- Малик!
Судя по звуку её голоса, она была у входа в переулок, меньше чем в пятидесяти шагах. Я вломился в ближайшую хлипкую дверь, и в следующий миг дверной проём у меня за спиной заволокло липкой паутиной.
Я оказался в покоях швеи, сморщенной старой женщины, сидевшей у окна с вышивкой на коленях. В комнате пахло свежим хлебом, и несмотря на страх перед преследующей меня адской бестией, рот наполнился слюной.
- Здесь есть другой выход? - спросил я.
Старуха указала на дверной проём в задней части помещения.
- Хорошо.
Я сунул свою потрёпанную рукопись в корзину рядом с ней, затем выхватил шитьё у неё из рук.
- Вставайте и снимайте одежду.
У швеи отвисла челюсть.
- Сэр, я этого не потерплю! - она вытащила длинную спицу из заплетённых в клубок волос. - За кого вы меня принимаете?
- Не глупи, старуха, - я отмахнулся от спицы и силой поставил её на ноги. - Мне нужен не подарок, а обёртка.
Я схватил её шаль и обернул вокруг рогов, затём сорвал с неё платье и натянул на собственные плечи, ведь одним из даров Цирика была моя способность избегать преследователей — при условии, что мне удастся немного изменить внешность.
Я толкнул старуху в тёмный проём.
- Беги со всех своих старческих ног! Сейчас в эту дверь войдёт гарпия — и убьёт всех на своём пути!
К этому моменту Руха уже оказалась снаружи и орудовала своей изогнутой джамбией, рассекая паутину. Я схватил работу старой женщины и уселся за шитьё.
В следующий миг ведьма ворвалась внутрь. Она сразу же повернулась ко мне, подозрительно сощурив подведённые кохлем глаза. Я поднял брови и улыбнулся, как улыбаются старухи. Руха смотрела на меня, пока моя грудь не стала тяжёлой, как наковальня.
Наконец ведьма посмотрела в проём.
- Он туда побежал?
Я кивнул, и в этот миг моё эгоистичное брюхо выдало меня чудовищным урчанием. Взгляд Рухи метнулся обратно, и она наморщила лоб.
- Малик! - прошипела она. - Что ты здесь делаешь?
Странный вопрос, учитывая, что я от неё прятался. Я сразу понял, что она просто пытается отвлечь моё внимание, пока готовит заклинание. Я вскочил на ноги, возопив:
- Как будто ты не знаешь!
Она прыгнула на меня. Я бросил вышивку ей в лицо и почувствовал, как её джамбия резанула меня по правой руке. Пальцы онемели.
- Арфистская мегера!
В ярости я сгрёб её за аба, развернулся к окну и вышвырнул ведьму наружу в грязный переулок.
В любой другой ситуации я бы сбежал, трусливо поджав хвост, и Руха об этом знала. Но она так меня разозлила, покалечив руку, которой я пишу, что я выхватил кинжал и прижался к стене у двери, и ждал там, когда она влетела обратно в комнату. Вместо того, чтобы благоразумно ударить её в спину, я с размаху резанул её по плечу. Она рухнула, как баран под топором мясника.
Собираясь навсегда избавиться от преследовательницы, я поднял её нож и встал над её телом, и тогда эта стерва схватила меня за ту часть тела, которую не следует трогать чужакам. Она безжалостно вывернула руку и потянула на себя, и каждый мужчина понимает, какую агонию я тогда испытал. Всё, что я мог — разжать её пальцы и отшатнуться. Задыхаясь, она стала читать одно из своих арфистских заклинаний, и это в мгновение ока привело меня в чувство.
Я пинком бросил стул ей в лицо, затем схватил корзину с рукописью и вылез в окно, бросившись наутёк со скоростью человека, едва избежавшего верной смерти.
***
Через час я добрался до своих покоев в гостинице «Красное ведро» — несомненно, самой ужасной гостинице Глубоководья. Это место было таким грязным, что здесь не обедали даже крысы, а постояльцы были такими мерзкими, что даже нищие с ними не заговаривали. Но у неё было два качества, которые я ценил превыше всех остальных: постель, стоившая всего один серебряный таран в неделю, и клиентура, которая никогда не вмешивалась в чужие дела. Когда я вошёл в общую комнату, по-прежнему одетый в платье швеи, никто не сказал и слова, а когда я сорвал шаль и перевязал ею руку, они лишь отвели взгляды и притворились, что не замечают моих рожек. Швырнув платье женщины в огонь, я уселся за столик в углу и стал оценивать нанесённый моей книге урон.
Всё было хуже, чем я ожидал; двадцать страниц потерялись, а другие пятнадцать Боуден Бонифацей превратил своим огнём в неразборчивое месиво.
- Пусть улей ос жалит его глаза! - прошипел я. - И да поперхнётся скорпионом эта проклятая арфистка!
- С мудрецом это можно устроить, - слова произнёс не один голос, а тысяча — глубоких и скрежещущих, как точильный камень. - А с ведьмой — вряд ли.
Я поднял взгляд, чтобы увидеть ухмылявшийся череп напротив. В его глазницах горели два чёрных солнца, багровая плёнка обтягивала кости лица, чёрный язык болтался между зубами, а тело было копошащейся массой вен и сухожилий.
- О могучий! - я задрожал, поскольку в присутствии Цирика воздух всегда становился холодным как лёд. - Ты наблюдал?
Единственный не удостоил меня ответом.
- Руха — одна из любимчиков Мистры. Если я трону её хоть пальцем, начнётся война богов — и ты прекрасно об этом знаешь. Так почему продолжаешь просить?
- У каждого смертного есть мечты, о Могучий.
- Я уже сделал тебя моим серафимом. Чего ещё тебе желать?
Я вздрогнул от его резкого тона.
- Ничего, Высочайший. Я прошу лишь служить вам, - и тут проклятое заклинание Мистры заставило новые слова возникнуть внутри меня и сорваться с моих уст. - Хотя я не могу понять, почему мне нельзя служить вам с достойной трапезой в животе и пригоршней золотых бисенти в кошельке.
Глаза Единственного стали горячими, как чёрное пламя.
- Я прощаю тебя, но лишь потому, что ты не властен над своим языком.
- Благодарю вас, Могучий.
Я склонил голову, принимая милосердие Единственного, ведь серафиму прежде остальных не следует беспокоить своего бога такими мелкими просьбами.
- Я больше не позволю этой идее очернить мои мысли.
В это мгновение из ниоткуда появился хозяин и поставил перед Единственным кружку сладко пахнущего эля и блюдо с жареным фазаном. Я был изумлён, поскольку единственным мясом, которое мне здесь подавали, были черви в моей каше.
Единственный посмотрел на хозяина, стоящего у стола, как любопытный ребёнок.
- Ты ожидаешь от меня платы?
- Никогда! - мужчина устремил на меня взгляд своих скаредных глаз. - Я запишу трапезу на счёт Малика.
Я был слишком потрясён, чтобы возражать, поскольку много лет не обонял такого вкусного аромата — а в последние дни поглощал только кашу. Но нельзя было приступать к трапезе прежде своего бога; я держал руки на коленях и ждал его приглашения.
Цирик разорвал фазана на две части и начал поглощать свою половину, хрустя косточками. Я устремил взгляд на оставшееся и несколько раз причмокнул, но Единственный ничего не заметил.
- Представление, которое ты устроил в издательстве, стало для меня проблемой, Малик.
Между голыми зубами Единственного и по его костистому подбородку потёк сок фазана.
- Мудрецы Огмы начали записывать собственную версию моего суда. Они тебя опередят, если не опубликуешь свою книгу в ближайшее время.
- Простите моё невежество, о Могучий, ведь я обладаю предусмотрительностью осла и разумом овода, но какая вам разница? Никто не поверит их лжи, прочитав моё великолепное изложение.
Единственный закатил свои чёрные солнца в глазницах.
- Правда работает не так, Малик.
- Разве? - для меня это было откровением, поскольку сияние правды Единственного всегда ослепляло меня. - Но ведь факты есть факты!
Цирик покачал головой.
- Допустим, ты идёшь вдоль ручья и находишь алмаз размером с кулак. Что он для тебя означает?
- Целое богатство, конечно же.
- Но если алмаз найдёт маленький мальчик, он может выбросить его в реку. Для него это просто камень.
И тут Цирик начал поглощать вторую половину фазана. Я позволил стону сорваться с губ. Но в своей бесконечной милости Единственный проигнорировал это оплошность и продолжил есть.
- Тот, кто говорит первым и как можно громче, и определяет, что правда, - сказал Цирик, продолжая жевать, чтобы я увидел напрасную трату всей этой пищи, сгнивающей у него во рту. - Ты должен опубликовать своё изложение раньше, чем жрецы Огмы закончат своё.
Я не стал предлагать Единственному использовать магию для публикации книги, потому что он едва не начал войну богов, когда много лет назад попытался сделать нечто подобное с Циринишадом.
- Сколько у меня времени? - спросил я.
- Мало. Они будут готовы через пять дней.
- Пять дней! Мне потребуется пять дней только чтобы восстановить утраченное!
- Правда принадлежит быстрым, Малик, - Единственный указал на меня обгоревшим кончиком крыла — всем, что осталось от пышного фазана. - Ты быстр?
- Был бы быстрее, не сделай ведьма со мной вот это, - я поднял перевязанную руку.
Единственный взглянул на мою рану.
- Просишь об исцелении?
- Никогда, о Могучий!
Я спрятал руку под столом — было бы глубочайшим оскорблением попросить самого Цирика заняться грязной исцеляющей магией.
- Но я должен переписать всё, что было потеряно, а рана это усложняет — как и мой голод.
- Только если ты позволяешь, Малик. Мы оба это знаем.
Цирик говорил о втором даре серафима — способности терпеть любую боль и всё равно выполнять волю Единственного.
- Мне всё равно нужно время, чтобы переписать потерянные страницы, - сказал я. - Коварство ведьмы стоило мне тридцати пяти листов.
- Ты уверен?
- Я знаю, чего не хватает в моей собственной книге.
- Да я не про книгу, глупец! - ладонь Единственного хлестнула меня так быстро, что я не увидел движения, только почувствовал удар. Голова загудела. - Про ведьму! Откуда ей было знать, что ты отправишься в «Спокойную гавань»?
Я сразу же понял, о чём говорит Единственный.
- Эта мерзавка! Она настроила против нас каждое издательство в городе!