Бедект проснулся, скрючившийся, оцепеневший от невыносимой боли. Внутренности горели, пот ручьями стекал по его иссеченному временем лицу, пропитывая рубашку. Из-под стягивавших живот кожаных ремней сочилась розовато-желтая жидкость. Он почуял густой запах разложения, кислую характерную вонь раны, в которую попала зараза. Тысячу раз он ощущал это запах, но никогда еще тот не исходил от его собственного тела. Это отвратительное зловоние было предвестником ужасной смерти. Люди по несколько дней – а то и недель – умирали от таких ран в живот.
«Я покончу с собой до того, как начнется самый ад».
Ну то есть если ему хватит на это сил.
И снова Цюкунфт помогла ему забраться в седло. Она смотрела на Бедекта настороженным, оценивающим взглядом.
«Она ждет, когда ты упадешь замертво, старик».
– Со мной все в порядке, – сказал он.
– Я видела, как ты смотрел на мою задницу, – ответила она без тени юмора в голосе. – Грязная свинья, любитель лошадей.
«А, сегодня у нас значит такой день».
Бедект натянул поводья, разворачивая Говна Кусок на юго-запад.
– Погоди, – сказала Цюкунфт. – Позволь мне проверить твою рану.
– Со мной все в порядке, – он ударил коня пятками.
Говна Кусок жалобно фыркнул, но двинулся вперед. Медленным шагом.
– С тобой не все в порядке, – сказала Цюкунфт, садясь на лошадь и следуя за ним. – Ты мокрый от пота и очень бледен.
– Ночка выдалась еще та, – ответил он.
Весь день они провели в пути. Бедект смаргивал пот с глаз и вздрагивал при виде фигур и теней, танцевавших вроде бы по бокам от него, – но, когда он поворачивался и смотрел на них в упор, они исчезали. Грудь все время что-то давило, стискивая легкие, и он дышал частыми неглубокими вздохами. Цюкунфт видела, что происходит, но молчала.
Он часто пил, и они останавливались у каждого ручья, чтобы пополнить фляги с водой. Ничто не утоляло его жажды. Он чувствовал себя сухим, как Басамортуан, как выжатая тряпка.
С каждым шагом Говна Куска мир раскачивался. Бедект закрыл глаза, желая, чтобы мир встал на свое место и успокоился на этом. Когда он снова открыл их, то сморгнул от тупого удивления.
Пологие холмы и густые леса Зельбстхаса исчезли, сменившись редкими пятнами зелени на каменистой почве – чахлые растения да пучки травы.
– Где?
– Мы несколько часов назад проехали мост в Готлос, – сказала Цюкунфт.
– Точно, – ответил Бедект. – Я забыл.
– У моста была башня, – сообщила она.
– Готлосская застава. Я удивлен, что нас пропустили.
Цюкунфт осмотрела его, склонив голову набок и покусывая нижнюю губу.
– Там никого не было. Место кишело вороньем. От него несло смертью.
– Может, война с Зельбстхасом уже началась, – предположил Бедект.
Зачем Морген приказал вырезать гарнизон на заставе, но в сам Готлос не вошел, Бедект даже предположить не мог.
«Старик, ты все еще ищешь смысл в поступках гайстескранкенов?»
Возможно, ожидать, что безумный маленький мальчик будет вести себя логично, было не самым здравым…
– Я в здравом уме, – рявкнул Бедект.
– Пардон? – переспросила Цюкунфт.
– Ничего. Так о чем мы говорили?
– Ты не проронил ни слова за последние несколько часов.
– Я размышляю.
– Морда у тебя, как кот насрал, – сказала Штелен. – А твои планы всегда идут наперекосяк.
– Пасть свою вонючую захлопни, – ответил Бедект.
– Я ничего не говорила, – произнесла Цюкунфт. – Может быть, нам уже стоит остановиться на ночлег. Солнце в любом случае скоро зайдет.
Он огляделся по сторонам. Никакой Штелен и в помине нет. Померещилось ему, что ли?
– Можно еще немного проехать, – сказал Бедект и свалился с коня.
Когда он в следующий раз открыл глаза, Цюкунфт уже набрала дров, развела костер и сидела напротив него, свернувшись калачиком. В живот Бедекту кто-то словно набил гадюк, облил их лампадным маслом и поджег. Рядом с ним лежали кусок хлеба, немного сушеного мяса и фляга с водой, но он их проигнорировал. Одна мысль о еде вызывала тошноту. Повсюду в отблесках костра плясали тени, наполняя скалы Готлоса демонической жизнью. Чахлые деревья извивались, словно покрытые разъяренными змеями. Камни пульсировали, набухая и сжимаясь, как будто дышали. В каждой расщелине сверкали глаза, наблюдая за ним, разыскивая слабое место, выжидая удобный момент. Бедект оскалился на них сломанными зубами и беззвучно зарычал, вызывая их на бой.
Вымотавшись за день, Цюкунфт тихонько похрапывала, прижавшись к нему. Бедект подумал, не разбудить ли ее и не сказать, чтобы она пошла и легла спать где-нибудь в другом месте, но не сделал этого.
Бедект, как мог, осмотрел свой бок, не разбудив зеркальщицу. Закостеневшие тряпки из таверны исчезли, их сменила его собственная скатка, и бок снова был туго затянут многочисленными кожаными ремнями – покрытыми гноем. Он был рад, что не проснулся во время перевязки и не увидел, в каком состоянии рана.
Иногда лучше не знать.
Пот так и тек по его лицу, и даже сквозь новую повязку он уловил запах разложения.
«Повязки она поменяла, но это ничего не изменило. Ты продолжаешь умирать».
Он представил себе омерзение, которое это вызвало бы у Моргена.
«Когда ты в последний раз стирал эту скатку?» – с искаженным от отвращения лицом спросил бы юный бог.
Бедект подавил смех. Походное одеяло, как и он сам, не видело воды и мыла с тех пор, как он умер, – то есть уже несколько недель.
Внимание Бедекта привлек мерцающий отблеск. Зеркало Цюкунфт лежало рядом с ней на расстоянии вытянутой руки. Должно быть, она заглядывала в него, прежде чем свернулась калачиком на Бедекте и заснула. Поверхность зеркала, на которой сверкали отсветы пламени, словно бы натянулась и выпирала, как будто что-то пыталось вырваться из него наружу. Бедект наблюдал за происходящим с оцепенелым любопытством.
За край зеркала ухватились маленькие пальчики с поломанными и обгрызенными ногтями. Из вязкой поверхности вырвалась рука и потянулась наружу, где и вцепилась ногтями в каменистую почву. Бедект смотрел, и какая-то часть его кричала, что это неправильно, что он должен что-то сделать.
Разбей зеркало, разбуди Цюкунфт, беги. Сделай хоть что-нибудь.
Но он просто ждал.
«Почему бы нет. Что так помирать, что эдак. И я устал».
Рука шарила по земле, пока не нашла наконец, за что зацепиться, и вытащила еще больше себя из поверхности зеркала. Бедект без особой надежды оглянулся в поисках топора. Оружие оказалось приторочено к седлу Говна Куска, который находился с другой стороны от костра. Бедект плюнул на эту затею.
Через дюжину ударов сердца рядом с зеркалом сидела маленькая девочка лет десяти и смотрела на него огромными темными глазами. На ней была белая ночная рубашка с одним-единственным пятном – ярко-алым, на груди, там, где находилось сердце. Из груди торчал осколок стекла, с которого еще капала кровь.
Бедект покосился на Цюкунфт. Та спала.
«Что за ерунда? Я – не зеркальщик».
Бессмыслица какая-то.
«Ей, наверное, это снится, – решил он. – Вот оно что. Ей снится сон, а я его вижу, потому что… Потому что…»
Он сдался, не в силах найти объяснение происходящему.
– Я сплю, – сказал Бедект.
– Вся жизнь – сон, – ответила девочка. – Мы не просыпаемся никогда.
– Отвали, – сказал Бедект. – Ты – проклятый горячечный бред.
– Меня зовут Ферганген, – сообщила она.
– Отвали, Ферганген, – повторил Бедект.
– Я сказала это тебе, чтобы ты знал – это не сон.
Бедект уставился на нее, и она пояснила:
– Ты сможешь рассказать об этом Цюкунфт, и она тебе это подтвердит. Она никогда не говорила тебе, как меня зовут. Таким образом, вы оба будете знать, что эта беседа была в реальности. – Она засмеялась открытым, непринужденным детским смехом. – По крайней мере, настолько же реальна, как и все остальное, – добавила она.
Девочка взглянула в зеркало.
– О, ты не расскажешь ей об этом.
– Я тебе не верю, – но он верил. – Это был несчастный случай, – добавил он. – Когда Цюкунфт толкнула тебя, она не хотела тебя убивать.
Ферганген пропустила его слова мимо ушей.
– Ты умираешь, – сказала она.
– Забирайся обратно в свое проклятое зеркало и оставь ее в покое.
– Никогда не предполагалось, что мы сможем возвращаться. Смерть должна была быть настоящим концом, – она пожала плечиками и озорно улыбнулась. – Но все разваливается на куски.
– И вот ты сидишь здесь, мертвая, и говоришь мне, что смерть должна быть настоящим концом.
– Я не умерла, – сказала девочка, глядя на Бедекта, и отблески пламени отражались в ее глазах. – Цюкунфт никогда не была зеркальщицей. Зеркальщица – это я, всегда была. Когда она толкнула меня в зеркало и тот осколок вонзился в меня, я подумала, что зеркало украдет мою душу, поглотит меня. – Она моргнула, и ее глаза превратились в бездонные черные ямы. – Так и случилось.
– Нет, – ответил Бедект. – Ты мертва.
Он кивнул на Цюкунфт, спавшую рядом:
– Она безумна, а ты не что иное, как ее Отражение. Ты стремишься разрушить ее разум, чтобы сбежать из своей тюрьмы.
– Ты ошибаешься. Я не хочу отсюда сбегать. У меня никогда не получалось справляться с реальностью, – Ферганген обхватила себя руками и вздрогнула. – А там я в безопасности.
– Зеркало всегда лжет, – сказал Бедект. – И я – не какая-то глупая маленькая девочка.
– Ты – глупый старик.
– Я не позволю тебе причинить ей боль.
Ферганген ухмыльнулась:
– Правда? Теперь она в твоем списке? – Эти пустые глаза знали все о нем. – Она погубит тебя. Поворачивай. Поезжай в Абгеляйтете Лойте. Там есть гайстескранкен, который может тебя спасти. Ты не обязан умирать.
– Опять ложь, – ответил Бедект, и сердце его бешено колотилось в груди.
«Я не хочу умирать. Брось эту сумасшедшую девку и езжай на восток. Не будь дураком».