Правда зеркала — страница 91 из 97

Я подождал, пока он поднимет голову, и усмехнулся, показав ему свои слишком большие клыки. Мне не нужно было притворяться опасным и ненормальным. Я таким и был. Как кадровый пирокастер и палач короля Фюримера, я обладал определенной репутацией. На борту не было ни единого человека, который бы не трепетал перед тем, на что я способен, – включая капитана, моего единственного друга.

– Если кто-нибудь поднимет руку на капитана Биссаро или не подчинится хотя бы одному его приказу, я превращу весь корабль в комок плавающего пепла.

Рюкзайте сдулся, как парус под стихающим ветром. Казалось, он вот-вот расплачется, и мне хотелось его утешить. Но я понятия не имел, как это делается. Где бы я мог этому научиться?

– Пепла, – снова прошептал я и вздрогнул. Как давно я этого не делал! Да и на корабле особо не разгуляешься. Я вспомнил, как горела Аусфаль в битве при Зиннлосе. Рюкзайте покинул палубу. Возможно, я улыбнулся, отдавшись этим приятным воспоминаниям.


Ненависть Биссаро к себе грызла его душу, и хотя я мог и понять, и посочувствовать его сложностям, я не мог простить. Он убил духовного наставника, единственного человека, который мог спасти нас обоих.

В тот день, когда мы собирались покинуть гавань Граухлоса, я, стоя на палубе, наблюдал, как на корабль затаскивают последние грузы. Капитан присоединился ко мне.

– Гехирн, старый друг мой, – сказал он, похлопав меня по спине. – В смерть можно убежать от поражения длиною в жизнь.

Я так и не понял – неужели он пытался меня таким способом подбодрить?

За долгие годы нашей дружбы мы успели побеседовать о многом. Ребенком Биссаро был разочарованием для его матери, а взрослый Биссаро стал разочарованием своего отца. Преуспеть было последней, самой последней вещью в жизни, которой он желал.

Однажды утром за завтраком, когда мы поглощали безвкусную жижу из вареного мяса и серых овощей, капитан Биссаро пошутил, что втайне надеется, что команда взбунтуется и выбросит его за борт. Их трусость, их смирение перед лицом его все более безумного и опасного поведения только подпитывали его депрессию.

– Люди, – сказал капитан Биссаро, – просто черви. Мерзкая гниль мира.

Я смотрел, как он ковыряется в тарелке, но ничего не ест. Когда он перестал есть? После того, как он ушел, я съел его завтрак ровно так же, как свой, чтобы повар передал матросам – капитан все еще ест. Затем погладил свой набитый живот и возненавидел себя. Моя мама не позволяла мне встать из-за стола, если на тарелке оставался хотя бы один кусочек. И я до сих пор не могу.

Могу ли я винить ее за то, кем стал?

В какой момент мы начинаем отвечать за то, кто мы есть?


Дни тянулись незаметно, как и покрытое водорослями море. Я смотрел, как добрый капитан кормит рыбу, а матросы смотрели на меня – а я задавался вопросом, осмелятся ли они на мятеж.

На двадцатый день штиля корабль дрейфовал сквозь сырой туман, воняющий грязью и гниющей рыбой. Не видно было ни дозорного в вороньем гнезде, ни моря за бортом, как я ни вглядывался. Тяжелые миазмы пожирали каждый звук, жадно всасывали его и хоронили в своих мутных кишках. Матросам приходилось кричать до хрипоты, чтобы их услышали на дальней стороне палубы. Суеверные утверждали, что это все творит начинающий идти вразнос безумец, который скрывается где-то на борту. Более опытные моряки похвалялись, что видели штуки и похуже.

Опасаясь, что он воспользуется возможностью, чтобы накормить рыбу последний раз, я отправился на поиски капитана. Я нашел его на носу. Он кашлял сгустками засохшей крови вперемешку со слизью и сплевывал их в море. Он первым услышал шум прибоя и закричал, чтобы бросили якорь. Затем его бурно вырвало. Эти внезапные признаки жизни у нашего капитана несколько взбодрили команду. Никто не знал, можно ли обратить вспять разрушительные заблуждения котардиста с помощью чего-то настолько простого, как радостное возбуждение, но все что угодно лучше, чем наблюдать, как он разрывает себя по кусочкам.


Позже Биссаро признался мне, что не знает, почему предупредил команду. Возможно, это был последний всплеск его воли к жизни перед тем, как сдаться неотвратимому разложению, которое пожирало все его желания, кроме желания покончить со всем этим. Я предположил – и ему эта возможность понравилась гораздо меньше, – что король Фюример, могущественный социокастер и искусный манипулятор, вписал кое-что между строк, когда давал Биссаро патент на путешествие. Биссаро должен был стать правителем всех новых земель, которые ему удастся открыть, и управлять ими от имени короля.

И этот король был не из тех, кого можно ослушаться.

Ночью, когда команда предавалась грезам о женщинах и земле, я подсматривал за Биссаро в его тесной каюте. Я смотрел, как он раздевается, и понимал, что он обнаружит, но все равно содрогался от ужаса. Он действовал осторожно, словно желая не причинить еще больше вреда своему разлагающемуся телу. Биссаро больше чем наполовину умер, как ему только удается держать себя в руках?

Капитан снял испачканную шелковую рубашку, обнажив торс. Ребра просвечивали сквозь плоть, а местами были видны и внутренние органы. Легкие обвисли, как полные гнили марлевые мешки. Когда он перестал дышать? Я смотрел, как он ощупывает шею почерневшими пальцами, пытаясь найти пульс. Капитан нахмурился. Собравшись с духом, просунул пальцы между двумя уже обнажившимися ребрами с левой стороны и ощупал все внутри. Затем вытащил сухие пальцы, рухнул на стул и немигающим взглядом уставился на стену.

Разве котардист не должен умереть, когда его тело доходит до такой степени разложения?

Боги, как бы мне хотелось, чтобы нам было с кем поговорить.

На следующий день туман рассеялся. Команда увидела длинные белые пляжи, тропические деревья и мужчин и женщин с бронзовой кожей. Они сияли на солнце так, словно были с ног до головы увешаны золотом. Капитан Биссаро пошутил, разговаривая со мной, – он, дескать, надеется, что вид полураздетых молодых женщин заставит матросов потерять контроль над собой. Основной части экипажа приказал оставаться на борту. Для высадки на берег набрал небольшую команду, меня и четырех здоровенных мужиков, искушенных в насилии и обладающих нравственностью трюмных крыс. Мы загрузились в шлюпку. Даже после стольких месяцев, проведенных в море вместе, я так и не запомнил, как зовут этих четырех убийц.

Шлюпка подходила к берегу все ближе. У меня перехватило дыхание, когда я понял, что именно вижу. Я глянул на Биссаро, но он казался рассеянным, погруженным в свои мысли.

– Капитан, это же золото. Все вот это.

Биссаро прищурился. Теряет ли он и остроту зрения? Какая ужасающая мысль. Ослепнет ли он в один не самый прекрасный день, когда и глаза его сгниют?

Мужчины и женщины на берегу были одеты в красные и золотые одежды. Золотые ленты обвивали их конечности и свисали с запястий и лодыжек. И даже в волосах сверкали золотые украшения.

– Это невозможно, – сказал Биссаро. – Золота не может быть так много.

Я хотел положить руку ему на плечо, но не осмелился прикоснуться к нему.

– Это… Я уверен, что это золото. – Другая мысль пришла мне в голову. – Капитан, а мы сможем общаться с этими людьми?

– Король сказал, что я смогу, – ответил Биссаро.

Фюример сказал мне примерно то же самое, когда просил предать моего единственного друга.

– А сработает ли это здесь? – без задней мысли спросил я.

– Думаю, да.

Я сразу понял и кивнул. Мое безумие формировало реальность, а безумие короля Фюримера определяло ее.

– Если король так сказал, значит, так оно и будет. Глупый вопрос.

Биссаро кивнул, и мой проступок был прощен и забыт. По правде говоря, мне кажется, его вообще не волновало, что я думаю. Мои сомнения ничего не значили, если они шли вразрез с убеждениями такого могущественного социокастера, как король.

Золотые дикари собрались там, где лодка скоро должна была ткнуться в берег. Я осмотрел их в поисках оружия – и не нашел его. Слишком мало одежды, чтобы они могли спрятать на себе что-то крупнее ножа. Теперь, когда они подошли поближе, я разглядел их во всех подробностях. Женщины были прекрасны. Длинные волосы цвета жирной плодородной почвы и мягкие темные, почти черные глаза. Мужчины все как один были атлетического телосложения, подтянутые, худощавые и мускулистые. С такого расстояния уже нельзя было ошибиться, это теплое свечение украшений на них говорило только об одном. На этих людях сейчас было надето больше золота, чем имелось во всех сокровищницах короля. Должно быть, перед нами местная королевская семья. Но где же солдаты, защитники таких важных людей? То, что у них явно не было оружия, отнюдь меня не успокоило. Безоружный человек с правильными заблуждениями может разрушать города. Я живое тому доказательство, ибо я сжег Аусфаль.

Капитан Биссаро наклонился ко мне и тихо проговорил:

– Будь начеку. Если я только скажу, сожги их всех.

О боги, пожалуйста, позволь мне жечь. Должно быть, страстное желание хотя бы частично отразилось в моей зубастой ухмылке, потому что Биссаро почти испуганно подался назад. Мой единственный друг шарахался от меня. Это было словно удар под дых. Это маленькое, тихое предательство отразилось в моем собственном предательстве и только раздуло пожирающее пламя внутри меня. Я снова ухмыльнулся капитану, снова нарочито обнажив свои слишком крупные клыки и пытаясь таким образом скрыть болезненное одиночество, от которого подвело живот.

Пожалуйста, позвольте мне жечь.

Лодка подошла к берегу. Четверо убийц Биссаро выскочили из нее и вытащили ее на мягкий песок. Мы с Биссаро вышли из лодки, не намочив ног.

Хотя туземцы были очень мускулистыми, по сравнению с четырьмя звероподобными матросами они выглядели детьми. Они залепетали на своем родном языке, а Биссаро стоял и смотрел на них не мигая. Я думаю, ему потребовалось мгновение, чтобы осознать – он понимает, что они говорят. Капитан пожал плечами и шагнул вперед, подняв руки, чтобы показать пустые ладони. Он оставил меч в каюте. Да и честно говоря, толком не умел с ним обращаться.