ер» тоже неизбежно, хотя сроки неясны).
Почему в этом вопросе нет единообразия? Первое приходящее на ум объяснение — разные авторы-песенники просто по-разному представляли себе будущее. Наверное, так оно и было. Но в этом легком разнобое можно, по-моему, увидеть и отголоски реальной политической жизни 1930-х годов. Советский Союз столько раз участвовал в попытках создания системы коллективной безопасности, а потом от них отказывался (или терпел неудачу), столько раз менял реальных или потенциальных союзников, что пропаганда просто не могла проводить сколько-нибудь последовательную линию в этом вопросе. Соответственно размытым становилось и массовое представление о вероятности войны, не всегда поспевали за извивами «генеральной линии» и поэты.
Неизбежность или высокая вероятность войны диктует обязательность массовой подготовки к ней. Более того, в песнях подготовка и готовность к будущей войне становятся высшим смыслом жизни советской молодежи («Будь сегодня к походу готов»), именно по степени этой готовности проверяется уровень «советскости» молодого поколения. Недаром система массовой (фактически — всеобщей принудительной) физкультурной подготовки называлась «(Будь) Готов к труду и обороне». «И ребятам есть одна забота: / Подрасти бы только поскорей, / Чтоб водить, как Громов, самолеты, / Быть бойцом республики своей». Военная подготовка придает смысл физкультуре и спорту: «Физкультура-ура-ура! Будь готов! / Когда настанет час бить врагов, / От всех границ ты их отбивай!..» Спортивно-техническая подготовка к войне охватывает не только «ребят»: «А девчата наши — патриоты. / Ни одна от нас не отстает, / Если парни водят самолеты, / Эскадрилью девушка ведет». Впрочем, дело не только в военно-прикладных видах спорта, а в общей готовности встать в строй вместе с мужчинами: «Если ранили друга — / Сумеет подруга / Врагам отомстить за него! / Если ранили друга — / Перевяжет подруга / Горячие раны его».
Причины Большой войны. В песнях война предстает сугубо обронительной, ответным действием Советского государства на агрессию мирового империализма. Иногда при этом прямо цитировались фразы из директивных выступлений политических деятелей: «Мы своей земли ни пяди / Никому не отдадим» («Бейте с неба самолеты…» А. Александров и С. Алымов, 1937). Несмотря на то что тематика Гражданской войны (как российской, так и «мировой») заметно поблекла, некоторые связанные с этим аналогии продолжали жить, очевидно, чтобы поддержать советский патриотизм старшего поколения, задетого Гражданской войной. Будущую войну собираются развязать «генералы» — явное развитие темы «офицеров-золотопогонников» как символа Белого движения. Враг описывается как «враг матерый» — можно предположить, что уже в прошлом (в Гражданскую войну?) пытавшийся воевать против советской власти.
Все военная деятельность СССР (включая военную службу советских граждан) объясняется только стремлением обеспечить безопасность своей территории, а следовательно — оплот мира во всем мире. «Мы войны не хотим, но себя защитим, / Оборону крепим мы недаром…»; «И воздух, и сушу, и море / Храня от угрозы войны, / Стоят в неустанном дозоре / Республики нашей сыны…» Недаром и в получившей широкое распространение и популярность «Катюше» (М. Блантер, М. Исаковский, 1938) воин именно «землю бережет родную» — других задач у него не предусмотрено. Всего лишь «часовыми Родины» названы знаменитые три танкиста, хотя по ходу сюжета они и идут в наступление. По сути, «охрана границ» стала в песнях эвфемизмом, заменяющим понятие военной службы вообще — других задач у советского человека с ружьем не наблюдается. Причем безопасность рубежей, разумеется, будет гарантирована наилучшим образом на благо трудящихся всего мира — собственно, она уже (на момент написания той или иной песни) безусловно гарантирована. «Если только приведется / Слово армии сказать, / Есть у нас, за что бороться, / Есть, кому и защищать».
Песни вполне откровенно говорят и об ответном влиянии, об ответной экспансии Страны Советов. Однако эта экспансия — сугубо идейная и нравственная. Поэтому она, с одной стороны, не противоречит законам международного общежития, с другой — не может быть остановлена грубой силой, вооруженной рукой. «Летит эта песня быстрее, чем птица, / И мир угнетателей злобно дрожит, / Ее не удержат посты и границы, / Ее не удержат ничьи рубежи. / Ее не страшат ни нагайки, ни пули, / Звучит эта песня в огне баррикад. / Поют эту песню и рикша и кули, / Поет эту песню китайский солдат».
Таким образом, с одной стороны, выступает «идея, овладевшая массами» и выражающая объективный ход истории, с другой — материальная сила произвола и насилия, сопротивляющегося этому историческому движению (да еще сопротивляющаяся с использованием скрытных, нечестных приемов, поскольку для открытого боя сил у нее не хватает: «таится враг матерый…», «в эту ночь решили самураи…» и т. д.). Конечно, «идея, овладевшая массами» — словосочетание из ряда хрестоматийных марксистских лозунгов. И все-таки нельзя не поразиться, как выворачивались наизнанку в пропаганде основы марксистского учения. Ведь любой, освоивший «Капитал», знал, что на стороне будущего коммунизма выступают именно силы материальные, объективные законы экономики. Идеи же могут подвергаться многим трансформациям и извращениям в целях обмана трудящихся масс на потребу властям предержащим. На время «овладеть массами» вполне могут и классово чуждые идеи. Классический марксизм такой вероятности отнюдь не исключает.
Хотя и редко, но в песнях наряду с бойцами РККА в качестве хранителей рубежей и мира встречаются бойцы НКВД, стоящие на страже вместе с армией. «Ты Армии Красной бесстрашный боец / И держишь всегда наготове свинец /… / Мы бдительны всюду на каждом шагу / И будем без промаха бить по врагу. / Мы знаем, что враг ядовит и хитер, / Но глаз у любого чекиста остер».
Сокрушительность ответного удара особо ярко и непосредственно представлена в «Боевой сталинской»: «Всех проучим памятным уроком, / Кто ворвется в наш родимый дом, / И за око вышибем два ока, / А за зуб — всю челюсть разобьем».
Яркими примерами оборонительного характера войны предстают советско-японские конфликты у озера Хасан в 1938-м и в Монголии в 1939 г. В соответствующих текстах «самураи» однозначно предстают «захватчиками», инициаторами конфликта, получившими по заслугам: «Нарушать свои границы / Не позволим никому». Сам постоянно повторяющийся термин «самурай» (который, разумеется, позволял обойтись без географических и политических названий; самураи всегда японские, так же как паны всегда польские) подчеркивал социально-экономическую отсталость противника. Самураи, как и паны, — феодалы. Следовательно, конфликт возникает не просто между государствами, а между социально-экономическими формациями, причем феодализм пытается навредить опережающему его аж на целых две формации социализму. Для любого, читавшего «Краткий курс истории ВКП(б)», историческая справедливость советского дела при этом очевидна (и, в общем-то, не так уж важно становится, кто сделал первый выстрел — все равно «мы» олицетворяем ход истории).
Даже участие СССР в уже начавшейся Второй мировой войне продолжало позиционироваться как революционно-освободительные действия (правда, песен на эту тему появилось немного по причинам вполне понятным — неполных два года от 1 сентября 1939-го до 22 июня 1941 г. были сроком не слишком большим для появления многочисленных «официальных» текстов). Тем не менее появилась, например, «Баллада о трех героях-танкистах» (В. Кочетов, А. Твардовский, 1940): «Защитник разоренных сел, / Наш танк на помощь братьям шел… / За жизнь, за мир, за вольный труд». Чтобы не оставалось ни малейших сомнений, о каких «братьях» идет речь, далее говорится: «Подбитый танк со всех сторон / Был панской бандой окружен» (традиционно «панской» именовалась только буржуазная Польша и никакая другая страна в мире).
Вообще нужно сказать, что Польша как вероятный противник продолжала занимать явно неподобающее ей важное место в пропаганде вплоть до самого начала Великой Отечественной войны. Помимо хрестоматийного «Помнят польские паны…», можно в подтверждение привести строки из «Боевой конной» (Д. Васильев-Бугай, В. Лебедев-Кумач, 1940), где в качестве залога будущих побед вспоминаются победы прошлые: «Нам расскажут Дубно и Отрада, / Как рубили белых и панов». Стоит обратить внимание, что это сороковой год, когда Польши уже не существовало.
Характер будущей войны наиболее выпукло представлен в хрестоматийном тексте В. Лебедева-Кумача (музыка Дм. и Даниила Покрасс, 1938) «Если завтра война», который, по сути, пересказывает соответствующие положения не менее знаменитого Полевого устава РККА 1937 г.: «И на вражьей земле мы врага разгромим / Малой кровью, могучим ударом». Решительная победа будет обеспечена совместными действиями всех родов и видов вооруженных сил:
«Полетит самолет, застрочит пулемет, / Загрохочут могучие танки,
И линкоры пойдут, и пехота пойдет, / И помчатся лихие тачанки».
В полном соответствии со ставшей афоризмом строчкой этой песни боевые действия развернутся «на земле, в небесах и на море». Причем война будет тотальной, народной войной: «Как один человек, весь советский народ /… / Если завтра война — всколыхнется страна / от Кронштадта до Владивостока…» В этих словах можно уже увидеть? некоторый отход от традиционного «шапкозакидательства»: для победы будут нужны усилия всей страны и всего народа, а не только сравнительно небольшого контингента «буденновцев», летчиков или танкистов, как это можно было понять из многих других песен. По сути, «Если завтра война…» является предисловием к бессмертной «Вставай, страна огромная…» — характер войны и масштабы потребных усилий в обоих текстах изображены весьма сходно.
Неоднократно в песнях упоминается «поход» как символ! войны на чужой территории (и одновременно как намек на то, что идея «мировой революции» не совсем списана в архив). В этом же ряду стоят строчки о пилотах, к которым слово «поход», разумеется, неприменимо: «Полетим мы из вражьего неба, / Вражьи гнезда разрушим дотла…»; «В далекий край товарищ улетает…». Оборона становится наступлением, опять-таки в полном соответствии с Полевым уставом и с теоретическими построениями Триандафилова и Тухачевского.