— Мне уже говорили, что Высоцкий во время спектакля видел весь зал, каждого человека…
— Да, да… Я ему даже говорила: «Ты же вживаешься в образ, ты же не должен никого замечать». Он отвечал: «Даже когда я говорю какой-то кульминационный монолог, я все равно вижу весь зал, слышу каждое слово, каждый шорох, каждый вздох… И если в зале мои знакомые, то могу сказать, кто где сидел». Действительно, это было так.
— Отношение к Высоцкому в театре?
— Почти все его не любили, и все очень завидовали! Веня Сме- хов… Впервые в театр меня привел именно он. Веня лечил зубы у моей тети — я была тогда еще совсем маленькая — и он стал меня приглашать в театр. Веня очень болезненно отнесся к тому, что мы с Володей стали общаться. Однажды он увидел меня в театре и говорит: «Давай я тебя подвезу…» А недалеко стоит Володя, ждет меня. — «Я не могу, потому что…» И показываю на Володю. — «А, ты с самим! Ну, где уж моим «Жигулям» против его «Мерседеса». Вот так. На уровне старшей группы детского сада.
— А телевизор часто смотрел?
— Да… Ложился вот в такой позе на диван, включал телевизор и смотрел все подряд.
— Ну, Володя, ну что ты там такое смотришь? Это же невозможно — целый день!
— Не мешай! Я пропитываюсь ненавистью!
— Я знаю, что Высоцкий хотел поменять свою квартиру на Малой Грузинской.
— Не столько квартиру, сколько этот дом! Он очень хотел жить в доме на Сивцевом Вражке. Двухэтажный кирпичный розовый дом. Если заезжать с Бульварного кольца— второй дом слева… На чердаке он мечтал сделать студию… А дом на Малой Грузинской он не любил из-за людей, которые там живут. Володя называл его «гадюшник». Но поменяться он не успел…
— И еще о том, что Высоцкий не успел сделать ~ снять свой фильм…
— Этим своим фильмом Володя просто бредил… Он очень хотел, чтобы все люди, которые были ему близки и интересны, работали в этом фильме. Чтобы всех объединило одно общее дело. Он хотел написать свой сценарий, рассказать свою историю — он хотел сделать свое кино. И когда Володя получил телеграмму о том, что его утвердили режиссером этого фильма— он был так счастлив! Он испытывал такой восторг!
А потом, когда главный редактор объединения «Экран» сказал: «Как! Высоцкий снимает фильм?! Кто это придумал? Нет и все!» И это так подкосило Володю. Я даже не ожидала, что он будет так переживать. И вот после этого Володя запил. Состояние его было очень тяжелое. Он часто говорил: «Я или скоро умру, или уеду на год в Америку».
— А сам Высоцкий боролся с болезнью?
— Конечно. Он очень переживал, что приходилось просить, унижаться. Ведь в последнее время с большинством людей он общался именно из-за этого. Его окружали совершенно не те люди. Володя сам часто говорил, что все его друзья умерли давно — Вася Шукшин, Лева Кочарян… Говорил, что он остался один.
А то количество наркотиков, которое он себе делал… Другой бы давно уже умер. Володя действительно был очень одаренным физически… Необыкновенной силы.
Он от меня все это скрывал вначале… И это было очень редко, чаще всего после тяжелого изматывающего спектакля. Чаще всего после «Гамлета», потому что «Гамлет» его выматывал совершенно. И Володя делал себе укол, просто чтобы восстановить силы. И никаких таких эффектов — как у наркоманов — у него не было. Он как-то мне рассказывал, что первый раз ему сделали наркотик в Горьком, чтобы снять синдром похмелья.
— А это быстро прогрессировало?
— Очень! Но самое отвратительное, что он иногда делал себе какой-то химический наркотик — сильный и разрушительный.
— А про остановку сердца в Бухаре вы знали?
— Как знала?.. Я была в Бухаре…
— Вы были в Бухаре?!
— А кто Володю откачивал? Я его откачивала… В принципе, Володя сразу же хотел, чтобы я поехала. Но потом мы договорились, что я прилечу в Бухару… Но уже через день звонит Янклович: «Все, Володя заболел! Немедленно вылетай! Сначала полетишь до Ташкента, а потом до Заравшана».
Лечу в аэропорт… Билетов нет. Разгар лета, а еще только начался Афганистан— и везут эти первые — страшные черные гробы. То есть— ужас! Кое-как долетела до Ташкента… А как я добиралась до Заравшана — это целая отдельная история.
Приезжаю. Жара такая, что каблуки вязнут в асфальте… За колючей проволокой работают заключенные, на улицах ни одного прохожего — пустой город. Прямо на улице останавливаю «Запорожец»: «Ребята, вы не знаете, где живет Высоцкий?»
Они говорят, что у Высоцкого сейчас концерт, а один из них показывает мне паспорт, в котором через две страницы Володин автограф. Приезжаем к этому кинотеатру, я захожу… Володя без голоса, что-то говорит… Петь он не мог, что-то рассказывал…
Потом Бухара. Там была самая настоящая клиническая смерть. Я ему дышала, а Толя Федотов делал массаж сердца… Володя, когда очнулся, сказал: «Я вас видел и чувствовал… Но как в кино. Ты дышишь, а Толя массирует…» А через полчаса Володя был как ни в чем не бывало. Уже подошли Гольдман, Валера, Сева и говорят: «Да… Наверное, все три концерта ты, Володя, не отработаешь… Один придется отменить». Вот сволочи! Тут я устроила скандал: «Какие концерты! Вы что, с ума сошли! Он же умирал… Никаких концертов!» А Володя как-то так… «Да, наверное, надо…» Я чувствовала, что он на моей стороне, но отказать им он не мог.
— Почему не мог?
— Ну, он же всех их собрал, они на него рассчитывали… Ведь все на Володе зарабатывали… Он мог заработать в любом месте, а они — нет. А тут — все билеты проданы, верный заработок.
В Москву Володя вернулся в хорошей форме, но потом… Самое тяжелое началось как раз в его день рождения. Какая-то жуткая депрессия. Я очень хорошо это помню, потому что у меня было какое-то страшное предчувствие. Как раз перед Новым годом я видела сон, который и рассказала Володе… А мы верили в предчувствия, в сны, в судьбу— и часто об этом говорили. Причем относились к этому довольно серьезно. Так вот мне приснился сон…
Лето, страшная жара, солнце просто испепеляющее — и абсолютно пустая Москва. Честное слово! Такое ощущение, что город эвакуирован или объявлена воздушная тревога. Я иду по Москве все быстрее и быстрее, а по Садовому кольцу уже бегу… От площади Восстания бегу к Володиному дому. И вдруг вижу — к его дому, огибая зоопарк, стоит очередь, все люди в черном. И эта очередь делает такой звук: «м-м-м-м». Сжав губы, тихо-тихо. Я бегу и спрашиваю: «А что случилось? Что это — война?» И один мужчина в черном пальто и черной шляпе поворачивается и говорит: «Неужели вы не знаете, что это год белой обезьяны и повышенной солнечной активности!» Я понимаю, что что-то случилось, и бегу к Володиному дому…
И когда умер Володя, все было именно так… Была жуткая жара, и почти пустой город. И когда рано утром 28 июля мы подъезжали к дому— выносили гроб— был остановлен транспорт, а у дома стояли люди в черном. И вот с того времени у меня было какое-то постоянное беспокойство, депрессия… А Володя мне говорил: «Ксюша, ты должна меня поддерживать… Все время от тебя шли какие-то хорошие импульсы. А теперь с тобой что-то происходит тяжелое, и мне страшно…» В общем, мы друг от друга были в какой-то тоске.
Потом он сделал гемосорбцию — очистку крови — было ужасное состояние… А весной улетел в Париж, как раз перед гастролями в Польше. И когда Володя был в Париже, я места себе не находила, — и не могла понять, отчего же это происходит. Однажды ночью со мной просто случилась истерика — я то плакала, то хохотала… В семь утра приехала моя тетя и сказала, что умер папа. А я чувствовала, что будет еще что-то более страшное и ужасное… Уж, казалось бы — ну, все! — умер отец… — куда страшнее! И я занималась всеми этими похоронными делами, — не самыми приятными в этой жизни, — а Володя в Париже лежал в госпитале…
Вначале он постоянно звонил, потому что был автомат, но потом этот автомат ликвидировали. А Володя все равно — и к себе домой, и ко мне. И Валера Янклович, который в это время жил в Володиной квартире, говорил мне: «Я устал врать… Володя все время звонит и спрашивает: «Что случилось? Где Ксюша?» Он там что-то почувствовал и очень беспокоится… Я ему вру, что ты на даче или в институте…» А я сказала Янкловичу, что потом все объясню сама.
Когда мы похоронили отца, Валере позвонил Миша Шемякин, он тоже спрашивал: «Что случилось, Володя очень волнуется?» Янклович ответил: «Да нет, все нормально… У нее трудные экзамены, и она готовится на даче». И когда после похорон я первый раз вошла в свою квартиру, тут же раздался звонок: «Наконец я тебя поймал! Что случилось?» Я чувствую, что он в какой-то панике, но не могу врать— у меня льются слезы, комок в горле… «Володя, ты знаешь, умер мой папа. Я только что его похоронила…» Он сказал: «Все, вечером я буду в Москве». И Володя прилетел, пробыл в Москве сутки — и улетел в Польшу…
— Высоцкий вернулся из Польши, его встречали Янклович и Шехтман, а как он себя чувствовал?
— Тогда умер Колокольников и у Володи начался тот последний запой, из которого он уже практически не выходил. Тогда Федотов пытался вывести его… Они заперлись в квартире, он положил Володю под капельницу… Но мне уже казалось, что ничего из этого не получится.
А вообще, то, что делал Федотов… Знаете, мне тогда было 20 лет — совсем девчонка — и сейчас, наверное, многие вещи я бы делала по-другому, но все же… Так вот Федотов… Я говорю ему: «Толя, как может выносить организм, если, предположим, человеку говорят— стоять! — и тут же— лежать! Но ведь невозможно…» А он говорит: «Да ладно… Все нормально, все отлично! Он еще нас с тобой переживет». Федотов брался за все, он настолько был в себе уверен, что, наверное, за счет этой уверенности он и вызывал какое-то доверие. Но мне кажется, что это была ложная уверенность…
— А когда вы впервые столкнулись с этими тяжелыми состояниями?
— Впервые… Мы прожили год— Володя вообще ничего не пил. Он мог выпить глоток или два шампанского и больше ничего! А первый запой… Я так тяжело это переживала… Физически у меня было такое ощущение, что из меня вытягивают жилы! Я видела и знала многих алкоголиков… Папа у меня был пьющий — даже запойный человек… Вот папа в таком состоянии становился злым. А Володя совершенно другим. Сначала у него было такое очень хорошее настроение… Потом, он тоже мог немного помучить… Что-то закрадывалось ему в душу. А ведь мучают чаще всего тех, кто ближе всех… «Вот, я старый для тебя… Я не могу тебе ничего дать в этой жизни…» В общем, все, что его волновало — начинало вылезать на белый свет. Но и это было недолго…