Наконец, Москва. Хорошо, что у Риты оказались здесь добрые дальние родственники, и мы нагрянули к ним на недельку, как рассчитывали, до получения нового назначения. А прожили там около трех месяцев, так как отдел кадров Военного округа, будто нарочито, долго подыскивал мне должность. По тогдашним правилам, более чем двухмесячное нахождение в резерве влекло прекращение выплаты денежного содержания, и мы вынуждены были, чтобы прожить с семьей в послереформенной Москве, сдавать в скупочные магазины, фактически за бесценок, почти все немногое, что привезли. Я постепенно становился все менее разборчив и уже согласен был на любую должность. Вот когда с больным ребенком на руках и вновь беременной женой я «дозрел»: будучи майором, дал согласие на должность старшего лейтенанта в Косогорский райвоенкомат Тульской области в подчинение капитану, просидевшему всю войну в тылу. Говорили же потом, что не в скупочные магазины нужно было нести, а тем кадровикам. Может быть…
Добрались мы до Косой Горы. Жилья нет. Поселились на квартире у военкоматовского конюха, пока нам на троих не выделили комнатушку площадью метров восемь, в общей квартире с печкой, топившейся малокалорийным, но многозольным углем с тульских шахт. Эта «квартира» находилась рядом с Косогорским металлургическим комбинатом, постоянно извергавшим из своих труб и домен неимоверное количество дыма и копоти, из-за которых нам, а особенно маленькому Сереженьке, иногда нечем было дышать. Да и вторая беременность жены стала вследствие этого протекать сложнее. И я принял решение отправить их в Ленинград, к уже устроившейся там в своей старой маленькой квартирке маме и бабушке.
Вскоре, ближе к лету, я выпросил себе отпуск и впервые приехал в Ленинград, город Петра, город Ленина, Октябрьской революции, Город-Герой. Он потряс меня своей красотой, и как раньше мои женщины сравнивали Лейпциг с городом на Неве, так теперь я сравнивал его с далеким уже Лейпцигом и на каждом шагу убеждался в том, что Лейпцигу далеко до Ленинграда.
Вот в этом городе-красавце и родился наш второй сын. Назвали его по общему согласию Александром, пусть будут у нас в семье Александр I и Александр II! Между прочим, когда Саша вырос и женился, первенца они тоже назвали Александром. Это уже был Александр III!
В отличие от Сережи, Саша родился полновесным и «полнометражным». Рос быстро и, забегая вперед, скажу, что рост его со временем превзошел и Сережин, и мой – дорос он до 184 см. Был он физически крепким и с возрастом проявлял все более разносторонние способности. И получилось, как тогда модно было делить всех на «физиков» и «лириков», вырос он в отличие от Сергея «лириком».
Не зная нотной грамоты, овладел игрой на многих музыкальных инструментах, включая пианино, кларнет, саксофон, гитару. Сумел создать вокально-инструментальный ансамбль (а тогда эти ВИА были в моде), разъезжал с гастролями «по Северам», как тогда было принято говорить. Он к тому же еще поэт и бард. Окончил успешно в Харьковском университете факультет иностранных языков, по специальности – английский язык, овладел этим языком в совершенстве, выработал свою методику его изучения, защитил диссертацию, стал доцентом, написал несколько учебников английского языка, заведовал кафедрой иностранных языков в одном из технических вузов, издавал и был главным редактором всеукраинского журнала на английском языке. Правда, по сравнению со своим братом Сергеем, отличавшимся особой аккуратностью и строгой обязательностью, Саша не обладал в достаточной мере этими качествами.
Сергей тоже вырос физически крепким, сильным, любителем пеших путешествий. Начинал с Уссурийской тайги и Тихоокеанских берегов Дальневосточного Приморья, а потом исходил все Черноморское побережье Крыма и Кавказа с палаткой и примусом. Наверное, страсть эта зародилась в нем в годы моей службы в Прикарпатской Украине, где довольно часто совершались наши семейные, пешие походы вдоль необычайно красивых горных рек или на вершину самой высокой горы в тех местах Карпат – Говерлы.
Работать он стал с 15 лет, молотобойцем в авторемонтной мастерской, учебу продолжал уже в вечерней школе. После поступления в институт, окончания физмата и службы в армии уже почти 40 лет, достигнув пенсионного возраста, работает учителем физики в высшей школе спортивного мастерства. На профессиональном уровне овладел фото– и видеосъемками. В общем, в отличие от Саши, не «лирик», а «физик».
Но все это потом, с годами. А тогда, после окончания моего отпуска, отвез я их всех к себе на Косую Гору, в ту самую каморку. И вот в этой комнатушке, где некуда было даже поставить кроватку для младенца, наш Сашенька спал… в чемодане. А однажды ночью крышка его захлопнулась, и он чуть не задохнулся в нем. Хорошо, что материнский инстинкт Риты сработал вовремя! Здесь мы и жили до 1950 года, пока я не поступил в военную академию.
А на Косой Горе нам повезло в том, что Рита, периодически бывая в Туле «по продовольственному вопросу», случайно встретила на улице нашего фронтового друга Жору Сергеева, «пулеметчика», бывшего неоднократно моим заместителем в боях. Так что связь наша восстановилась и не прерывалась до самой кончины Жоры в 1974 году.
В Ленинградскую же Военно-транспортную академию поступил я не совсем обычным путем.
Но немного предыстории.
В Косогорском райвоенкомате я ведал учетом офицеров запаса. Работы было много, шло сокращение армии – это мы, военкоматовские работники, чувствовали по все большему притоку на учет офицеров, уволенных в запас. И что меня больше всего волновало – боевые офицеры, не имеющие гражданской специальности, вынуждены были идти на самые непрестижные должности. В связи с большим притоком рабочей силы из-за массового увольнения из армии тем, кто не имел гражданской специальности, приходилось работать сторожами, дворниками, а то и, несмотря на тяжкие ранения, на самых тяжелых работах – навалоотбойщиками в шахтах Тульского угольного бассейна. Помню даже случай, когда подполковник, бывший начальник связи корпуса, большой специалист-практик, но не имевший по этой отрасли специального образования, едва смог устроиться дежурнымтелефонистом в какую-то контору.
Проработал я в военкомате почти два года, и во мне созрело решение: во что бы то ни стало поступить учиться в такую военную академию, которая бы давала специальность, нужную «на гражданке». А то ведь, не ровен час, уволят из армии, а кто я? Командир штрафной роты? И кому я нужен буду? И подал я рапорт в Военную юридическую академию (Москва).
Тогда предварительные вступительные экзамены во все военные академии проходили при штабах округов, и их результаты рассматривали единые мандатные комиссии. А Юридическая академия прельстила меня (да и, наверное, не только меня) тем, что не нужно было сдавать экзаменов по математике, которую я за время войны, и особенно – после ранения в голову, основательно забыл. И поехал я в феврале 1950 года в Москву на экзамены.
Все положенное по программе сдал сравнительно успешно, хотя и не без трудностей. На заседание мандатной комиссии при штабе Московского военного округа, состоящей в основном из генералов и полковников, явился в новом кителе, со всеми орденами и медалями. Как только я доложил, что я кандидат в юридическую академию, вся комиссия подняла меня на смех: «Такой молодой майор, боевой офицер – и не в академию имени Фрунзе?» На мой довод о том, что общевойсковая академия не дает гражданской специальности, один генерал даже стал подтрунивать: «Давай тогда уж лучше в ветеринарную! Все равно свои командирские погоны сменишь на узенькие (тогда медикам, ветеринарам и юристам было положено носить узкие погоны), зато кобылам клизмы научишься ставить, на гражданке пригодится!» И все стали меня уговаривать поступать в Военную академию им. Фрунзе, мол, мы тебе зачтем и недостающий экзамен (по тактике и Полевому уставу). Я снова проявил упорство, и тогда они заявили мне: «В Юридическую не проходишь по конкурсу». Видно, в нее было много кандидатов, а во Фрунзенскую – недобор.
Вот так, несолоно хлебавши, я вернулся на свою Косую Гору! Но решение во что бы то ни стало поступить хоть в какую-нибудь военную академию, дающую гражданскую специальность, не оставляло меня и, к неудовольствию военкома, я выпросил себе отпуск и уже в июне поехал в Ленинград, где было много академий.
Военно-морскую я сразу исключил, не моя это стихия. Артиллерийскую – тоже (специальность чисто военная), и поехал в Академию связи имени Буденного. Там мне отказали, но посоветовали обратиться в Военно-транспортную имени Кагановича, где открывался новый факультет и мог быть недобор.
Когда в приемной комиссии меня стали расспрашивать о службе, я понял, что чем-то заинтересовал их. Еще не зная, на какие факультеты будут набирать, стал упирать на то, что я из семьи потомственных железнодорожников, что и дед, и отец, и мать, и братья мои работали на железной дороге. А я мечтал в свое время учиться в Новосибирском военном институте желдортранспорта, да и закончить 10 классов фактически помог мне тогдашний Нарком путей сообщения Каганович, чье имя носит избранная мною академия. Поступить же в Новосибирский военный институт инженеров железнодорожного транспорта мне помешала война, и сейчас надеюсь на исполнение этой моей мечты, поступив на факультет железнодорожного транспорта академии.
Столь страстную мою тираду собеседник мой с явным сожалением прервал, сообщив, что на факультеты, имеющие отношение к железной дороге, набор завершен, а вот на инженерно-автомобильный еще есть возможность поступить. Куда девался мой железнодорожный патриотизм! Я сразу же согласился, чему, кажется, обрадовался и мой собеседник. Через несколько дней я получил документы о том, что зачислен кандидатом в слушатели. В них был установлен срок, к которому я был обязан явиться для сдачи конкурсных вступительных экзаменов (минуя окружные предварительные!). И, счастливый, я вскоре, не дожидаясь конца отпуска, мчался в свой Косогорский райвоенкомат.