому что у них нет собственного дома.
– Где же они тогда вообще живут? В другое время?
– Ну, на самом деле они ездят по всему миру. Сейчас они на пару месяцев вернулись из Индии, потому что у Кейт умерла мама, а потом собираются в Пакистан.
– Но почему они там жили, в Индии, если сами они не индийцы?
– Потому что есть люди, которые рождаются с этим духом странствий. У них точно маленькая горошинка, или же крохотная крупинка песка, которая тихонько где-то трется и трется. И хотя она совсем малюсенькая, она все же лишает тебя покоя, и когда эта крупинка натрет уже достаточно, тебя просто тянет куда-то уехать, повидать что-то новое, ощутить что-то совершенно иное. Потому некоторые люди очень любят путешествовать. Это питает их души. А есть такие люди – вот как те двое, – он быстро глянул на пожилую пару у окна, – которые предпочитают сидеть и тихо гнить на одном месте, строя про себя разные предположения, потому что они слишком ленивы и умственно ограниченны, чтобы поднять свои задницы и отправиться искать себя.
Мелоди пару секунд подумала над этим.
– Я люблю путешествовать. Мне понравилось побывать в Америке, а еще я люблю ездить на поезде, разглядывая в окошко задворки у разных домов. И мне очень нравится кататься с тобой на мотоцикле и смотреть, как все вокруг быстро несется мимо.
– Ну, я ничуть не удивлен тому, что слышу, Мелоди! Ты чрезвычайно интересный человечек, и я ожидаю от тебя самых что ни на есть великих дел, когда ты станешь взрослой. И совсем не думаю, что, проходя мимо кафе Морелли году, скажем… в 2034-м, увижу тебя с этаким досадливым видом у окна, строящей кислую мину при виде прелестной маленькой девчушки.
– Что же ты в те годы ожидаешь увидеть?
– Ох, Мелоди, когда ты достигнешь их лет, я уже буду на том свете, но очень надеюсь, что ты будешь чудесной бабулькой с ясной умиротворенной душой, в окружении счастливых внуков и с лицом, излучающим радость и мудрость. И не терзающейся никакими сожалениями. Сожаление и раскаяние на самом деле куда хуже любых ошибок, что мы способны совершить. Гораздо хуже…
Мелоди понимающе кивнула и попыталась представить ту картинку будущего, что только что обрисовал ей Кен.
– А я так и останусь здесь, в Бродстерсе? – спросила она.
– О, сильно в этом сомневаюсь, – усмехнулся Кен. – В Бродстерсе вообще никому не следует задерживаться навсегда.
– А как же ты? Ты разве не навсегда здесь поселился?
Кен задумчиво помолчал.
– Может, да, а может, и нет. Я здесь, пока у меня есть тут дело. Пока я тут нужен людям. Но если я когда-то вдруг почувствую себя одиноким и ненужным, то я тоже уеду.
– А как моя мама? Что, по-твоему, будет с ней?
– Ну, твоей матери выпал на редкость неудачный путь, но конец всех бед уже проглядывается. Мне кажется, тебя и твою маму вот-вот ожидает новый, более светлый этап жизни. Я правда так считаю.
Мелоди широко улыбнулась, услышав столь обнадеживающее заверение, и с пущим аппетитом налегла на свой «полосатый чулок».
Разрозненные кусочки ее похожей на пазл жизни как будто начали наконец складываться в цельную картину.
– 33 –
Еще одна картинка в памяти:
Джейн, сильно раздавшаяся, сидит, скрестив лодыжки, на кровати в бывшей спальне Мэтти. Волосы у нее заплетены в косу, на ногах удобные сабо.
Сквозь открытое окно доносится запах картошки фри, слышатся просторечные шутки прогуливающихся мимо туристов.
У ее ног большой моток шерсти аквамаринового оттенка.
По лестнице взбегает собака, цокая коготками по деревянным ступеням.
Утреннее солнце полосами ложится на дальнюю стену комнаты.
У кого-то в комнате настраивают радиоприемник.
Мать, улыбаясь, опускает взгляд на свой пухлый живот и говорит:
– У твоей мамы скоро будет ребеночек.
Мелоди сначала удивляется: как это у мамы будет еще одно дитя, если папа сейчас живет в Америке? Но тут же понимает – без малейших объяснений со стороны взрослых, – что отец маминого ребенка вовсе не ее папа. Что это Кен.
Ребенок у Джейн ожидался в ноябре. Она стремительно набирала вес. Целыми днями она ела хлеб с сыром и бананы, и ее постоянно тошнило – громко, судорожно и с пугающей частотой. Лето пролетело незаметно, и к сентябрю, когда Мелоди понадобилось снова идти в школу, мама стала размером чуть ли не с дом и вновь укоротила волосы все в ту же квадратную, похожую на шлем, стрижку.
В то утро среды, когда Пенни впервые после лета увидела мать Мелоди, с лицом у этой девочки стали происходить неописуемые вещи. Сначала она моргнула, потом заморгала сильнее, потом нижняя челюсть у нее медленно отвисла, а брови так же медленно поползли наверх, ноздри расширились – и в целом казалось, будто лицо у нее вот-вот улизнет с головы.
– У твоей мамы будет хиппишный детеныш! – со злорадным торжеством объявила Пенни уже в коридоре по пути к классу. – У нее от этого грязного типа будет ребенок! Меня сейчас просто вырвет!
Мелоди отвернулась, направляясь к двери в класс.
– Не смей меня игнорировать! – злобно прошипела Пенни. – Я с тобой разговариваю!
– Ну а я не хочу с тобой разговаривать.
– Ха, еще бы ты хотела! – фыркнула Пенни, точно стервятник нависая над Мелоди. – Я бы тоже не хотела ни с кем разговаривать, если б моя мама залетела от какого-то старого грязного хиппи!
– Никакой он не грязный, – возразила Мелоди. – Почему ты все время твердишь, будто он грязный?
– Потому что он такой и есть. Все они такие, эти хиппи. Так моя мама говорила.
– Ну, значит, твоя мама ничегошеньки не знает про хиппи. И вообще, Кен никакой не хиппи. Он… это… политический ативист.
– Это все одно и то же, – заявила Пенни. – Все они грязные типы. Все извращенцы. И все они просто омерзительные. Только представь! – На лице у нее расползлась зловещая улыбка. – У тебя скоро будет маленький братик или сестренка – и тоже хиппи! Маленький грязный хиппёнок! Хи-хи-хи… – С удовлетворенной улыбкой Пенни наконец умолкла и, рванув мимо Мелоди, первая влетела в класс.
Мелоди молча вошла следом, глядя на толстую желтую косу впереди и больше всего на свете сейчас желая крепко за нее ухватиться и так дернуть, чтобы эта гадкая голова Пенни слетела с плеч и выкатилась за дверь, а оттуда по коридору вылетела прямо на улицу, на дорогу с пешеходами и машинами.
– А как ты собираешься назвать малыша? – спросила Мелоди, раскачиваясь в бамбуковом кресле, подвешенном в гостиной к потолку.
Оторвавшись от кроссворда, мама рассеянно ей улыбнулась:
– Ой, я даже и не думала пока об этом.
– Как насчет Джонатана?
– Красивое имя.
– Или, если будет девочка, Ровена?
– Хм-м…
– Или Беттина? Или, может, Матильда?
– Ого, – удивилась мать, – ты уже успела над этим поразмыслить!
– Да, хотя мне больше приходят в голову имена девочек, чем мальчиков. Их придумывать намного проще.
– Да, – согласилась мама, – это верно.
– А почему ты назвала меня Мелоди?
– Ну… – Лицо ее на мгновение потеплело. – Мы назвали тебя Мелоди, потому что нам показалось, что Рибблздейл звучит немного резко и это надобно как-то смягчить. Мы чуть было, по той же причине, не назвали тебя Эмеральд.
– Эмеральд?
– Ну да, есть такой зеленый камень.
Мелоди помолчала мгновение, пытаясь представить другую, несуществующую, версию самой себя, которую бы звали Эмеральд. Имя Эмеральд было экзотичным и волнующим, оно ассоциировалось с черными как смоль волосами и заносчивыми манерами. Девочку по имени Эмеральд ни за что бы не задирала в школе такая наглая свинья, как Пенни. Перед Эмеральд трепетала бы даже Шарлотта. Эмеральд звучало замечательно!
– Может, тогда и назовем ее Эмеральд? – предложила Мелоди. – Если будет девочка.
– Ой, даже не знаю. Надо будет сперва посмотреть на нее и уже тогда подумать, ладно? Далеко не каждая малышка может носить такое имя, как Эмеральд.