– Вот там и лежи, – сказала Цюкунфт. – Я разобью лагерь вокруг тебя.
То холодная и сердитая, то по-матерински заботливая. Это ее безумие так проявлялось или такая особенность была присуща всем женщинам? И есть хоть одна вменяемая женщина на земле? Он вспомнил, как упомянул об этом в разговоре со шлюхой, к которой ходил чаще всего. Та рассмеялась и сказала, что женщины задаются точно таким же вопросом насчет мужчин.
Цюкунфт разбила лагерь вокруг Бедекта, помогла ему перебраться на одеяло, не забыв отпустить пару шуток насчет того, что он не забыл облапать ее в процессе. Бедект молчал и скрипел зубами от боли в боку. Ему было жарко, лицо его раскраснелось и покрылось испариной, несмотря на то, что солнце садилось, а воздух был прохладный.
Цюкунфт собрала хворост и нарубила веток для костра, а Бедект показал ей, как развести огонь при помощи кремня и трута. Она всё схватывала на лету и гордилась своими достижениями. В кои-то веки Бедект оставил при себе все саркастические комментарии по этому поводу, которые бурлили в нем и так и просились наружу. Уметь разводить огонь – хороший, полезный навык. Ей было чем гордиться, и высмеять ее было достойно только мелочного человека.
Разведя костер, она вытащила из седельных сумок вяленое мясо и черствый хлеб и поделилась ими, спросив, не пожевать ли мясо и хлеб для него, учитывая, как мало у него зубов. Он изобразил гнев, и она рассмеялась, казалось, чувствуя себя комфортно и непринужденно. Она села рядом с ним, близко, но не настолько, чтобы их тела соприкасались. Сняв сапоги, она вытянула ноги к огню и пошевелила пальцами ног, наслаждаясь теплом и вздыхая от удовольствия.
– Боги, – сказал Бедект. – Вонь твоих ног может убить лося за тысячу шагов.
Цюкунфт похлопала его по плечу.
– Говнюк. В любом случае, я удивлена, что ты смог учуять хоть что-то сквозь собственную вонь. Ты когда последний раз мылся?
– Еще до того, как меня убили, – ответил Бедект.
– Вот, от тебя и пахнет так, словно ты умер несколько недель назад.
Они замолчали. Бедект чувствовал, как в ране на животе пульсирует жар. Цюкунфт затравленно уставилась на пламя костра.
– Твой план, – сказала она.
– Что насчет него?
– Еще в Послесмертии я сказала тебе, что могу показать тебе, как… получить то, что ты хочешь.
– Ты солгала?
– Нет. – Она скривилась, зубы блеснули в отсветах пламени. – Ты получишь, что хотел. Но…
– Это все, чего я прошу.
– Ты говорил, что план таков: я использую зеркало, чтобы видеть будущее, и тогда мы будем все время на шаг впереди всех остальных, но вместо этого… вместо этого она показывает тебя.
Это было достаточно близко к изначальной идее. До того момента, как они покинули Послесмертие, Цюкунфт ни разу не упоминала о своей сестре.
– Верно.
– Но ты не просишь меня смотреть в зеркало.
«Мне не нужно твое проклятое зеркало. Я и так знаю, что произойдет: я умру».
– Я больше не доверяю твоему зеркалу.
– Ну, а я все еще доверяю.
Цюкунфт подтащила к себе седельную сумку и достала зеркало. Развернула его и вперилась взглядом в его поверхность. Глаза ее быстро двигались, следя за тем, что она там видела. Наконец она моргнула, и слезы покатились по лицу, оставляя следы в покрывавшей его дорожной пыли.
– Она показывала мне так много будущих, – сказала Цюкунфт. – Тысячу вариантов и способы достичь каждого из них.
– А сейчас?
– Я не вижу никаких возможностей. Я вижу только одно будущее, один конец.
– Выбрось его, – сказал Бедект. – Давай я разобью его для тебя?
– Дом. Разрушенный дом, – произнесла она, все еще глядя в зеркало. – Я не вижу ничего, кроме него. На этом все заканчивается.
– Не обязательно так и будет. Зеркало всегда…
– Так и будет, – она вытерла слезы, размазав грязь по щекам. – Думаю, я умру.
– Ты думаешь?
– Она не показывает мне самый конец.
Дрожь пробежала по ее телу. Слезы текли из ее глаз каждый раз, когда она закрывала и снова открывала их.
«Она боится. Она думает, что сестра заманивает ее в те руины, чтобы там наконец-то отомстить ей».
И все же он не мог удержать ее, она все равно направлялась именно туда. Если бы он был здоров, если бы он был силен, он бы просто перекинул ее через плечо и унес прочь. Теперь все, что ему оставалось, это следовать за ней и наблюдать. Он почувствовал себя жалким, беспомощным. Слабым. Всю жизнь он был сильным и никогда не боялся рисковать. Он всегда вел себя смело, если не сказать героически. Да, он удирал от всех битв, исход которых был очевиден – смерть и поражение. Но во всех тех битвах, где исход был неоднозначен, он принял участие. Он всегда был сильным.
«А теперь?»
Бедект плюнул в огонь. Он чувствовал, как пот выступает у него на лице и лбу. Огонь казался тусклым и далеким.
Цюкунфт уставилась в зеркало, словно в трансе.
– Твои друзья там тоже будут, – сообщила она. – Они в опасности. За ними следит какая-то тварь. Холодная, злая. Она в небе, над облаками. Крылья ее больше, чем паруса самого большого корабля, огромные полотнища змеиной кожи. Она изрыгает безумие, плавит плоть до костей своим безумием.
– Гайстескранкен?
Цюкунфт кивнула:
– На грани Вершины, вот-вот потеряет контроль.
Она рассмеялась, сама на грани истерики от ужаса.
– Готлос падет раньше, чем война успеет начаться.
– Это хорошо, – сказал Бедект. – Война – это такая штука, на которой во имя защиты интересов богатых говнюков гибнут бедняки.
– Иногда защищают что-то другое. Свой образ жизни. Свою свободу.
– Жители Готлоса не свободны, – ответил Бедект.
«Никто не свободен».
– Король Диб Шмуцих – гефаргайст, эгоцентричный ублюдок. Городом-государством правят полдюжины самых богатых, и все они – гайстескранкены. Большинство из них – гефаргайсты. Они владеют землями. Они владеют фермами. Они владеют едой и людьми.
– Но они редко применяют свою силу, – сказала она. – Готлос, может быть, не богатое и не процветающее государство, но в целом вся эта голытьба предоставлена сама себе.
Предоставлена сама себе, как будто о большем эти люди и мечтать не могли. Бедект рассмеялся.
– Голытьба. Так их может назвать только тот, кто себя к ним не причисляет.
Цюкунфт покраснела от смущения и заерзала:
– Мы были богаты. Это не преступление. Мой отец много работал…
– Вы владели людьми.
– Мы владели землей. Голыть… Люди просто работали на нас.
– Твой отец имел право наказывать их так, как считал нужным?
– Он всегда был справедливым человеком, – попыталась защититься она.
– Без сомнения, – ответил Бедект. – Он когда-нибудь вешал преступников?
Она настороженно взглянула на него, почуяв в его словах ловушку.
– Иногда.
– Их жизнь и смерть были в его власти. Это и есть право собственности.
Цюкунфт поджала губы, наклонила голову набок и прищурилась, глядя на Бедекта.
– Имеет значение, как ты распоряжаешься своей властью. Бог Геборене не будет каким-нибудь далеким Гефаргайстом, слишком занятым собой, чтобы как-то заниматься голытьбой. Он требует поклонения. Он хочет править всем и не остановится, пока не добьется этого. Он безумен, и его безумие опаснее, чем безумие какого-то эгоцентричного говнюка.
– Вот поэтому я остановлю его, – он больше не чувствовал себя уверенным в этом.
Что мог сделать умирающий старик богу?
– Теократ Геборене думает, что держит ее под контролем, – сказала Цюкунфт.
– Кого?
– Летающую гайстескранкен, о которой я говорила. Он послал ее за тобой, но она убьет тысячи. Десятки тысяч. Сровняет с землей города, – Цюкунфт пустыми глазами посмотрела на Бедекта. – Она сотрет с лица земли несколько городов-государств, прежде чем сломается. К тому моменту, как Вершина уничтожит ее, она отдаст этому безумному мальчику-богу большую часть мира и уничтожит то немногое, что останется. Если только кто-нибудь ее не остановит.
«Кто-нибудь. Не я. Я к тому моменту буду давно мертв».
– И она идет по следу Штелен и Вихтиха?
Она кивнула, не сводя с него влажных глаз.
– Она надеется, что они приведут ее к тебе.
– Они будут в том доме.
– И она будет там. В облаках. Есть еще двое. Ванисты, я так думаю. Они тоже на грани Вершины.
Ванистами называли гайстескранкенов, истово верящих во что-то немыслимое. Это могло означать что угодно – они могли считать себя петуниями или же свято верить, что обладают божественной властью над жизнью и смертью. Большинство из них считало себя более могущественными, чем они были на самом деле. Шансы на то, что их тоже послал теократ, казались довольно призрачными.
– Что ты собираешься делать? – спросила Цюкунфт.
– Поспать немного, – ответил Бедект, со стоном откидываясь на спину.
В течение десяти ударов сердца она смотрела на него, затем томно потянулась, позволив рубашке распахнуться, а юбке задраться, продемонстрировав большую часть ног.
Бедект испытывал слишком сильную боль, чтобы заинтересоваться сиськами и бледными бедрами. Он заворчал и повернулся к ней спиной.
– Я видела, как ты на меня посмотрел, старик.
– Твои ноги убивают меня, – ответил он.
Цюкунфт кинула в него корку хлеба.
Глава двадцать третья
Время – разновидность безумия. Мы думаем, что оно четко фиксировано, но если вы задумаетесь об этом хотя бы на мгновение, вы поймете, что это не так. Вы, несомненно, замечали, что время течет медленнее, когда вам скучно, не так ли? Это потому, что так оно и есть! Вера определяет реальность. Я переезжаю в Грюнлуген, самый скучный из городов-государств. Добравшись туда, я найду самую скучную работу, какую только смогу. Я буду жить вечно!
Старик вышел из гор Гезакт, вооруженный только крепкой палкой и таким глубоким отвращением к миру, на какое способны только люди, прожившие дольше, чем они надеялись или хотели. Позади него, на дальней стороне горного хребта, осталось безумие. Следом за ним шли миллионы лет распада, оказавшегося в западне, – рыба в стоячем пруду, питающаяся отвратительным разлагающимся илом, спаривание, метание икры – и никаких перемен. Он всегда был чуточку безумен. Достаточно безумен, чтобы задаваться невыполнимыми целями и отваживаться на невозможные подвиги. Достаточно безумен, чтобы ловить чудесные шансы, и достаточно безумен, чтобы каждый раз выигрывать.