зде, куда бы вы ни пошли, вещи падают вниз, ночь следует за днем, политика реальна и важна и существует некое место, куда вы отправляетесь после смерти. Почти везде.
Вменяемые люди способны даже противостоять или свести на нет то, что создано верой безумцев.
С помощью Цюкунфт, изо всех сил пихавшей Бедекта в задницу, он кое-как смог взгромоздиться на коня. Говна Кусок, судя по всему, был не очень рад этому; он жалобно заржал и закатил огромные глаза, чтобы посмотреть на всадника.
– Мне это тоже не нравится, – сообщил Бедект животному.
Он ждал, покачиваясь в седле, пока Цюкунфт соберет в таверне всю еду, какую сможет найти. Дождь прекратился, но одежда по-прежнему четко облепляла каждый соблазнительный изгиб и выпуклость ее тела.
«Дурак».
Бедект повернул Говна Кусок на юго-запад, к мосту на границе между Готлосом и Зельбстхасом. Они выезжали из деревни в полной тишине, лошади с трудом брели по глубокому дерьму и грязи. Если люди и провожали их украдкой взглядами из окон, Бедект их не заметил. Его мир сузился до точки, на которой он и сконцентрировался.
– Как это грустно, – сказала Цюкунфт. – Ты явно ранен, но никто не предлагает нам свою помощь.
– Если бы ты увидела нас из окна своей спальни, – ответил Бедект, – потащилась бы ты под дождь?
– Да, – ответила она. – Мы всегда предлагали кров тем, кто в нем нуждался. Отец…
Она со вздохом закрыла глаза и наклонила голову.
– Ты, конечно, выглядишь грозно, но ты же просто большой котенок.
– Я, – сказал он, – вовсе не котенок.
Солнце взошло и принялось припекать им спины на ходу. Кожаные ремни, и так уже плотно затянутые, сжимали его тело все сильнее по мере того, как кожа высыхала. Бедект не жаловался. Только ремни и позволяли ему держаться в седле.
Они ехали на запад. Деревья по обеим сторонам от них, покрытые сияющей на солнце росой, сверкали всеми оттенками изумрудного. Мир источал всю палитру запахов мощной жизни и здоровья. Птицы летали кругами над ними, словно соревнуясь, кто осмелится подлететь к всадникам ближе всех. Кролик, уже перелинявший в белое к зиме, наблюдал за ними, шевеля и подергивая ушами. Бедект представил, как хорош он был бы с грибами и луком, протушенный в темном пиве, и еще с десятком кружек, чтобы запить его. Кролик наморщил нос и скрылся в кустах.
– Люблю кроликов, – сказал он.
– Я тоже, – сказала Цюкунфт. – У меня даже был один. Его звали Блэки. Он был очень дружелюбным. Он обычно…
– Держу пари, он оказался замечательным на вкус.
Она состроила гримасу притворного отвращения.
– Мы не ели наших домашних любимцев.
– Домашние любимцы, – он рассмеялся, болезненный смех перешел в кашель. Когда он стих, Бедект продолжил:
– Домашние любимцы есть только у богатых. Все остальные держат животных для еды или разведения. В любом случае они должны приносить какую-то пользу.
– Я бы не сказала, что мы были богаты.
– Так говорят только богатые. Все остальные знают, что они бедны. Сколько спален было в вашем доме?
Он смотрел, как она считает в уме.
– Пара, – ответила она.
– У тебя была собственная комната или ты делила ее, скажем, с сестрой? А у каждого из твоих слуг – была своя комната?
Она не ответила.
– Так я и думал.
Цюкунфт посмотрела на него зелеными глазами.
– И сейчас ты поделишься ужасной историей невыносимой нищеты, расскажешь, как она сформировала твой характер? Твое прошлое раз и навсегда определило, каков ты сейчас?
Резкий ответ был готов сорваться с языка Бедекта, но он сдержал себя. Он вспомнил лачугу, которую делил с родителями. Он вспомнил, как каждую ночь прятался под одеялом, пока отец избивал мать. Он вспомнил, как в первый раз попытался остановить отца и как тот его отделал, свои первые шрамы. А потом он усмехнулся, вспомнив тот день, когда понял, что теперь он сильнее своего старика.
– Какая страшная улыбка, – сказала Цюкунфт.
– Я принимал те решения, которые я принял, и вот я здесь.
– Это верно для всех нас.
«Да, но не все готовы взять на себя ответственность за свой выбор».
– Я – старик с больными коленями и спиной.
Он потрогал перевязку на боку. Рана была глубокой. Он видел достаточно ран в живот, чтобы понимать – ему не выжить.
– Я упустил целую жизнь шансов и возможностей стать порядочным человеком. Но ты – ты еще молода.
– Даже молодых уродуют шрамы совершенных ими преступлений.
– Уезжай, – сказал он. – Разверни коня и поезжай. Отправляйся туда, где оставила свою семью. С твоей сестрой… это был несчастный случай. Они простят тебя.
– Не их прощения я ищу, – ответила она.
– Ее больше нет. Она мертва. То, что ты видишь в зеркале, – это всего лишь воплощение твоего чувства вины. Езжай к родителям. Они простят тебя, и ты научишься прощать себя.
– Нет.
Бедект зарычал от разочарования. Почему он продолжал пытаться? Он же знал, что логика при общении с гайстескранкенами бесполезна.
– Почему ты делаешь то, что она говорит? Зеркало всегда лжет. Каждый зеркальщик знает это.
– Она хочет быть отмщенной, и я сделаю это для нее. Какие бы страдания она ни уготовила для меня, я вытерплю их все, – Цюкунфт взглянула на него, глаза ее были влажными. – И она хочет, чтобы ты сыграл в этом какую-то роль. Я думаю, это потому, что я…
– Ты – что?
Цюкунфт пожала плечами:
– Мужчины – скоты.
Не Бедекту, за свою жизнь использовавшему столько шлюх, что его самого уже начинало подташнивать, было спорить с ней. Даже сейчас – он использовал ее, чтобы получить то, что хотел. Она – или ее воображаемая сестра – покажет ему, как остановить Моргена, как исправить ущерб, ставший результатом того, что Бедект нарушил один из запретов из своего списка. И когда он сейчас об этом подумал, ему впервые пришла в голову мысль – с чего он вообще взял, что это может сработать.
– Твои планы – дерьмо полное, старик, – прошептал он, думая о Штелен.
Он почти слышал ее голос. Она смеялась над ним. Насмехалась над его глупым списком, высмеивала его глупые поиски искупления. Если ты хочешь исправить ущерб, который причинил мальчику, сказала бы она, пойди и убей этого маленького ублюдка.
Под слоями кожаных ремней и тряпок живот ощущался горячим и влажным. Что-то вытекло из-под перевязки и потекло вниз по боку. Каждый раз, когда он закрывал глаза, у него начинала кружиться голова, и он болтался в седле, как пьяный.
– По-моему, она хочет, чтобы я поняла, что такое предательство, – сказала Цюкунфт, прервав течение его мыслей.
«Тогда твоя сестра сделала правильный выбор».
Некоторое время они ехали молча.
Бедект заметил холм впереди и узнал его, увидев остатки разоренного лагеря той несчастной семьи. Отец, привязанный к дереву своими кишками, исчез. Труп, без сомнения, утащили лесные падальщики. Он взглянул на Цюкунфт. Та ехала, выпрямив спину как по линеечке и глядя прямо перед собой.
– А кто может научить тебя предательству лучше, чем я? – сказал он.
Не глядя на него, Цюкунфт произнесла сдавленным голосом:
– Она показала мне. Ты оставил Вихтиха на растерзание териантропам в Найдрихе. Ты убил Штелен. Ты бросил их обоих в Послесмертии.
Все это было правдой. Но если Цюкунфт известно его прошлое, как она может разочароваться в нем? Разочарование подразумевает ожидания. Ожидает ли она, что он может спасти ее и что он это сделает?
«Я здесь не для этого».
Бедект подумал о том, как ей удается выводить его из равновесия. Она была то бесконечно доступной и манящей, то отстраненной и холодной.
«Кто я для нее?»
Целенаправленно ли она это делает? Манипуляция ли это – или же попытка защититься, возможно даже не осознанная?
«Ты знаешь, кто ты. Ты знаешь, как ты выглядишь. Ты толстый старик. У тебя нет уха, а нос плоский, как степи юга. Ты покрыт шрамами с ног до головы».
Флирт с ним должен быть игрой для нее. Она молода и красива, и она это знает. Она может покорить любого мужчину. И если она была с ним, то потому, что…
«Потому, что она тебя использует».
Но для чего? И на что именно она рассчитывает?
«Она – гайстескранкен, – напомнил он себе. – Она безумна, и, скорее всего, испытывает тягу к саморазрушению. Ее мучает чувство вины, и она ищет кары. Она, должно быть, думает, что я стану инструментом этой кары».
Цюкунфт оставалась с ним, потому что знала, что он предаст ее.
Они ехали дальше. Бедект держался в седле лишь силой воли.
Солнце коснулось горизонта. Бедект поднял голову, растерянно оглядываясь по сторонам. Он лишь на миг закрыл глаза, и день уже умер. Цюкунфт ехала впереди, а его лошадь следовала за ней самостоятельно. Он давно уже ею не управлял. К счастью, ее одежда была сухой и свисала свободными складками.
– Лагерь, – проквакал Бедект сухим горлом. – Пиво.
– У нас есть только вода, – сказала Цюкунфт, останавливая лошадь.
– Дерьмо, – сказал Бедект, и Говна Кусок решил остановиться тоже.
Он сидел и смотрел, как Цюкунфт с неосознанной грацией соскальзывает с седла. Она встала на землю и потерла задницу.
– Думаю, лучше было проделать весь этот путь пешком. Мой тыл никогда не станет прежним, – она развернулась к Бедекту спиной, демонстрируя его. – Он теперь другой формы, так ведь? Абсолютно плоский?
«А куда делось „мужчины – скоты“?»
– Несколько дней в седле – и станет полегче.
– Если я проведу в седле несколько дней подряд, мои ноги станут кривыми, как колесо, и останутся такими навсегда, – она хихикнула. – Хотя это может оказаться полезным, да?
Бедект проигнорировал вопрос, глядя куда угодно, только не на нее.
– Ты всю ночь собираешься провести в седле? – осведомилась она.
Он соскользнул с лошади, его колени подкосились, и он упал на твердую землю. Говна Кусок изящно отошел в сторону, явно испытывая отвращение к такому проявлению слабости. Бедект не мог винить его за это.