– Ты хочешь, чтобы я бросил ее.
– Загляни в зеркало, – сказала Ферганген и пододвинула его поближе. – Я покажу тебе этого гайстескранкена. Я покажу тебе, где именно он находится. Я покажу тебе момент, когда ты на последнем издыхании добираешься до него. Я покажу тебе, как ты уходишь оттуда живым и здоровым, снова в состоянии продолжать путь к своей цели.
«Она лжет».
А если нет? Он не хотел возвращаться в Послесмертие. Ни сейчас, никогда.
«Как долго ты продержишься в Послесмертии, пока тебя и там кто-нибудь не убьет?»
То, что ждало за пределами Послесмертия, пугало его еще больше, чем само Послесмертие.
– Может быть, я возьму это зеркало с собой на восток, – сказал он, наблюдая за ее реакцией.
Ферганген равнодушно пожала плечами:
– Я всегда в том зеркале, которое находится у моей сестры.
– Если я пойду на восток, если я спасу себя…
Она подалась к нему, ожидая продолжения:
– Да?
– Что произойдет с… – Он хотел спросить о Моргене, о своем плане исправить ущерб, который он так бездумно нанес ребенку. – Что произойдет с моими друзьями?
– У таких, как ты, нет друзей. Ты бросил их в Послесмертии, – она насмешливо фыркнула. – Ты притворяешься, что ты – в здравом уме, но на самом деле ты абсолютно не в себе.
– Чувство вины – для дураков.
– Ты это сказал, – отметила она. – Не я.
Он отвел взгляд и уставился в огонь, на извивающиеся языки пламени.
– И я – в здравом уме.
– Сколько решений ты принял, руководствуясь чувством вины – тем чувством, которого, как ты делаешь вид, вовсе не испытываешь? – спросила она.
– Лошадиное дерьмо, – ушел он от ответа.
– Ты позволил Цюкунфт отвлечь тебя от своих целей, едва появился самый мизерный шанс спасти того мальчика и его семью. Почему?
– Это был единственный способ…
– Ты так решил. Ты ни разу не спросил, так ли это.
Она смотрела на него, и в ее глазах танцевали и мерцали язычки пламени, но это были не отблески костра.
«Она прощупывает тебя, ищет уязвимые места».
– Почему ты пытался спасти Моргена от Поработителя? – спросила Ферганген.
Бедект горько усмехнулся:
– Ну и посмотри, что из этого вышло. Этот маленький паршивец хочет моей смерти.
– Только потому, что ты не вписываешься в его прекрасный, аккуратный мир, – ответила она. – Ты сказал Вихтиху, что воспользуешься своей властью над Моргеном, чтобы сделать вас обоих могущественными и богатыми. Но ты не воспользовался. Даже не попытался. Вместо этого ты сбежал, – она откинулась назад, цокнула языком. – Это все из-за вины.
– План был дерьмо, – ответил Бедект. – Он не сработал бы. Он же бог.
– Правила распространяются и на богов, – возразила она, и он знал, что она говорит правду. – Пришло время стать тем, кого ты изображаешь из себя, – глаза ее ожили, засверкали расплавленным золотом. – Хладнокровным и бесчувственным убийцей. Брось мою сестру. Спаси себя.
– Зеркало всегда…
– Хочешь увидеть твою смерть? – спросила она. – Ты не сможешь спасти своих друзей. Их преследует какая-то холодная злая рептилия. Она летит высоко в небесах. Она ждет, когда они найдут тебя, – ее глаза прожигали в нем дыры. – И вполне возможно, что, найдя их, ты тем самым убьешь их.
– Вполне возможно? Звучит как-то неуверенно.
– Пророчество всегда описывает лишь возможность, – ответила она. – Эта тварь в небе, она покончит с тобой на самом деле. Она испепелит твою душу, превратит тебя в ничто. Ничего не останется, чтобы отправиться в Послесмертие.
Это не так сильно напугало Бедекта, как она, видимо, рассчитывала. Что бы ни ждало его за пределами Послесмертия, пугало Бедекта до чертиков, но обратиться в ничто? Этого было как-то сложно бояться. «Ничто» звучало даже чертовски хорошо для человека со вспоротым брюхом, утопающего в собственном гное. «Ничто» обещало покой.
Бедект прикрыл глаза, наблюдая за Отражением из-под полуопущенных век.
«Она пытается манипулировать тобой».
За внешним спокойствием бурлила древняя ярость.
«Все и каждый и их проклятые богом иллюзии хотят урвать кусочек Бедекта Имблюта».
Что ж! Он им его даст. Посмотрим, как им понравится вкус гнили и смерти.
– Я останусь с Цюкунфт не для того, чтобы спасти ее, – сказал Бедект и улыбнулся маленькой девочке. Любой настоящий ребенок с воплями ужаса умчался бы прочь от этой улыбки. Тот факт, что она и бровью не повела, напомнил ему, кто она и что она такое. – Мне все равно, что произойдет с твоей сестрой. В моем списке говорится, только что я не причиню ей вреда. И я спасу Вихтиха и Штелен не из-за чувства вины перед ними. Они мне нужны. У меня есть планы, кроме…
– Твои планы – дерьмо, старик, – почти голосом Штелен ответила Ферганген. – Ты уже должен бы это знать.
Она обернулась и опустила ноги в поверхность зеркала, как в лужу.
– Ты сам себя приговорил.
Она скользнула в зеркало, каким-то невероятным образом уместившись в нем.
Бедект перевернул зеркало ногой отражающей поверхностью к земле.
– Один из самых могущественных гайстескранкенов, которого я когда-либо встречала, – приглушенно произнесла Ферганген, – даже не знал, что он гайстескранкен.
– Большая часть гайстескранкенов не осознает, что они безумны, – ответил Бедект.
– Не безумные люди не разговаривают с зеркалами.
Бедект уставился на опрокинутое зеркало. Грудь ему сдавило. Он не мог дышать. Мир запульсировал красной пеленой агонии, его череп был готов взорваться, сам Бедект, все, чем он был, вот-вот разлетелось бы в клочья.
– Еще только слово, – произнес он. – Еще. Одно. Слово.
Зеркало не ответило.
В конце концов, это было всего лишь зеркало.
Глава двадцать седьмая
Неподалеку от Мюлль Лох на берег сошел человек. Он был один, хотя для управления кораблем такого размера явно требовалась большая команда. На нем была пурпурная мантия. Он сказал нам, что он – волшебник из Империи Маштрим. Мы терпели его безумие, пока он не разбил нашу церковь молнией. Тогда мы вывернули ему ребра из груди и повесили на его собственных кишках.
Штелен проснулась рядом с Лебендих. Скатка, которой они укрылись, укутала их, как гусениц-близнецов в коконе.
Мечница все еще спала, дыша глубоко и тяжело – Штелен всегда думала, что именно так дышат драконы.
Штелен увидела, что костер потух, и от страха сердце у нее чуть не выскочило из груди. Тут она поняла, что заря уже близко – небо над головой еще было черным, но у горизонта уже посветлело до темно-синего, – и расслабилась. Они провели ночь без огня, и альбтраум не заявились к ним. Их обеих защитило железное здравомыслие Лебендих.
Штелен выползла из скатки и потянулась, как кошка. Повернулась и легонько толкнула подругу ногой.
– Пора вставать, – сказала она.
Лебендих выругалась и нахмурилась, но поднялась на ноги.
Женщины быстро приготовились к дальнейшему пути. Мечница надела хауберк с цепями, заплела волосы в замысловатые косы, чтобы заправить их под шлем. Штелен носила штаны из мягкой кожи и многочисленные рубахи (каждая последующая чуть больше другой), чье предназначение заключалось в том, чтобы скрывать то, что она под ними прятала. В основном – ножи и краденые шарфы.
– Тебе стоит носить доспехи, – заметила Лебендих, указывая на многочисленные шрамы Штелен. Белые линии пересекали и ее тело, и друг друга – во многих местах. Трудно было бы найти неповрежденный участок на ее коже.
– Они замедлят меня, – ответила Штелен.
– Но тебя могут ранить.
– Так меня все время ранят.
– И?
– И?
Лебендих с притворной досадой фыркнула и принялась собирать лагерь, а Штелен пошла посмотреть, что с лошадьми. Большой жеребец Вихтиха топал, переступал на месте и надувал грудь, чтобы не дать застегнуть на себе седельные сумки. Штелен прошептала ему на ухо, что она с ним сделает, если он не будет хорошо себя вести. Жеребец прижал уши, встал как вкопанный и перестал выпячивать грудь.
Стоя лицом к нему и спиной к Лебендих, Штелен вытащила три деревянные фигурки оттуда, где она их прятала. Фигурку, изображающую ее саму, она не удостоила и взглядом и тут же сунула обратно в карман. Она посмотрела на крохотную копию Бедекта. Старик с топором выглядел измученным и больным, бледным и изможденным. Тревога светилась в его глазах, пятная их чем-то, что могло бы быть безумием, если бы он не был самым здравомыслящим говнюком, которого Штелен встречала в жизни.
– Морда у тебя, как кот насрал, – прошептала она и сунула в карман к собственной фигурке.
Статуэтка Вихтиха выглядела истощенной и усталой. Покрасневшие глаза были полны страха. Вихтих крепко обхватил себя руками, словно защищаясь от нападения. На фигурке не было заметно никаких ран, кроме нанесенных кёрперидентитеткой.
– Ночка выдалась еще та? – шепотом спросила Штелен у статуэтки.
Она задалась вопросом, как там дела у мечника, и поняла, что Вихтих находится в полудне пути к югу от них. Она почти что увидела местность, в которой он находился.
«Почему я могу видеть…»
– Мы доберемся до Унбраухбара еще до наступления темноты, – сказала Лебендих, прервав ее мысли.
Положив статуэтку Вихтиха к другим фигуркам, Штелен оседлала остальных лошадей.
Жирные тучи заполнили небо, ползли низко и грозили холодным дождем. Штелен усмехнулась, подумав о Вихтихе. Нежарко ему сейчас небось в одной грязной простыне-то.
– Ты выглядишь счастливой, – сказала Лебендих, забираясь в седло.
Штелен махнула рукой, указывая на небо.
– Прекрасный день сегодня.
Мечница с сомнением посмотрела на облака, пожала плечами и ткнула коня пятками, посылая его вперед.
Они ехали на юг, к Унбраухбару, под холодным дождем. Всадницы опустили поводья, позволив лошадям самим выбирать дорогу и темп движения. Спешить им было некуда. Штелен стоило только подумать о Вихтихе, чтобы точно узнать, где он находится. Идиот двигался не то чтобы быстро – совсем не в его стиле. Несмотря на все его бесконечные разглагольствования о его тонкой поэтической натуре, Штелен за все время путешествий вместе с ним ни разу не видела, чтобы он замедлил шаг или остановился, чтобы полюбоваться красивым пейзажем. Не то чтобы в Готлосе было на что посмотреть. Разве что для тонких ценителей бесконечной грязи и камней.