слышал, что первым действием мистера Скрипа на посту Патриция будет помилование лорда Ветинари.
– Что? Без суда?
– Разве не прелестно? – ответил Ваймс неестественно веселым голосом. – Отличный первый шаг для вступления в должность, а? Новый старт, с чистого листа, что толку ворошить грязное белье? Бедняга Патриций. Перетрудился. Съехал с катушек. А все оттого, что мало бывал на свежем воздухе. И так далее. Его можно будет убрать подальше в какое-нибудь тихое место и как можно скорее забыть об этой неприятной истории. Какое облегчение, а?
– Но вы же знаете, что он не…
– Знаю? – переспросил Ваймс. – Вот это моя официальная дубинка. Если бы это была шипастая палица, то и город был бы другим. Мне пора идти. Вы сказали. Что предавались размышлениям. Возможно, вам стоит подумать еще.
Вильям смотрел, как коммандер уходит.
Сахарисса, наконец, взяла себя в руки, возможно потому, что никто больше не пытался ее утешить.
– Что нам теперь делать? – спросила она.
– Не знаю. Газету, наверное. Это наша работа.
– Но что будет, если эти бандиты вернутся?
– Не думаю, что они рискнут. Это место теперь под наблюдением.
Сахарисса начала собирать бумаги с пола.
– Думаю, мне будет лучше, если я займусь чем-нибудь…
– Молодец.
– Особенно, если ты надиктуешь мне пару абзацев о недавнем пожаре.
– Отто сделал отличную картинку, – вспомнил Вильям. – Верно, Отто?
– О, та. С ней фсе ф порятке. Но…
Вампир разглядывал свой иконограф. Аппарат был разбит.
– Ох, мне так жаль, – сказал Вильям.
– У меня тругие есть. – Отто вздохнул. – Снаете, я тумал, в польшом городе путет легко, – сказал он. – Я тумал, тут цифилисация. Мне гофорили, сдесь, в польшом городе, за топой не приходят толпы с колами и филами, как у нас тома в Schuschein. Я хочу скасать, я пытался. Поги снают, пытался. Три месяца, четыре тня и семь часоф ф телеге. Я просил фсе! Даже плетных леди ф собпласнительных черных крушефных отешдах с облегающими фельфетовыми лифами, и ф таких, снаешь, маленьких потинках на фысоких каплуках – и это мучит меня, что уж тут гофорить… – он грустно покачал головой, глядя на свою испорченную рубашку. – А теперь фсе переломано, и моя лучшая рупашка фся саляпана… крофью… салита красной, красной крофью…темно-красной крофью… крофью… салита крофью… крофью…
– Быстро! – крикнула Сахарисса, протиснувшись мимо Вильяма. – Мистер Доброгор, держите его руки! – она сделала знак гномам. – Я была готова к этому! Вы, двое, держите его ноги! Соня, у меня в ящике стола лежит большой кусок кровяной колбасы!
– …О, я пойту на фосхот, Шиткость шисни меня не софет… – затянул Отто.
– О боже, у него глаза начинают гореть красным светом! – воскликнул Вильям. – Что нам делать?
– Может, опять отрезать ему голову? – предложил Боддони.
– Очень глупая шутка, Боддони! – огрызнулась Сахарисса.
– Шутка? Я что, улыбаюсь?
Отто встал, гномы, ругаясь, повисли на нем.
– Скфось дошть и пурю мы пойтем на пой…
– Он силен, словно бык! – пропыхтел Доброгор.
– Постойте, может, поможет, если мы подпоем? – крикнула Сахарисса. Она порылась в своей сумке и достала тонкую синюю брошюру. – Я взяла ее сегодня утром в Лиге Трезвости в Боенном переулке. Это их книжка с песнями! И, – она опять начала всхлипывать, – это так ужасно, она называется «Пойти на Восход» и это…
– Ты хочешь, чтобы мы песенки пели?! – возмутился Доброгор, которого отчаянно отбивающийся Отто уже оторвал от пола.
– Чтобы морально поддержать его! – Сахарисса промокнула глаза носовым платком. – Вы же видите, он борется! А ведь он уже однажды отдал за нас жизнь!
– Да, но потом взял ее обратно!
Вильям нагнулся и подобрал что-то, валявшееся среди обломков иконографа Отто. Имп убежал, но нарисованную им картинку можно было разглядеть. Похоже, на ней было…
Не очень хорошее изображение того, кто назвался братом Гвоздем; в недоступном человеческому глазу свете его лицо выглядело просто как бледное пятно. Но тени за ним…
Он пригляделся.
– О, боги….
Тени у него за спиной были живыми.
Шел дождь со снегом. Брат Гвоздь и сестра Тюльпан бежали, скользя под ледяными каплями. Позади во мраке заливались свистки.
– Скорее! – крикнул Гвоздь.
– Эти …ные мешки тяжелые!
Теперь свистки раздавались и с другой стороны. Такого мистер Гвоздь не ожидал. Стражники не должны проявлять энтузиазм или хорошую организацию преледования. Ему и раньше доводилось убегать от стражи, когда планы срабатывали не совсем так, как ожидалось. Обычно стражники добегали до второго угла и сдавались, переводя дыхание. Он был зол. Местная Стража все делала не так.
Он заметил, что сбоку появилось открытое пространство, заполненное влажными крутящимися снежными хлопьями. Внизу раздавались хлюпающие звуки, как будто у кого-то скрутило живот.
– Это мост! Бросай их в реку! – крикнул он.
– Я думал, мы должны найти…
– Неважно! Избавься от всех! Немедленно! И нет проблемы!
Сестра Тюльпан прорычал что-то в ответ и заскользил к парапету. Два скулящих воющих мешка полетели вниз.
– Это что, …ный «плюх», по-твоему? – спросил сестра Тюльпан, пытаясь сквозь дождь хоть что-то разглядеть внизу.
– Какая разница? Бежим!
Мистер Гвоздь поежился и прибавил ходу. Он не знал, что случилось с ним в типографии, но ощущение было такое, как будто он прошелся по собственной могиле.
Он чувствовал, что за ним гонится нечто пострашнее стражников. И побежал еще быстрее.
Пение гномов, кажется, повлияло на Отто благотворно; они пели неохотно, но очень гармонично и слаженно, потому что никто не умеет петь лучше, чем хор гномов, даже если они исполняют «О, Дай Водички Чистой Мне Всосать»[11].
Кроме того, кто-то, наконец, принес припасенную Сахариссой на крайний случай кровяную колбасу. Для вампира это было все равно, что фальшивая картонная сигарета для страстного курильщика, но в колбасу, по крайней мере, можно было вонзить зубы. Когда Вильям, наконец, перестал разглядывать жуткие тени на картинке, Сахарисса уже промокала лоб Отто носовым платком.
– О, это случилось опять, какой посор, куда мне тефаться от стыда…
Вильям показал ему картинку.
– Отто, что это такое?
У теней были рты, кричащие. У теней были глаза, широко распахнутые. Они не двигались, пока смотришь на них, но стоило бросить на картинку второй взгляд, и казалось, что они чуть-чуть переместились.
Отто пожал плечами.
– Я испольсофал срасу фсех угрей, какие у меня пыли.
– И…?
– Ох, это ужасно, – выдохнула Сахарисса, отводя взгляд от скорбных теней на картинке.
– Я чуфствофал себя просто отфратительно, – сказал Отто. – Очефитно, расряд был слишком сильным…
– Расскажи нам все, Отто!
– Ну… иконограф никогда не лгать, слышали фы оп этом?
– Конечно.
– Да? Ну фот… при сильной фспышке черного сфета картинка и прафда не лжет. Черный сфет открывает истину гласам темной стороны расума… – он сделал паузу, а потом вздохнул. – Опять никакого угрошающего раската грома, как шаль. Но фы могли пы, по крайней мере, с испугом фсмотреться ф тени.
Все повернулись и уставились на тени в углах и под крышей. Это были самые обычные тени, в них не обитало ничего страшнее пыли и пауков.
– Но здесь всего лишь пыль и… – начала Сахарисса.
Отто поднял руку.
– Милая леди… Я феть только что опъяснил. Философски фырашаясь, прафдой мошет быть и то, что присутстфует сдесь метафорически.
Вильям снова уставился на картинку.
– Я надеялся, что с помощью фильтроф и прочего потопного смогу уталить, э, нешелательные эффекты, – сказал позади него Отто, – но, уфы…
– Картинка выглядит все хуже и хуже, – сказала Сахарисса. – Она показывает мне забавные овощи.
Доброгор покачал головой.
– Это нечестивая штука, – объявил он. – Не надо больше шутить с этим, понял?
– Я и не снал, что гномы такие религиосные, – заметил Отто.
– А мы и не такие, – возразил Доброгор. – Но мы узнаем нечестивое, когда видим его, и как раз сейчас я его вижу, уж поверь мне. Я не желаю, чтобы ты делал эти… отпечатки тьмы!
Вильям поморщился. «Оно показывает правду, – подумал он. – Однако откуда мы знаем, где правда? Эфебские философы считают, что заяц никогда не догонит черепаху, и могут доказать свое утверждение. Правда ли это? Я слышал, как один волшебник утверждал, будто все вокруг состоит из чисел, которые меняются так быстро, что становятся материей. Правда ли это? Я думаю, многое из того, что случилось в последние несколько дней, вовсе не то, чем кажется, но я не знаю, почему так думаю, и, тем не менее, уверен, что это неправда…»
– Да, не надо больше таких экспериментов, Отто, – сказал он.
– Чертовски верно, – поддержал его Доброгор.
– Давайте просто вернемся к реальности и сделаем газету?
– Вы имеете виду ту реальность, в которой сумасшедшие жрецы коллекционируют собак, или ту, в которой вампиры возятся со страшными тенями? – уточнил Гоуди.
Так или иначе, через некоторое время шум в типографии стих, только из редакции иногда доносилось сопение.
Вильям написал заметку про пожар. Это было легко. Потом он попытался внятно описать последние события, но обнаружил, что дальше первого слова продвинуться не может. Он написал «В». Это было отличное слово, предлог. Проблема состояла в том, что все, в чем он был уверен, было очень плохо.
Он ожидал… чего? Информировать людей? Да. Беспокоить людей? Ну, некоторых, да. Чего он не ожидал, так это того, что разницы в итоге никакой. Газета выходит, но это ничего не меняет.
Люди, похоже, просто принимают все как есть. Какой смысл писать еще одну статью о деле Ветинари? За исключением того, что в ней будет куча собак, а людям нравятся истории про домашних животных.