— Ваш эпистолярный талант много превосходит художественный, вы не думали о карьере журналиста?
— Что вы имеете в виду, герр Лангерман, — щеки Флинка покрылись румянцем. — Вы хотите, чтобы я писал для «Фамилиенцайтунг»?
— Нет-нет, герр Роблинген, но у меня к вам есть предложение другого рода... — Лангерман положил на колени портфель. — Молодые люди, у вас есть планы на эти выходные?
Шпатц посмотрел на Флинка. Его взгляд наконец отлип от носков собственных ботинок, и глаза его заблестели.
— Раз в две недели я устраиваю небольшие приемы для своих друзей. И чтобы общество не закостенело, иногда приглашаю на них новых людей. Свежая кровь, — редактор «Фамилиенцайтунг» извлек из портфеля две карточки. Одну протянул Флинку, другую — Шпатцу.
— Если на приеме будет ваша супруга, будет несколько... неловко, — Шпатц покрутил в руках карточку пансиона Унгебунден. Черный картон, золотое тиснение. Никаких пометок про приглашение, только название и адрес, судя по которому заведение находилось где-то в северной части города.
— Она считает мои приемы недостаточно светскими для себя, герр Грессель,- Лангерман рассмеялся. — Не переживайте. Жду вас в субботу по этому адресу. После заката. Кроме того, мое предложение остается в силе. Вы же понимаете, о чем я?
Шпатц промолчал. Он понимал. Как и понимал то, что Флинк Ларгермана заинтересовал больше, Шпатца он пригласил скорее за компанию. Никаких особенных талантов, кроме отчаянного желания рассказать правду, он не проявил.
— И еще кое-что, прежде чем мы расстанемся, молодые люди, — Лангерман щелкнул замком портфеля и поставил его на пол. — Я очень ценю вашу откровенность, вы проявили недюжинную смелость и благородство, рассказав мне всю историю. Но мне бы не хотелось, чтобы и содержание разговоров на моем приеме, и сам факт этого мероприятия вы сохранили в тайне. Мы договорились?
— Разумеется, герр Лангерман, — Шпатц посмотрел на Флинка. Тот с готовностью кивнул.
— Вот и отлично, — Лангерман поднялся, пожал обоим руки и направился к выходу, задержавшись на минуту перед стойкой раздачи, чтобы забрать фирменную коробку «Зибелле». По всей видимости, сладости для супруги. Или для себя самого.
Шпатц потянулся к своему портфелю и достал блокнот. Пролистал страницы, мельком глянул на свои записи. Открыл чистый лист. «Прием у Лангермана, суббота, после заката», — записал он.
— Ты хоть понимаешь, что значит это приглашение? — Флинк бережно спрятал карточку пансиона во внутренний карман пиджака.
— Признаться, не особенно, — Шпатц захлопнул блокнот. — Герр Крамм сказал, что это какие-то важные сборища, и что он безуспешно пытался туда пробиться, но не объяснил, чем они так важны.
— Ах да, ты же не работаешь в газете... — Флинк поерзал на стуле, заглянул в меню, потом посмотрел на Шпатца.
— Флинк, я понимаю, что Лангерман именно тебя хотел пригласить в первую очередь, мне он вручил карточку скорее за компанию, чтобы ты, такой талантливый, не испугался и не сбежал. А меня он до сих пор желает видеть в виде игрушки своей капризной супруги.
— Не думаю, что все так просто, Шпатц, — Флинк наклонил чайник, выливая в свою чашку остатки фруктового чая. — Видишь ли, здесь в Шварцланде пресса делится на несколько уровней. На первом плане — массовые газеты. Они проходят жесткую цензуру, чтобы не смущать и не расстраивать людей плохими новостями. А на другой уровень информации цензура не вмешивается. Там печатают все как есть. Но и газеты этого уровня до обычных читателей не доходят. Лангерман — это один из столпов второго уровня. Попасть в этот поток — это отличная карьера и для журналиста, и для художника.
— Ты говоришь про газеты, вроде «Блитц»?
— Нет-нет, «Блитц» — скандальная подпольная бумажка. Ее издают какие-то обиженные жизнью люди.
— Но они уверены, что несут народу свет истины, как я понял из их тона.
— Ерунда. В таких листках тоже существует цензура, только наоборот. Если официальная пресса чем-то восхищается, значит надо это подвергнуть критике и обсмеять, а если ругает — значит время восторгаться и петь дифирамбы.
— Но занимается этим тот же Лангерман?
— И да, и нет, — после беседы с Лангерманом Флинк повеселел. Он снова активно жестикулировал и улыбался, хотя большую часть разговора и до него сидел, тревожно сжавшись. — Лангерман издает газету для семейного чтения и газету брачных объявлений. И для окружающих выглядит человеком аполитичным. Нейтральным. И старательно это свое реноме поддерживает. А учредителям пасквильной прессы всегда требуется покровитель. Чьими печатными станками можно будет воспользоваться, чтобы размножить свое творение и донести его до читателей.
— Кажется, понимаю. Они выходят на Лангермана, тот всячески их оберегает, и вместе с тем может держать руку на пульсе.
— Все так! Они же все равно будут печататься. А если не найдут станок, от руки будут свои газетенки переписывать. Так что...
— И пока «Блитц» не зарвался и не опубликовал чего-нибудь вовсе уж запредельного, Лангерман будет продолжать ее печатать, — Шпатц задумчиво перекатывал остатки темно-красного чая в своей кружке. — И почему же ты думаешь, что у него на меня есть какие-то планы?
— Может, потому что ты Фогельзанг?
— Флинк, не слишком ли много домыслов? — Шпатц поморщился. — Пока я не назвал свое имя, он считал, что встречается с неким Максом. Если тебе случайно стало известно, что по рождению я Фогельзанг, то это вовсе не значит, что каждый встречный тоже в курсе этого обстоятельства.
— Возможно, ты прав, — Флинк снова уставился на пол. Шпатц опустил глаза и поводил ботинком по мозаичному полу кондитерской. Фогельзанг. Кажется, эта фамилия как-то по особому влияет на людей. Шпатц почувствовал досаду.
— Вот и проверим в субботу осведомленность твоего Лангермана о родословной некоего Шпатца Гресселя.
Лейзе впустила Шпатца и вернулась за стол. Перед ней лежала большая тетрадь и стопка книг.
— Я тебе помешал? — Шпатц остановился на пороге.
— Я почти закончила, — Лейзе поджала под себя ногу и склонилась над тетрадью. — Почитаешь пока газету, там где-то валялась свежая «Билегебен-цайтунг»?
— Чем ты занимаешься?
— Готовлюсь к экзамену по анатомии на медицинском курсе Стадшуле.
Шпатц взял с тумбочки газету и устроился в кресле, изредка поглядывая на сосредоточенную Лейзе. Что он вообще о ней знает? Она приехала из какого-то маленького городка. У нее много братьев и сестер, и она периодически отправляет им деньги. Зарабатывает она всеми доступными способами, включая нелегальные. Шпатц вспомнил, как они когда-то обсуждали, почему она не хочет устроиться в легальный публичный дом. Она пустилась в серьезные объяснения, что штраф за нелегальную проституцию это гораздо лучше для будущей карьеры, чем официальная запись об этом в арбайтсбух. Руководство Стадшуле с пониманием относится к девушкам, изредка прибегающим к этому способу заработка, но если девушка переводит проституцию в разряд настоящей профессии, то ей никогда не получить другую специальность. А Лейзе планировала стать врачом. «Женщин, мечтающих получить мужские специальности, вообще мало кто принимает всерьез, но это ничего. Я упорная. Пусть даже мне придется идти очень длинным путем», — сказала она.
Шпатц открыл газету. На развороте опять красовался портрет Адлера штамм Фогельзанга. Никакой новой информации об экспедиции в статье не было, просто сообщалось, что в настоящий момент связи с люфтшиффом нет, но это нормально, ее и не должно быть. Подробно разбиралась конструкция «Кальесхерца» и приводились выдержки из интервью с Крессенштейном, который подробно расписывал, что почему полярные полеты в летнее время не несут в себе почти никакой опасности.
На следующей странице был подробный репортаж о полевом лагере фолкскриг. Добровольные отряды были организованы по принципу «пикник выходного дня». Записавшиеся не обязаны были проводить там все свое время, часть из них приходило на спортивные занятия и боевые тренировки в свободное время. Актуальное расписание тренировок публиковалось в утреннем номере «Билегебен-цайтунг», также можно было провести в лагере выходные вместе с семьей и детьми. Для тех женщин, которые не желали заниматься спортивной и военной подготовкой наравне с мужчинами, устраивали медицинские и водительские курсы. А из детей формировали отряды кригюгенд и занимали военно-партизанской игрой. По вечерам субботы в клубном тенте устраивались танцы. Судя по репортажу, добровольцам было весело, никто не скучал. Разглядывая фотографии, Шпатц задумался, что на самом деле это неплохая идея — провести вот так свободные выходные. Свежий воздух, физические упражнения, хорошая компания...
— Все, я закончила, — Лейзе захлопнула тетрадь. — Анатомия — это моя головная боль. Я уже один раз провалилась, если второй раз не сдам, придется искать деньги, чтобы мне позволили третью попытку. А, читаешь про фолкскриг? Это весело, мы с Клод были на прошлой неделе.
— Никогда бы не подумал, что вам это может быть интересно!
— Клод незачем, она просто за компанию пошла, а вот мне... Понимаешь, для женщины стать доктором очень непросто. Обычный потолок — это фельдшер или акушерка. Зато война — это мой шанс. Просто так меня в армию не возьмут, но если я успею получить лицензию медсестры, то пробиться через фолкскриг к офицерскому званию будет вполне реально.
— Ты тоже уверена, что война неизбежна?
— В Стадшуле уверены, что да, — Лейзе дернула плечом. — В моих интересах, чтобы война была.
— А Клод?
— А Клод богата и без всякой учебы...
— Вот как? А зачем она тогда работает в театре? И живет здесь?
— Я неправильно выразилась. Она может стать богатой в любой момент. У нее богатый отец, только она отказывается брать у него деньги. Ее мать родила от женатого и долго скрывала ее от отца. А сейчас его жена умерла, ее мать тоже умерла. Отец ее нашел и пытается наладить отношения. А Клод не хочет.
— И кто же ее отец?