– Нет, красавчик мой. Конечно, нет, – она, казалось, была искренне расстроена этим предположением. – Какие ужасные вещи ты говоришь. Я улучшу тебя. Я…
– Оптимизируешь меня.
– Перебивать невежливо, – пожурила она.
– Меня ты перебила.
– Не веди себя как ребенок, красавчик мой. Ты станешь совершенством, истинная суть человека останется с тобой – и не более того. Представь себе это освобождение.
– Да, – ответил он. – Представляю. Думаю, кончится это в любом случае моей смертью.
И снова его слова будто бы глубоко потрясли ее, словно бы он обозвал в самых грубых выражениях, какие только можно вообразить.
– Я никогда никого не лишила жизни и не лишу. Я, знаешь ли, вегетарианка. Я всей душой забочусь о каждом живом существе.
– Ну, это живое существо хочет сохранить все свои части, необходимые или нет, – сказал Вихтих.
– Как только их не станет, ты поймешь, насколько без них лучше. Это станет моим подарком тебе.
– Оставь свой проклятый подарок себе. Я не шпион, но если ты будешь пытать меня, я, конечно, признаюсь, что я шпион.
– Значит, ты признаёшься, что ты – шпион?
– Нет. Я говорю, что, если ты будешь пытать меня, я признаю, что я – такой.
– Ты признаешься, что ты шпион, только если я буду тебя пытать? – спросила она. – Хорошо.
Шаркая, Шниттер отступила на пару шагов и сняла с себя слои марли, предоставив Вихтиху возможность увидеть все повреждения, что ткань до этого скрывала. Многие из ее ран толком не зажили, выглядели воспаленными и сморщенными. Груди были отрезаны полностью. От них остались лишь ошметки, подвернутые и грубо зашитые. Левая нога заканчивалась обрубком, замененным простым деревянным протезом на кожаных ремнях, которые натерли ее стройное бедро до крови. Квадраты плоти, которые последовательно отрезали тут и там в течение многих лет, превратили Шниттер в лоскутное одеяло из боли и гладкой безупречной плоти.
Последним Шниттер откинула кусок марли с лица. Беззубый рот растянулся в ухмылке. Не сводя взгляда с Вихтиха, она высунула язык. От него остался самый корешок – ровно такой, чтобы все еще можно было внятно говорить. Ее брови и волосы, казалось, просто вырвали с корнем, оставив воспаленные вмятины на коже. Глаза у нее были прекрасные, самого замечательного темно-карего цвета.
И тут он увидел зияющую яму там, где должен был находиться ее нос. Из отверстия с присвистом вытекала слизь.
«Вот почему у нее такой голос», – оцепенело подумал он. Разум его пытался сложить увиденное в цельную картину, хотя это было трудно. Там, где она не искалечила себя, она была безупречна.
«Если она с собой такое сотворила…»
Он решил не додумывать до конца эту мысль. Вихтих был не в силах отвести взгляд от ее лица в форме сердца. И тут он наконец понял, что он видит.
– Ты была прекрасна, – сказал он. – Зачем?
Кёрперидентитетка проигнорировала его вопрос, отвернулась к столу с инструментами и осмотрела их. Вихтих увидел, что и уши у нее отрезаны, остались лишь бугристые обрубки по бокам головы. Бедект лишился ушей, когда от его деревянной башки пытались отхватить кусок побольше, и все равно его шрамы выглядели лучше, чем те, что остались на месте ушей Шниттер.
После паузы Шниттер пожала плечами. Из зияющей дыры потекли сопли.
– Что такое красота? – спросила она. – Чего стоит красота?
Безмерная глупость вопросов ошеломила Вихтиха. Он посмотрел на ее изуродованное лицо, все еще хранившее намеки на то, каким оно было изначально, и моргнул.
– Красота – это все.
– Нет, красавчик мой, – ответила она, и голос исходил у нее не только изо рта, но и из носа. – Я покажу тебе правду.
Выбрав среди инструментов что-то, больше всего напоминающее садовые ножницы, Шниттер обошла Вихтиха и встала у его ног.
– Ты – шпион? – спросила она.
– Нет.
Она погладила мизинец на его ноге. Вихтих попытался поджать пальцы.
Схватившись за мизинец, Шниттер спросила:
– Для чего нужен этот палец?
«Это не может быть на самом деле. Морген, хватит заниматься долбаной ерундой! Приди и спаси свой Первый Меч!»
– Он играет важную роль в удержании тонкого равновесия, – выдохнул Вихтих сквозь стиснутые зубы.
– Равновесие, красавчик мой? – Она захватила палец ноги холодными лезвиями ножниц и сжала их настолько, чтобы тот не выскользнул. – Это имеет значение только в том случае, если у тебя есть ноги.
– Я – шпион, – сказал Вихтих.
– Я знаю. Ты шпионишь для бога Геборене?
– Конечно. Все, что скажешь.
Она окинула его взглядом с головы до ног. Его физическое совершенство словно бы не производило на нее никакого впечатления.
– Хорошо, – сказала она.
– Значит, пытать меня теперь не нужно, верно?
Шниттер шмыгнула носом и вытерла истекающие из дыры на его месте сопли рукой. Слизь и гной остались на кисти.
– Меня оскорбляет существование этого бесполезного пальца.
– А как насчет того, чтобы оставить бесполезный палец там, где он…
Шниттер отхватила ему мизинец ножницами. Вихтиха удивила сила ее рук – и это притом, что на них не хватало пальцев. А затем адская боль обрушилась на него и вымыла все мысли из головы. Вихтих завопил, забился в судорогах, насколько позволяли удерживающие его на столе ремни, выкрикивая оскорбления, угрозы и обещания в адрес этой сумасшедшей.
Она терпеливо дождалась, пока он успокоится, растянувшись на столе, тяжело дыша. Лицо его все оказалось забрызганным слюной.
– Я убью тебя, – пообещал он.
– Чем? – спросила она.
Не желая подсказывать ей следующую цель, мечник предпочел промолчать.
Шниттер приподняла в руке отрезанный мизинец, перекатывая его между оставшимися пальцами.
– Видишь, какая эта маленькая штучка уродливая? – спросила она.
– Я хочу вернуть ее!
– Это ненадолго, – ответила она. – Совсем скоро ты даже не будешь скучать по нему.
Она вернулась к столу со своими жуткими игрушками и бросила мизинец в стальную миску.
– Аршлох это понравится.
Ступня Вихтиха горела болью, всю ногу дергало от жара. Та стала горячей, опухшей.
– Кому?
– Моей собаке.
– Твоей собаке? – закричал он. – Я убью тебя и твою долбаную собаку… ты… Ты, чертова дура, поди еще и долбишься с этим псом?
Шниттер посмотрела на него с удивлением и обидой.
– Фу, как это некрасиво. Что тебе сделала Аршлох?
– Кроме того, что съест мой долбаный палец?
Нахмурившись, она прихватила со стола бинты и похромала к ногам Вихтиха.
– Извини, – сказал он. – Я уверен, что это очень милая собака.
Она пропустила эти слова мимо ушей и перевязала его ногу. Закончив, она с трудом завернулась в свою марлю и оставила его в камере одного, крепко привязанного к каменному столу.
Вихтих, испытав прилив сил, задергался, пытаясь ослабить ремни. Но ничего не добился; он так и остался крепко связанным и абсолютно беспомощным.
– Прости, – закричал он. – Мне очень жаль!
Молчание было ему ответом.
– Не оптимизируй меня. Я нравлюсь себе. Ну, то, что от меня осталось. Я могу сделать тебя счастливой, – пообещал он.
Молчание.
– Чего стоит красота? – выкрикнул он, и его голос эхом отразился от каменных стен. – Теперь я понял, – солгал он. – Я понимаю.
Он сглотнул, мысли хаотически метались в голове.
– Даже если ты… – Нет, это был неправильный ответ.
– Даже после того, что ты с собой сделала… – Нет, это тоже было не совсем верно.
– После всех тех оптимизаций, которые ты внесла в себя, – сказал он, и ему понравилось, как это звучит. – Ты по-прежнему прекрасна. Теперь я вижу это.
Дверь распахнулась, вернулась Шниттер. Миска в ее оптимизированном кулаке была пуста.
– Видишь?
– Конечно.
– Хорошо. У тебя так много бесполезных деталей.
Она снова сбросила слои марли, оставшись обнаженной, и, прихрамывая, подошла к столу. На этот раз она выбрала пилу, одобрительно кивнув сверкающей красоте стального полотнища.
– Вот нужный инструмент, – сказала она.
Шниттер встала у стола, где был привязан Вихтих, и окинула его взглядом опытного скульптора-резчика, решая, что отрезать, чтобы обнажить спрятанную в деревянной болванке статую.
– Вся красота снаружи, – сказал Вихтих. – Внутри я – ничто.
– Ерунда, – она глянула на его сморщенное от страха мужское достоинство. – Вот бесполезная часть.
– Ты могла бы использовать ее, – предложил Вихтих, изо всех сил стараясь с вожделением смотреть на ее изуродованное лицо.
– Нет, – ответила Шниттер. – Не могла бы. – Она многозначительно посмотрела вниз, и Вихтих порадовался, что не может видеть то, что находится у нее между ног, – мешал край стола.
– Решать тебе, – сказала она. – Губы, уши, пенис или яйца?
– Катись в ад.
Она засмеялась и ткнула в его мужское достоинство верхушкой пилы. Его яйца изо всех сил постарались заползти в живот.
– Могу я открыть тебе секрет? – спросила она.
– Пожалуйста, – сказал он.
«Пожалуйста, продолжай говорить. Говорить – значит не пилить. Говорить – это хорошо. Просто продолжай говорить».
Все что угодно было лучше, чем обсуждать, что она отпилит следующим. Боги, что бы он сам выбрал? Без губ он станет ужасно уродлив, да и потеря ушей в этом плане была не сильно лучше. Он содрогнулся при мысли о том, что будет похож на Бедекта.
«Если ты останешься без яиц, уже не будет иметь никакого значения, как ты выглядишь».
Может быть, Моргену окажется по силам исцелить его. Если он выберется отсюда живым, Морген сделает его снова целым.
«Все хорошо, – сказал он себе. – Беспокоиться не о чем».
И в кои-то веки он не поверил себе.
– Мы уже в аду, – сказала Шниттер с таким видом, словно делилась сокровенным знанием. – Оглянись вокруг. Наши желания воплощаются в реальности, но под чьи желания реальность прогибается охотнее всего? Сумасшедших. Невменяемых. Почему убеждения здравомыслящих людей так мало весят? Почему