РОССИЯ БЫВШАЯ И НЕБЫВШАЯ
Попробую еще раз назвать особенности той России, которая состоялась после петровского погрома и долгих судорожных шараханий из стороны в сторону: дворцовых переворотов 1725—1762 годов.
1. Состоялась страна, народ которой фактически разделён на два разных народа с разными нравами, культурой и чуть ли не разными языками.
Один из этих народов, составляющий не больше 3% другого, живет за счет всей остальной страны.
2. Россия состоялась как страна «хронической модернизации». Страна, которая официально заявляет своей целью догнать Европу, но правящий слой которой никогда не допустит, чтобы это на самом деле произошло.
Привилегии правящего слоя этой страны, «русских европейцев», объясняются тем, что они ведут остальной народ. Конец модернизации будет обозначать и конец их привилегий, — то есть будет означать то же самое, что революция для правящего класса.
3. В России, состоявшейся к эпохе Екатерины, свободы стало намного меньше, чем было сто лет назад.
Состоялось примитивное рабовладельческое государство, устроенное очень просто и потому почти неспособное развиваться и изменяться.
И потому в этой состоявшейся России все более неизбежна опустошительная гражданская война этих двух народов. Скорее всего, это должна быть война на уничтожение — ведь эти два народа все хуже понимают друг друга.
НЕМНОГО ВИРТУАЛЬНОСТИ
Эх, кабы Волга–матушка, да вспять побежала!
Всегда интересно рассчитать — а как бы могли пойти события, если бы не родился какой–то исторический деятель (Гитлер, Ленин, Сталин — в качестве примеров). Или если бы прожил подольше тот, кто умер совсем молодым. Академик М.И. Будыко даже полагал, что не умри Александр Македонский в 34 года, он бы с большой степенью вероятия успел совершить еще один поход — на запад. И тогда мировая Римская империя сложилась бы не как греко–римское государство с двумя языками, латынью и греческим, и с двумя центрами, — Италией и Элладой.
«…Если бы его (Александра Македонского. — А. Б.) жизнь продлилась хотя бы на десять лет», у европейских народов мог бы быть только один античный предшественник — эллинизм. «Это означало бы использование народами Европы одного алфавита… и большее культурное единство Европы по сравнению с известными нам результатами её исторического развития»
Уж тем более легко представлять себе альтернативные варианты истории, возникшие в эпоху дворцовых переворотов. Уж очень откровенно связаны перспективы движения в ту или иную сторону с тем, кто оказывается во главе государства, от монарха. Возникает несколько вариантов виртуальной истории: того, что не состоялось, но что вполне могло бы быть, стоило прожить подольше любому из тех, кто сидел на престоле с 1725 по 1762 год. Итак, несколько виртуальностей, хороших и не особенно.
ВИРТУАЛЬНОСТЬ ДОЛГОВЕЧНОГО ПЕТРА II
В этой виртуальности Петр II не умирает 28 января 1730 года. Состоялась свадьба с Долгорукой, утвердился в Москве двор, постепенно запустевает Петербург.
В 1732 году Катерина Долгорукая рожает крепкого мальчишку. В 1734–м — второго. Петр Алексеевич доживает до 1780 года, а наследует ему пожилой принц Алексей Петрович, к тому времени отец и дед целого выводка. На престоле уже навсегда — династия, восходящая к Лопухиным.
Могло так быть? Вполне даже могло.
Что хорошо в такой версии истории? Что почти сразу после Петра I кончаются всяческие метания, утверждается законная династия.
В этом варианте российской истории нет анновщины–бироновщины, и уже в 1730–е годы начинается то, что в состоявшейся истории начнет делать Елизавета. Если расцвет наук и искусств начнется на десять лет раньше — это не решит и не изменит судьбу народа и государства. Но вариант Петра II все же лучше и сразу по нескольким параметрам:
1. Не погибло множество людей; не истреблен клан Долгоруких, Наталья Борисовна Долгорукая–Шереметева в свое и мужа удовольствие производит на свет еще нескольких детей.
С большой степенью вероятия Елизавету или выдают замуж за «подходящего» герцога или короля, или они с Алешей Шубиным бросаются в ноги юному императору, и он позволяет тетке выйти замуж за бравого поручика. Тогда у Елизаветы тоже могли быть законные дети, — что полезно и для укрепления династии, и для самой Елизаветы.
Остаются живы те 5 или даже 10 тысяч дворян, которые были уничтожены или сосланы при Анне. Потому есть гораздо больше генетических возможностей для процветания российской культуры: мы ведь не знаем, сколько возможных Шуваловых и Воронцовых, Аргуновых и Ломоносовых попросту не родилось на свет, потому что родителей разлучили молодыми, умерло вместе с казненными матерями или было выкинуто мамами под кнутом или на дыбе. Не говоря о сосланных и выросших «Иванами, родства не помнящими».
2. Общество не развращается страшной Тайной канцелярией, «словом и делом». Дворянское общество образца «император Петр II» мало отличается от дворянского общества образца «императрица Елизавета», но оно здоровее, меньше напугано и куда увереннее в себе. Что хорошо и для культурного развития, между прочим.
3. Страна возвращается на более естественный путь развития. По мере того, как догнивает Петербург, роль русских портов на Балтике начинают играть Ревель–Таллин и Рига.
Здесь есть, говоря откровенно, некоторая печаль, потому что в этом варианте истории не вырастает ничего даже отдаленно похожего на каменное чудо Петербурга. Торчит какое–то время эдакое скопище деревянных, быстро ветшающих и оплывающих халуп, потом все больше забрасывается и сохраняется в лучшем случае, как своего рода культурно–исторический заповедник, царский парк с видом на Финский залив.
Никогда не появится ни Дворцовой площади, ни сопряженной с ней системы площадей, ни стрелки Васильевского, ни взятых в камень набережных. Нет ничего, что мы и привыкли называть Петербургом.
От этой мысли становится очень грустно.
4. Есть вероятие того, что император соглашается на введение конституции. Дворянство хочет этого пути, или, по крайней мере, совершенно его не исключает.
А по какому пути идти — по пути конституции или по пути превращения дворянства в привилегированное сословие — еще ничто не решено.
Вот эту вероятность очень трудно просчитать — трудно представить, что получилось бы, подпиши император в 1735 или в 1740 году Указ о выборных представителях дворянства, образующих своего рода парламент, о выборах на должности на первые 4 класса Табели о рангах и так далее.
Несравненно легче представить себе, что было бы при развитии событий по другому, более знакомому нам сценарию — расширения корпоративных прав дворян, превращения их в привилегированное сословие. Тут все понятно, только в России Петра II процесс идет еще быстрее.
А если все же конституция?
Не буду настаивать ни на одной конкретной дате, но очень похоже, что тогда мы могли бы жить в стране, где человеческие права несравненно сильнее гарантированы, где крепостное право никогда не примет таких страшных форм, а уже к началу XIX века будет отменено.
Вот только как бы в этом случае складывались отношения «русских европейцев» и «туземцев»? Как могут быть туземцы в стране, которая живет даже по самой куцей конституции?! Впрочем, возможен ведь и такой вариант: конституция для дворян, полное бесправие для всех остальных! Пыталась же Польша вырастить диковинный гибрид монархии и республики… Но в которой никто, кроме шляхты, не обладал решительно никакими правами.
Очень трудно попытаться просчитать, что из этого могло получиться.
ВИРТУАЛЬНОСТЬ ДОЛГОВЕЧНОЙ АННЫ
Действительно, а с чего это Анна должна была умереть в 1740 году?! Ей тогда было 47 лет. Анна могла дожить и до 1750, и до 1760 года.
Эта перспектива ужасна не только потому, что ужасна сама по себе Анна и ее правление. Перспектива анновщины, которая длится не 10 лет, а 20 или 30, — это перспектива полной экономической и политической катастрофы, развала страны и погружения ее в полный хаос.
20—30 лет Анны на престоле — это её правление дотех пор, пока Елизавете не исполняется уже не 32, а 42, 52 года… За это время подрастает Иван Антонович. Как мы знаем, он и в заключении не умер, уж, наверное, не умер бы и императором. Тогда на престоле утверждается Брауншвейгская династия… То есть утверждается на бесконечные времена система анновщины — тупого грабежа страны, доносов, Тайной канцелярии, безвременья (а страна тем временем все более и более уходит в небытие).
В такой перспективе есть два варианта событий:
1. Дворцовый переворот в пользу Елизаветы. Тут возможны очень интересные союзы — хотя бы Миниха с Елизаветой. Возможно и несравненно более откровенное вмешательство иностранных держав: как заинтересованных в падении Российской империи, так и старающихся её утвердить в роли великой державы и своего союзника.
Итак, победоносный дворцовый переворот… Но ведь возможно и поражение Елизаветы! Повстанцам (и Елизавете тоже) отрубают головы, и весь маразм продолжается по–старому…
А возможна и гражданская война, остервенелая рубка между верными Елизавете гвардейцами, армейскими частями, которые сумел поднять Миних, и частями, верными Анне. На подмогу Анне вторгается посполиторушенье (всеобщее ополчение) Речи Посполитой — чем больше хаоса в Российской империи, тем лучше для поляков.
На стороне Елизаветы в страну входят шведы, а прибалтийские немцы сами не знают, которую поддержать…
В общем — кровавый хаос, и чем дольше он продолжается, тем хуже. Даже если после двух–трехлетней гражданской войны побеждает Елизавета, страна все равно в хаосе, разрушена, истощена, и чтобы подняться, потребуются десятилетия.
2. Если не происходит переворота, все в стране постепенно приходит в упадок и без всякой гражданской войны. Просто разваливается, и всё.
Лейбниц в свое время был уверен, что историческая судьба России — стать колонией Швеции. Что ж, это предсказание вполне могло бы и сбыться! Вряд ли в полном объеме — мало вероятно, что Швеция смогла бы оккупировать всю страну и оставить ее за собой навсегда. Но какой–то вариант шведской оккупации на части территории, оттеснения России от Балтики — вполне реальный вариант. И тогда страшно подумать, сколько десятилетий потребовалось бы России, чтобы вернуться к состоянию, допустим, 1689 года…
Такое пребывание вне европейской истории если и не ввергло бы Россию в полное небытие, то чрезвычайно задержало бы ее развитие, не дало бы реализоваться Российской империи даже как азиатской деспотии. Так, некая территория, где даже непонятно — есть свое государство или нет.
Вторжение Швеции, кстати, тем более вероятно, что при виртуальности долговечной Анны некому прислать в Голштинию за «голштинским чертушкой», и Карл Петер Ульрих становится королем Швеции. Какой из родственниц он придет на подмогу? Более близкой по крови или будет руководствоваться чем–то иным? Трудно сказать.
Вот еще исчезающе мало вероятная, но все же реальная перспектива: Карл Петер Ульрих, король Швеции, герцог Голштинии, на развалинах Петербурга присоединяет к своим титулам еще и титул императора Российской империи. И: «Вперед, мои храбрые солдаты, на Москву!», «Mit Gotts hilfe!»1 — и предсказать результат совершенно невозможно. От замирения кровавых ошметков страны под шведским владычеством (и полурусским монархом, соединившим в своем титуле три короны), до нового ополчения Минина и Пожарского, повторения событий 1612 года.
В общем, куда ни кинь — ужас…
С Божьей помощью.
ПЕРВАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ ЕЛИЗАВЕТЫ
Возможно, читатель помнит — в 1725 и в 1727 годах обсуждалась и такая кандидатура на престол, как Елизавета. Что, если бы она и впрямь села на престол в 1727 году? Уверен, что ничего хорошего не получилось бы. Легкомысленная, да к тому же не очень хорошо себя ведущая девчушка оказалась бы в полной зависимости от клики временщиков во главе с Меншиковым.
У Петра II Алексеевича была воля и душевные силы для борьбы — судя по всему, что мы знаем о Елизавете, у нее необходимых качеств не было.
К тому же только в годы правления Анны, под влиянием своего изменившегося положения, исчезновения Шубина и всей обстановки террора Елизавета Петровна начала хоть о чем–то думать. Та Елизавета, которая взошла на трон в 1741 году, духовно родилась в это страшное десятилетие. В 1727 году ее не было, и потому начать правление Елизаветы ДО Анны Ивановны невозможно: до Анны ее просто не было.
Этот вариант предполагает опять же — или постепенное погружение в хаос как следствие «меншиковщины», или свержение Елизаветы в пользу повзрослевшего Петра II. Опять светит гражданская война с непредсказуемыми результатами…
ВТОРАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ ЕЛИЗАВЕТЫ
Елизавета умерла в 52 года и 7 дней. Могла бы она прожить не до 1761, а хотя бы до 1771–го? А еще лучше — до 1781 года?
Такая виртуальность на первый взгляд не приносит ничего нового — ведь Екатерина во многом продолжила политику Елизаветы. А к 1741 году дворянство уже знало свою силу, гвардия и поставила Елизавету на престол. Все варианты развития страны по конституционному пути уже были совершенно невозможны.
Все так, но, по крайней мере, в трех пунктах такая «виртуальность долговечной Елизаветы» сулила весьма существенные новости:
1. Постаревшая Елизавета вполне могла бы изменить характер своего двора. То есть двор вряд ли превратился бы в монастырь строгого устава, но, по крайней мере, пьянство с утра и свальный разврат могли бы и исчезнуть… или хотя бы ограничиться в масштабах.
Не принципиально? Как сказать…
2. В последние годы жизни Елизавета очень плохо относилась не только к «племяннику Петруше», но и к его жене, великой княгине Екатерине Алексеевне (будущей Екатерине II). Екатерине Елизавета Петровна особенно не доверяла, а популярность Екатерины у гвардейцев ее
очень настораживала. Уж кто–кто, а Елизавета очень хорошо знала, как важна популярность в гвардии и для чего…
Возможно, Елизавета могла если не просчитать, то почувствовать перспективу быстрого свержения Петра III, если он когда–либо и займет трон. А Екатерина ей совершенно не нравилась и ни малейшего доверия не вызывала.
Историки по–разному относятся к сведениям о дочери Елизаветы и Алексея Разумовского, которую тайные супруги спрятали за границей… Но некоторые из историков очень серьезно полагают, что и держала Елизавета свою дочку за границей в противовес Екатерине. Чтобы та знала — в случае чего есть у нее грозный конкурент.
А еще был у Елизаветы план — выставить за границу Петра вместе с Екатериной. Есть у него свое герцогство Голштинское? Есть! Он через каждые три слова на четвертое ругает все русское, хвалит все немецкое, кричит, что лучше быть ефрейтором в армии Фридриха, чем императором в России? Вот и пусть попробует, каково жить в Голштинии и иметь близкие дела с Фридрихом! Они с Екатериной плохо ладят? А это уже их проблемы.
В общем, провозглашается наследником не племянник, а внук, Павел Петрович, и уж его–то тетка воспитает в своем духе!
Напомню, что и во время переворота 1762 года на престол сажали, строго говоря, не Екатерину, а Павла Петровича… Екатерина должна была стать только регентшей, пока наследник не станет совершеннолетним.
Так что план Елизаветы Петровны был совершенно реальным, тем более — эту идею горячо отстаивали Шуваловы. Просиди Елизавета на троне до 1781 года, очень может быть, ей наследовал бы непосредственно Павел… Но не тот Павел, которого мы знаем, изуродованный вечной войной с собственной матерью и непрочностью своего положения. 26–летний наследник был бы, скорее всего, человеком с совсем другими психологическими и нравственными качествами, чем 42–летний. Судьба династии могла бы быть совсем другой! Несравненно более благополучной…
3. И еще одна сторона «виртуальности долговечной Елизаветы». Читатель вряд ли забыл, что с 1758 по 1762 год Восточная Пруссия была частью Российской империи и что Елизавета вовсе не собиралась Восточную Пруссию отдавать.
Елизавета вовсе не хотела прекращать войну с Фридрихом, а хотела как раз полного поражения Пруссии. Русская армия добивалась этого поражения последовательно и методично.
Если даже разлад между союзниками и не позволил завершить войну в 1759 и 1760 годах, положение Фридриха все равно оставалось безнадежным. В 1761 году русская армия вела военные действия непосредственно в Пруссии, взяла крепость Кольберг, — ворота Берлина, вопрос был в сроках и условиях капитуляции.
Если Елизавета не умирает 25 декабря 1761 года, капитуляция Пруссии неизбежна. И что тогда?
Во–первых, Восточная Пруссия в любом случае остается за Российской империей. Тогда очень быстро и Курляндское герцогство оказывается в руках у России, ведь оно расположено восточнее Восточной Пруссии. После её присоединения оно окажется в глубине русской территории. Очень может быть, Российская империя возьмет и другие куски Пруссии или ее союзников — то есть сделает территориальные присоединения в самой Германии.
Во–вторых, даже если Пруссия не исчезнет с карты мира, а Фридрих не скончается в 1770 году в Березове от запойного пьянства неудачника, это разбойничье государство никогда уже не сможет подняться до прежних высот и претендовать на роль объединителя Германии. Так, одно из захудалых германских княжеств, не более.
Из этих двух обстоятельств вытекают по меньшей мере три важнейших следствия:
1. Российская империя, сделав приобретения в центре Европы, становится более европейской державой.
В истории нашего государства вообще чередуются «более европейские» и «более азиатские периоды», поскольку территория нашего евразийского государства оказывается «сдвинутой» то в одну, то в другую сторону. Сдвиги в западном направлении могут быть очень небольшими — десятки, от силы сотни километров — никак не сравнимо с громадными пространствами России. Но эти сравнительно небольшие территории на западе, благодаря их промышленному потенциалу и населенности, оказываются весьма важными в масштабах Империи. Маленькая Эстония в любой период играла куда большую роль в империи, чем огромный и практически ненаселенный Таймырский полуостров.
Войдя в состав империи, европейцы заставляют считаться с собой как с носителями идей прав личности, европейского подхода ко многим проблемам. К тому же за событиями в центре Европы и политикой по отношению к новым подданным внимательно следят европейцы. Когда в 1760 году З.Г.Чернышов берёт Берлин, у одного из его генералов, Тотлебена, появляется желание публично выпороть тамошних газетчиков «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях». Так как «весь город просил о монаршем милосердии к ним», Тотлебен отменил экзекуцию, но в Европе уже поднялся шум, а Елизавета накричала на Тотлебена, укоряла, что из–за него и на неё, Елизавету, «будут смотреть как на монстру». Уверен, что если бы такую же экзекуцию учинили в Бахчисарае или в Казани, никакого шума не возникло бы.
Так «трофейные европейцы» делали более европейским весь климат Российской империи. «Трофейные немцы» в Прибалтике сделали для империи много полезного, а ведь тут идет речь о гораздо большем количестве и о несравненно более культурных немцах. Включение в Российскую империю уже только Восточной Пруссии делало Российскую империю русско–германским государством. Тем более что курляндские немцы — жители диковатой периферии, а о Пруссии сказать этого все же нельзя.
2. Эта победа сделала бы Российскую империю ещё более европейским государством за счет того, что вся или почти вся Польша могла бы войти в состав Российской империи или заключить с ней особые договорные отношения.
Ведь во время разделов Польши Пруссия больше всего настаивала на разделах. Российская империя как раз не спешила с разделами, не без основания полагая, что она может получить все до последнего квадратного километра. В конце концов пришлось согласиться на разделы. Чтобы Пруссия не получила еще больше.
Но если Пруссии не существует или она крайне слаба, речь идет уже не о разделе, а о присоединении Польши к Российской империи. Число «трофейных иностранцев» возрастает многократно, и они составляют уже значительную часть населения Империи. После этого присоединения образуется огромная славянская держава, из 40 миллионов населения которой 2 миллиона — немцы.
3. Третье, не менее важное следствие. Спасенная Петром III Пруссия в XIX веке сделалась собирателем германских земель, «железом и кровью» создала новую германскую империю. В 1914 году дойдет до войны Германии и Российской империи…
Но если в 1761 году Фридриха князь Юсупов увозит спиваться и умирать в Березов, а Пруссия либо разделяется, либо влачит убогое существование, то ведь получается — не она объединит Германию. Или должен появиться новый лидер (Российская империя?), или Германия так и остается конгломератом княжеств, — каждое со своим политическим строем, со своей династией и своими международными связями. А над ними нависает огромная славянская держава…
Такая перспектива заставляет совершенно по–другому видеть весь ход европейской истории и XIX и XX веков.
ВИРТУАЛЬНОСТЬ АКТИВНОГО ПЕТРА III
Эта виртуальность связана, строго говоря, не с реальным Петром III… Поскольку тот реальный Пётр III в принципе не мог усидеть на троне… По крайней мере, на русском троне.
Но представим себе, что это оказался бы более умный или хотя бы более хитрый человек. Сделай он хотя бы треть тех политических ходов, какие сделала его жена, — и на престоле сидел бы именно он, Пётр III! Усидев, он мог бы и отправить в монастырь Екатерину, и жениться на Елизавете Воронцовой (интересно, кто тогда стал бы наследником престола, и от какой жены?).
Но сделать это мог только человек, психологически похожий не на исторического Петра III, а на Елизавету или на его жену, Екатерину.
Вывод: никакой реальной возможности усидеть Петр III не имел. Не существует виртуальности, в которой он дружит с Фридрихом, заставляет воевать Российскую империю за Шлезвиг, разгоняет гвардию и при этом продолжает править.
Усидеть мог только человек с тем же именем, но совершенно с другими личностными качествами.
Вопрос — а если бы он ими обладал? Еще 28 июня 1762 года далеко не все было потеряно, если бы Петр III послушался Миниха и других придворных. Император скачет в Петербург во главе своих верных придворных (один Миних с Гудовичем стоили целой полуроты пьяных гвардейцев, а ведь нашлись бы и другие). Вокруг Зимнего толпы народа разной степени нетрезвости, гвардейцев приводят к присяге… К совершенно незаконной присяге преступнице Екатерине Алексеевне, пока без порядкового номера.
Появление императора могло бы многое изменить. Внести смятение в ряды клятвопреступников, смутить духовенство, активизировать ту часть гвардии, которая вовсе не хотела переворота в пользу Екатерины или маленького Павла или вообще плыла по течению. Грозный начальственный окрик: «Прекратить балаган!» Быстрые движения группы уверенных в себе людей возле Зимнего. Решительное поведение Миниха, сзывающего гвардейцев, верных присяге.
Заговорщики уже готовы убить Петра? Несомненно. Но одно дело — без единого свидетеля задушить беззащитного человека, не желающего пить яд. Совсем другое — выстрелить в императора, ударить коронованную особу саблей среди скопления народа. Где каждый видит, кто и в кого стреляет или кто кого рубит.
Самый верный способ подавить мятеж, несомненно, это сразу при появлении на площади открывать огонь на поражение. Сразу, как только это окажется технически возможным. Петр Федорович на это не готов, но готов Миних. Тихий приказ за спиной императора… Стремительное движение сквозь толпу… Мгновенно вскинутые руки с пистолетами, гулкие удары выстрелов, плотные облачка порохового дыма. Оседает Екатерина, хрипит, прижимая руки к простреленной в трех местах груди.
— Что ты наделал, Карл Бурхгардович?! Ты застрелил императрицу!
— Так, ваше величество! Я выполнял свой долг и защищал ваш трон.
— Тебя надо казнить! Ты убил коронованную особу!
— Так, ваше величество! Я готов пойти на плаху, чтобы узурпатор престола была наказана, а вы оставались императором.
И всё, и бунт уже прекратился.
Хотя нет… Гвардия — ее бунтующая, ее участвовавшая в заговоре часть прекрасно понимает — терять нечего. Орловым, Теплову, Разумовскому… многим надо или бежать без оглядки, надеясь дожить в нейтральных странах. Или принимать бой, а в бою этом идти до конца. Дело затевается страшное, без предела жестокое.
Возможно, для императора лучше не скакать в Петербург. Тут, конечно, тоже можно выиграть. В свалке никогда не неизвестно, кто кого, победить заговорщиков вполне реально. Но очень может статься, не Ангальт–Цербстская шлюха рухнет на камни мостовой. Молодецкое уханье Алексея Орлова, блеск сабли, с лезвия срываются тягучие малиновые капли, император сучит ногами, мученически бьется в руках Гудовича, по мостовой растекается отвратительная багровая лужа.
Потом Екатерина издаст Манифест, согласно которому император явился пьяным, шатался, упал, сам напоролся на саблю. Терять ей нечего. Поражение бунта — ее смерть.
ПЕРСПЕКТИВА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Так может статься, самое разумное — бежать в армию? 29 июня заговорщики скачут к Петергофу и застают не потешные экзерциции деревянными мушкетами. Орудия откачены и направлены на дорогу, около них замерли солдаты с раскаленными прутьями, лица их решительны и грозны.
Так же грозно стоит пехотное каре с заряженными мушкетами, готовое выполнить свой долг. Страшно попасть пулей хоть в одного гвардейца? Гм… А как сами гвардейцы? Готовы они умирать за матушку–императрицу? Есть и такие, что готовы, потому что уже плюнули в колодец, отрезали себе все пути назад, сожгли мосты, перешли Рубикон. У них только два пути: в царедворцы матушки Екатерины или на плаху. Пасть на поле боя — далеко не худший вариант, пусть даже поле боя не с турками, не с пруссаками, а поле гражданской войны.
Представим себе худшее: решительную атаку гвардейцев во главе с братьями Орловыми. Пусть гвардия, теряя своих от пушечного и ружейного огня, сомнет, изрубит триста верных голштинцев. Пусть визжащая картечь минует Орловых и других самых злых и решительных. Пусть останутся на дороге, петляющей вдоль Финского залива, «только» десятки менее опасных и отчаянных.
К вечеру 29 июня можно двигаться дальше… Но император со свитой, нахлестывая, меняя коней, уже приближается к Нарве. Пройдут считаные дни, и российская армия во главе со своим законным императором подойдет к Петербургу.
И тут–то становится очевидно, как слаба опора Екатерины. Ее шанс — мгновенный неожиданный удар, моментальная победа, стремительное, за считанные дни, закрепление этой победы. Другого шанса не было и нет. Серьезная гражданская война, движение к Петербургу полевой армии означает для нее мгновенный и верный конец.
Действительно, что могут противопоставить Екатерина и несколько гвардейцев законному императору и армии? Сановники и гвардейцы хорошо умеют интриговать, ловить рыбку в мутной водице. Здесь же надо не врать и вилять, не принимать картинные позы, не душить беззащитного и безоружного. Тут приходится всерьез воевать. И кто будет этим заниматься?
Кто за Екатерину? Народ? Нет, широкие слои народа однозначно на стороне императора. Дворянство? Большинство дворян совершенно не заинтересованы в смене своего императора. Абсолютное большинство армейских офицеров и значительное число гвардейцев или «за» Петра, или, по крайней мере, нейтральны. «За» Екатерину — кучка людей, верхушка управленческого аппарата и часть гвардии. При моментальном ударе это сила — в их руках все «командные высоты» в государстве. А если удар не моментальный?
Пусть даже Екатерина, готовясь к отражению армии, соберет несколько тысяч «рабски преданных» ей людей. Кто из них действительно способен сражаться? Болезненно жирный Разумовский? Сановники Сената и Синода, которых сама Екатерина именовала «старыми бабами»? Священники? «Народ», то есть толпы обывателей? Сугубо гражданский Теплов?
Реально могут оказать сопротивление только часть гвардейцев. Пусть даже вся гвардия изъявит готовность «умереть за престол матушки–государыни». Что это даст? Боевые части, испытанные в огне Семилетней войны, идут против столичных полуразбойников. Десятки тысяч профессиональных военных против считаных сотен отчаянных, крепких, но никогда не выходивших на поле боя.
В гражданских войнах неизбежны разброд и шатания, как только любая сила начинает проигрывать. Едва к Петербургу подойдет армия, гвардия побежит. Уличных боев не будет вообще или будут какие–то мелкие, ничего не значащие сами по себе эпизоды.
Что может сделать Екатерина? Вариантов несколько.
Бежать и просить помощи за границей? Но бежать ей совершенно некуда. Фридрих давно проглотил Ангальт–Цербстское герцогство, а Фридриху она нужна не больше прошлогоднего снега. И вообще никому не нужна. Кто она? Так, мелкая мятежница, постылая жена законного императора Российской империи, вздумавшая интриговать против законной власти мужа.
Покончить с собой? На это она не способна.
Сражаться и умереть? На это она способна еще меньше.
Интриговать, врать, «сдавать» верных Орловых и пытаться оказаться «ни при чем»? Но такой возможности нет. Использовать сына Павла как щит, прикрываться им как заложником? Но император не любит сына да и сомневается в своем отцовстве.
Не говоря ни о чем другом, Пётр III молод, активен. Воронцова родит ему новых детей.
В общем, нет никаких реальных шансов. Нет даже шансов затягивать гражданскую войну, рассчитывая на приемлемый мир с победителем.
Варианты исключительно в том, как именно сложится судьба каждого из заговорщиков: позорной казнью на плахе, вечной ссылкой в Туруханск, бегством за границу и долгой жизнью всеми забытых, никому не нужных «бывших».
Возможно, сам Пётр III по своей доброте и отправил бы Екатерину за границу. Даже деньгами снабдил бы. Но решай дело суд — и даме оставалось бы только поискать подходящую корзинку для головы. Или отрубленную голову Софии Фредерики насадили бы на кол? Говоря между нами, она этого вполне заслуживала.
БЕЗ ВИРТУАЛЬНОСТЕЙ
Гражданская война — всегда великое зло. Но в данном случае она стала бы благом. Потому что давно известно — если какая–то группа людей получает власть и привилегии, она их без боя не отдает.
Вопрос — в какое время можно было обойтись без гражданской войны? Это время, когда дворянство еще не обрело своей чрезвычайной власти, а гвардия еще не стала распоряжаться престолом.
Это время от смерти Петра и до первых лет правления Анны Ивановны. В этот срок, меньше чем за десятилетие, дворянство могло не стать грозной консервативной силой. В этот промежуток времени могла возникнуть неведомая нам, конституционная Россия.
После того как дворянство сделало первые шаги по пути не служилого, а привилегированного сословия, эта перспектива почти исчезает. К концу правления Анны Ивановны дворянство уже знает себе цену, а гвардия не выпустит из рук возможности делать политику в интересах дворянства. Потому процесс раскрепощения дворянства и превращения его в главную силу в России, начатый при Анне и завершившийся в 1762 году, почти НЕИЗБЕЖЕН. Он не имеет альтернатив. Здесь не уместны виртуальности.
Не уместны потому, что здесь уже не очень важны личности. Можно убить несколько, даже несколько десятков гвардейцев. Но дело–то вовсе не в них! На место убитых придут новые, а гвардия как политическая сила никуда не исчезает. Разогнать гвардию? Петр III и попытался это сделать.
Любой монарх, который правил бы после 1741 года в России, имел бы дело с гвардией. И он просто вынужден был бы принимать точно такие же решения, какие принимали Елизавета, а вслед за ней Петр III и Екатерина.
Так что вот здесь виртуальностей и правда нет.
Или всевластие гвардии, фантастические привилегии дворянства, «золотой век» для кучки людей.
Или гражданская война, которая сметет гвардию и лишит привилегий дворян. Это тяжелая, плохая перспектива. Но после нее, как после грозы, воздух в России стал бы чище.