Она сидела молча, прислушиваясь, как скрипят старые полы под ногами остальных обитателей постоялого двора. Ее рука потянулась к карману с фигурками.
– Я на них даже не взгляну, – сказала она. – Мне плевать.
И вытащила из кармана фигурки Бедекта, Вихтиха и себя.
Так, ладно. Она не будет смотреть на статуэтку, изображающую ее саму.
Вихтих выглядел почти точно так же, как и в прошлый раз. Неуверенность хлестала из его глаз. Фигурка была покрыта шрамами – Штелен не могла поверить, что настоящий Вихтих оказался обладателем таких вот шрамов. Кем он будет без своей красоты?
«Просто говнюком».
С фигуркой Бедекта произошли изменения. Рот был открыт, словно Бедект кричал. Его глаза были глазами гайстескранкена, достигшего Вершины, в тот момент, когда он видит долгий путь вниз, к гибели. В любом случае он выглядел еще более избитым и покрытым шрамами, чем всегда. Неужели он уже и своего брюха лишился? Статуэтка была слишком маленькой, чтобы можно сказать это точно.
– Что-то тебя перемалывает, – прошептала Штелен деревянному Бедекту. Она зарычала, смахнула слезы и яростно уставилась на фигурку, стиснув ее так, что руке стало больно.
Но это было невозможно. Вихтих, не уверенный в себе? Бедект, потерявший свой хваленый здравый смысл? Изменения в статуэтках должны быть ложью. Это обман, какой-то трюк Моргена. Знал ли он, что она их украдет? Неужели она настолько предсказуема и попала в хитроумную ловушку, как самый тупой мечник?
Она отложила в сторону статуэтки Вихтиха и Бедекта и сосредоточила внимание на резной Штелен. Вот она – точная копия ее самой. Ненависть и уродство, страх и отчаяние. Отвращение к миру было ясно написано в каждой черте перекошенного лица. Как вообще может существовать нечто настолько уродливое и отвратительное? И как только Бедект провел рядом с ней все эти годы? Он должен был убить ее, избавить мир от его самой гнусной ошибки.
Ей захотелось изрезать игрушку. Отсечь от нее ненависть и уродство. Она хотела резать, и резать, и удалять все плохое в своей жизни, пока то, что останется от фигурки, не станет красивым и счастливым.
Вихтих, с его длинными пальцами художника, идеально бы с этим справился. Она представила себе, что нос у нее не такой узкий, а подбородок – не такой острый. Желтые осколки, полные ярости, она мысленно заменила на мягкие темные глаза. Зубы – белые и прямые.
«Он мог бы вырезать это и сделать меня красивой».
Штелен до крови прикусила внутреннюю сторону щеки. Вытащила нож с узким лезвием, держа его почти за кончик, и осмотрела фигурку, размышляя, что срезать с нее в первую очередь. В изображении все было не так. Она ненавидела каждый изгиб дерева, каждый край фигурки. Сглотнув, она поняла, что в статуэтке нет ни единой черты, которую она хотела бы оставить.
Она хотела ее сжечь.
Она хотела изрезать ее в щепки.
Проверив лезвие и протерев его от отпечатков и подтеков, Штелен убрала нож на место. Она любила этот нож. Она любила все свои ножи. Ножи никогда не лгали.
Штелен глянула на Лебендих и убедилась, что та все еще спит. Штелен поняла, что ей нужно делать. Она не могла доверить себе эти статуэтки. Ни одну из них.
«А ей ты доверяешь?»
Штелен подползла к сумке Лебендих. По сравнению с клептиком пауки были неуклюжими и шумными тварями. Она завернула игрушки в кусок ткани и спрятала их на самом дне сумки. Затем вернулась в свой угол, уселась там и принялась ждать, когда Лебендих проснется.
Так странно было что-то давать кому-то, а не брать. Никогда и никому Штелен не давала ничего, кроме смерти и боли. У нее было такое чувство, что это Лебендих что-то ей дала, а не наоборот.
Проснувшись, Лебендих села. Простыни свалились с нее, обнажив до пояса. Мечница потянулась, скручивая и поворачивая плечи, чтобы размять их после сна. Увидев Штелен, сидящую в углу в окружении разных вещей, которые она наворовала в течение предыдущего дня, она приподняла бровь и ничего не сказала. Лебендих умела как-то превратить мелкое воровство, которым Штелен занималась в отчаянной надежде быть, наконец, наказанной, если не в разумное действие, то, по крайней мере, в не то чтобы совсем безумное.
Штелен осмотрела мечницу.
«Она выглядит лучше».
Может быть, сейчас Лебендих и не была в своей лучшей форме, но, по крайней мере, она больше не выглядела такой измученной, будто вот-вот потеряет сознание.
Лебендих заплела косы, поднялась и оделась такими же привычными изящными и экономными движениями, как и всегда. Проверив, легко ли выходят мечи из ножен, она обратилась к Штелен.
– Я убью его, – сказала Лебендих.
Штелен медленно кивнула в знак согласия.
– Ты хочешь стать Величайшей.
– Да мне теперь наплевать на это.
Штелен хотела верить большой женщине. Ей хотелось верить, что Лебендих убьет Вихтиха исключительно из расположения к ней, Штелен. Она хотела в это верить, но ничто из того, что она знала о мечниках, не наводило на подобные мысли. И она помнила фигурку, копию себя самой, во всех мельчайших подробностях.
«Полюбить меня невозможно. Никто не сможет».
Глава тридцать пятая
С момента падения Меншхайт Лецте Империум города-государства непрерывно воевали друг с другом. И вас не должны обманывать длительные годы затишья, которые случались время от времени. Борьба идет постоянно, в спокойные времена – руками наемных убийц и шпионов. Есть только одно исключение: Гельдангелегенхайтен не воевал ни разу. Никто никогда не пытался захватить его, и сам Гельдангелегенхайтен ни разу не нападал ни на кого из своих соседей. И в то же время этот город-государство поддержал деньгами каждую войну, что случилась с момента падения Империума. А точнее – Гельдангелегенхайтен финансировал обе стороны в каждой из этих войн.
На то, чтобы довести готлосскую заставу до той степени чистоты, которая удовлетворила Моргена, пятнадцати тысячам мужчин и женщин пришлось трудиться не покладая рук почти весь день. Почему чистотой и совершенством одержимы столь немногие гайстескранкены? Если бы среди безумцев в рядах армии Моргена таких гайстескранкенов было бы больше, работа была бы закончена гораздо быстрее. И почти весь следующий день ушел на то, чтобы добраться до Унбраухбара.
Морген, верхом на своем идеально белом коне, далеко за пределами полета стрелы, осматривал жалкую городскую стену – не больше десяти футов в высоту.
Судя по виду города, жители разобрали большую часть зданий и пустили доски и кирпичи на это вот шатающееся под ветром позорище.
«Я мог бы подъехать и сам повалить ее».
Заманчивая мысль. Хороший хассебранд превратил бы город в выжженное пепелище. Уже не в первый раз Морген пожалел, что отослал Гехирн в Гельдангелегенхайтен для освящения своего нового храма. Он оглянулся через плечо на выстроившиеся ряды солдат. Пятнадцать тысяч мужчин и женщин в доспехах из сияющей стали, в ослепительно белоснежных одеждах. Какое красивое зрелище. Оно напомнило Моргену его игрушечную армию – он выстраивал солдатиков такими же безукоризненными рядами. Генерал Миссерфольг мог быть идиотом, но он знал, как командовать войсками.
Морген раз за разом разыгрывал штурм Унбраухбара своими игрушечными солдатиками, и теперь, когда он наконец был здесь, у него возникло чувство, что он уделил подготовке к этой битве слишком много внимания.
«Эта хлипкая стена даже не замедлит меня».
И хотя на стене стояли воины, их было намного меньше, чем он ожидал. Неужели король Шмуцих отвел основные войска в столицу, чтобы дать последнее решающее сражение там?
Морген глубоко вдохнул, ощутил вонь солдатского пота и лошадиного дерьма, и нахмурился. Его армия могла выглядеть идеальной, но до истинного совершенства ей было еще далеко.
Он закрыл глаза, распрямил плечи и замер неподвижно. Непоколебимая вера пятнадцати тысяч солдат омывала его. Они не сомневались в своем боге.
«Я приведу их к победе».
Сегодня он возьмет Унбраухбар, не потеряв ни одного солдата при этом. Город падет только благодаря его могуществу как гефаргайста.
«Подожди», – сказал Нахт. Отражение Моргена наблюдало за происходящим со щита, отполированного до зеркального блеска. Изогнутая поверхность искажала грязное лицо Нахта.
Морген вздохнул. Он находился достаточно далеко, чтобы никто из его солдат не услышал, как он разговаривает с невидимым собеседником. Так что на шепот можно было не переходить.
– Что еще?
«В Унбраухбаре живет больше пятнадцати тысяч человек».
Разведчики Моргена предполагали, что население города составляет около двадцати пяти тысяч человек.
– Ну и что?
«Числа имеют значение. Людей, которые не верят в тебя, которые не поклоняются тебе, здесь больше. – Его Отражение усмехнулось. – Людей, которые хотят, чтобы ты потерпел неудачу».
Морген хотел было возразить, что он бог, но его Отражение было право. Числа имели значение.
– Но сила веры тоже имеет значение. Мои люди верят в меня безоговорочно, ни тени сомнения не испытывают во мне.
«Но хватит ли этого? Что произойдет, если ты попробуешь – и потерпишь неудачу? Солдаты начнут сомневаться в тебе».
Морген закрыл глаза и подавил желание выругаться. Здесь, за пределами Зельбстхаса, его могущество зависело только от веры солдат в него. Если они начнут сомневаться в нем, его это действительно сильно ослабит.
– Если я возьму этот город, не потеряв при штурме ни одного человека, они узнают, что я их бог. Это сделает их веру намного сильнее – и я тоже стану сильнее.
Нахт уже исчез.
Морген взглянул на это жалкое подобие города.
«Если я потерплю неудачу…»
Он махнул генералу Миссерфольгу, и тот подъехал к нему.
– Сколько у нас дисморфиков? – спросил Морген.
– Двадцать, – не задумавшись ни на секунду, ответил Миссерфольг. Дисморфики имели самые разные формы, размеры и проявления, но генерал знал точный ответ на вопрос Моргена.