, и Вильям обнаружил, что обладает некоторым потенциалом к выживанию. Чтобы выжить на игровых площадках Хагглстоунс, оказалось достаточно бежать очень быстро, кричать очень громко, и при этом как бы случайно держаться подальше от мяча. Странным образом это принесло ему репутацию весьма энергичного ученика, а энергичность ценилась в Хагглстоунс очень высоко, даже при отсутствии реальных достижений. Хагглстоунские учителя искренне верили, что достаточным количеством энергичности можно заменить менее важные слагаемые успеха, как то: ум, предвидение, тренировки.
Во что он действительно вкладывал свою энергию, так это в изучение всего, связанного со словами. В Хагглостоунс слова не очень-то ценились, молчаливо предполагалось, что большинство его выпускников никогда не будет ничего выводить на бумаге, кроме своей подписи (подвиг, который большинство из них все-таки осилили через три или четыре года обучения), но зато по утрам Вильям мог спокойно читать интересные книжки, пока вокруг него неуклюжие центрфорварды, которым было предназначено судьбой когда-нибудь стать как минимум помощниками правителя страны, с трудом учились держать в руках карандаш, не сломав его.
Вильям закончил школу с хорошей характеристикой, что обычно происходило с учениками, чьи лица учителя толком и вспомнить-то не могли. И вот, его отец опять столкнулся с проблемой – что же с ним делать?
Он был младшим сыном, а по семейной традиции младших сыновей отправляли обычно в какую-нибудь церковь, где они не могли принести особого вреда, по крайней мере, физического. Но Вильям много читал, и это сильно сказалось на нем. Он обнаружил, что считает молитвы не более чем слегка усложненной формой прыжков и ужимок заклинателей дождя.
Стать управителем земель было почти приемлемо, хотя Вильяму казалось, что в целом земля прекрасно управляется с собой сама. Он ничего не имел против сельской местности, при условии, что она остается по ту сторону окна.
Военная карьера ему тоже не подходила. Вильям имел серьезные возражения против убийства незнакомых людей.
Больше всего ему нравилось читать и писать. Он любил слова. Слова никогда не кричали и не шумели, в отличие от остальных членов его семьи. Слова не заставляли тебя валяться в грязи в холодную погоду. И они не мучили беззащитных животных. Слова делали ровно то, что он им велел. «Так что я хочу писа́ть», – сказал он.
Его отец впал в ярость. С его личной точки зрения писец был всего лишь на ступеньку выше учителя. Боги всемогущие, парень, они даже на лошадях не ездят! Потом прозвучали всякие Слова.
В итоге Вильям отправился в Анк-Морпорк, куда обычно попадали те, кто потерял цель в жизни. Здесь он тихо и спокойно зарабатывал словами себе на жизнь, и полагал, что легко отделался, в отличие от его брата Руперта, здоровенного добродушного малого, который был бы просто рожден для Хагглстоунс, если бы по случайности не родился раньше Вильяма.
А потом случилась война с Клатчем…
Это была маленькая незначительная война, одна из тех войн, которые заканчиваются еще толком не начавшись и про которую противники стараются потом как можно скорее забыть, однако одним из событий, успевших произойти за несколько суматошных дней этой несчастной заварушки, стала смерть Руперта де Словье. Он погиб за свои убеждения; главным из них была очень хагглстоунская вера в то, что храбрость может заменить доспехи, и что клатчианцы бросятся бежать, если ты закричишь достаточно громко.
Отец Вильяма в ходе их последней встречи долго распространялся о прекрасных традициях де Словье. Которые в основном включали в себя крайне неприятную смерть, по большей части для всяких иностранцев, но каким-то странным образом, насколько понял Вильям, де Словье считали собственную смерть вторым по значимости призом. Когда город призывал своих сынов, де Словье всегда были в первых рядах. Это была суть их существования. Разве не было их девизом Le Mot Juste? «Правильный Словье в правильном Месте», – перевел лорд де Словье. Он просто не понимал, почему Вильям не желает поддерживать эту славную традицию, и, в конце концов, лорд решил проблему привычным для себя способом, вовсе отказавшись от ее решения.
В результате между де Словье опустилось такое ледяное молчание, по сравнению с которым самая холодная зима показалось бы жаркой сауной.
В таком мрачном настроении было определенно приятно зайти в типографию и обнаружить там Казначея, обсуждающего теорию слов с Доброгором.
– Постойте, постойте, – говорил Казначей. – Да, конечно, образно выражаясь, слово действительно состоит из отдельных букв, но они существуют всего лишь, – он грациозно взмахнул длинными пальцами, – теоретически, если можно так выразиться. Буквы это слова, можно сказать, partis in potentia, и, опасаюсь, несложно вообразить, что в чистом виде они действительно существуют только unis et separata. Конечно, сама концепция того, что буквы могут физически существовать по отдельности, очень беспокоит в философском смысле. Конечно, это больше всего напоминало бы носы и пальцы, бегающие повсюду сами по себе…
«Три „конечно“», – отметил про себя Вильям, который всегда замечал такие вещи. Три «конечно», использованные человеком в одной короткой фразе, означали, что внутренняя пружина его логических построений вот-вот сломается.
– У нас полные коробки букв, – спокойно возразил Доброгор. – И мы можем набрать из них любые слова, какие хотите.
– В этом-то и проблема, видите ли, – сказал Казначей. – А что если металл запоминает набранные слова? По крайней мере граверы всегда сжигают свои таблички после использования, и очистительный эффект огня…
– 'звините, ваше преподобие, – прервал его Доброгор.
Один из гномов похлопал Доброгора по плечу и вручил ему лист бумаги. Гном передал его Казначею.
– Молодой Каслонг просит вас принять это в качестве сувенира, – сказал он. – Он набрал это прямо из ящика и тут же отправил на камень. Очень шустро с этим управляется.
Казначей попытался смерить юного гнома строгим взглядом с головы до ног, но такая тактика запугивания плохо срабатывала на гномах, потому что в их случае расстояние от головы до ног было весьма невелико.
– Правда? – сказал он. – Как…
Его глаза пробежали по бумаге.
Он нервно сглотнул.
– Но ведь это… когда я сказал… я всего лишь сказал… Откуда вы знали, что я собираюсь сказать… В смысле, этими самыми словами… – заикался он.
– Конечно, строчки подгуляли, – признал Доброгор.
– Нет, погодите минутку… – начал Казначей.
Вильям перестал следить за беседой. Что такое «камень», он догадался – граверы тоже использовали большой плоский камень в качестве рабочего стола. И он заметил, как гномы снимали с разложенных на нем букв листы бумаги, так что все стало понятно. Ну и конечно, мысли Казначея действительно подгуляли. У металла нет души, и он ничего не помнит.
Вильям взглянул поверх головы гнома, который деловито набирал буквы в небольшую металлическую рамку, толстые короткие пальцы так и порхали между коробочками, установленными в большом лотке перед ним. Можно было даже догадаться, что именно он набирает, просто наблюдая за движениями его рук над лотком.
– З-а-р-а-б-о-т-а-й-$-$-$-В-в-С-в-о-е-С-в-о-б-о-д-н-о-е-В-р-е-м… – пробормотал он.
Забрезжило узнавание. Он бросил взгляд на грязные бумажные листки, лежащие рядом с лотком.
Они были исписаны мелким острым почерком, который выдавал в авторе человека крайне жадного, занудного и мелочного.
Вот почему на Р.С.Б.Н. Достабля не садились мухи. Он потребовал бы с них арендую плату.
Почти бессознательно Вильям достал блокнот, лизнул карандаш и старательно написал, используя свой собственный набор сокращений:
«Удивит. событ. прзшл. в Г-де в Свзи с Откр-м Печ-ной Маст-ской Г. Доброгора, Гн-ма, п-д вывеск. „Ведро“, она выз-ла бль-шой интер. заинтерес. лиц, включ. ведущ. торг-цев».
Он сделал паузу. Диалог на другой стороне комнаты явно перешел в более конструктивное русло.
– Сколько за тысячу? – переспросил Казначей.
– Оптом даже дешевле выйдет, – заверил его Доброгор. – И мелкие руны наберем без проблем.
Лицо казначея приобрело довольное выражение человека, который постоянно имеет дело с числами и видит, что большое неудобное число в ближайшем будущем станет гораздо меньше; понятно, что в подобных обстоятельствах у философии практически не осталось шансов на победу. Видимая часть лица Доброгора выражала радость бизнесмена, который только что превратил в золото еще немного свинца.
– Ну, конечно же, такой крупный контракт должен быть утвержден самим Аркканцлером, – заметил Казначей, – но я могу заверить вас, что он весьма внимательно прислушивается к моим рекомендациям.
– Не сомневаюсь, ваша светлость, – весело ответил Доброгор.
– Гм, кстати, – поинтересовался Казначей, – а вы устраиваете Ежегодные Обеды?
– О, да. Конечно же, – мгновенно среагировал гном.
– И когда следующий?
– А когда вам удобнее?
Вильям нацарапал в блокноте: «Взмжн. Зак-чение бль-шого кнтркт. с неким учеб-м завед. в Г-де», а потом, поскольку был честен от природы, дописал: «как мы слышали».
Ну что же, неплохо, неплохо. Он отправил письмо с новостями только сегодня утром, и вот у него уже готова важная информация для следующего…
…если конечно не принимать во внимание то обстоятельство, что его клиенты ждут нового письма не раньше чем через месяц. Он сильно подозревал, что к тому времени новость устареет и станет никому не интересна. С другой стороны, если он не сообщит им эту новость, кто-нибудь обязательно будет недоволен. Так было в прошлом году с этим якобы прошедшим на улице Паточной Шахты дождем из собак, хотя и дождя-то никакого на самом деле не было.
Но даже если он попросит гномов сделать шрифт очень крупным, одной новости для письма все равно было недостаточно.
Проклятье.