— На! Дом придёшь, спать ляжешь, выпей! Тотем придёт, говорить будет!
Джонни ухмыльнулся, склянку взял, побултыхал.
— Десять доллар, — индеец широкую ладонь протянул.
— Десять уже?! — опешил Джонни.
Но понимал, просто так его учить не станет никто. Слишком большая сила в нём заключена. Поэтому десятку из заначки достал и Могучему Быку в ладонь вложил.
Виски даже допивать не стал, поскакал домой. Склянку на сеновале спрятал, потом весь день ходил как в облаках витал, быстрей бы до той склянки добраться. Даже папаше помогать взялся, чтобы время скорей прошло.
А вечером снова на сеновал залез, да тут же залпом склянку осушил. На этот раз горькое молоко оказалась и невкусное, но Джонни даже отплёвываться не стал, не осмелился, лишь бы подействовало.
И в самом деле тотем пришёл, заговорил с ним. Волчара здоровенный, ростом с телёнка, зубы как ножи, шерсть вся как снег белая.
— Я — Белый Волк! — говорит.
А Джонни только и смотрит.
— И ты, Джонни, тоже — Белый Волк! — говорит. — Смотри!
Запахи все в нос ударили, жарко стало, Джонни на руки смотрит, а там — лапы с когтями перед глазами расплываются.
— Ты — великий воин, Джонни! — волк говорит.
Джонни зарычал только, низко, утробно, но тут будто его наизнанку вывернуло, Джонни только подумать успел, что это шкура белая наружу лезет, да отрубился.
Проснулся в луже блевотины. Но и это ему не впервой было, только вот блевота белая была, как молоко. Рыться в ней Джонни не стал, но готов поклясться был, что и клочья шерсти в ней виднелись.
Ладно хоть в этот раз никого не загрыз, хоть и чувствовал — может запросто. Сдержался. По двору побродил, голову почесал, решил — надо в городок. Снова индейцев искать, да расспрашивать, что дальше делать и как дальше быть. Да и сам чувствовал, надо бы ему ещё такого волшебного молока. Вот только Могучий Бык снова денег потребует, а все свои накопления Джонни уже потратил. А папаша всё равно не даст. Надо было думать, а думать Джонни не слишком любил.
Зашёл в дом, осмотрелся. Папаша уже куда-то уехал, так что можно было поискать деньги здесь. По всем заначкам и сундукам кое-как наскрёб полсотни, оседлал лошадку и помчался до города.
Индейцев застал на окраине, те как раз собирались уезжать, то ли в другой город на ярмарку, то ли обратно в резервацию. Но при виде Джонни остановились.
— А, Белый Волк, — сказал первый индеец.
Они почему-то переглянулись и засмеялись.
— Хотел трава? Сон смотреть? — спросил Могучий Бык.
Джонни кивнул, хоть и уверенность его улетучивалась с каждой секундой. Индейцы снова залопотали на своём языке, то и дело кивая в сторону Джонни и посмеиваясь.
— Двадцать доллар, — произнёс индеец.
Джонни протянул ему деньги. Взамен Могучий Бык протянул ему маленький мешочек. Белый Волк развязал тесёмки и заглянул внутрь. Там были какие-то сушёные кусочки.
— Жуй, — сказал индеец, заодно показывая жестами. — И помнить, ты — Белый Волк.
Уж это Джонни помнил наверняка. Индейцы перекинулись несколькими словами между собой и с гиканьем умчались в горизонт, даже не прощаясь с Джонни.
Джонни медленно ехал по центральной, подкидывая мешочек на руке. Он был Белым Волком, величайшим воином прерий. А этот мешочек раскрывал его скрытую силу. Джонни не утерпел и высыпал содержимое мешочка в рот. На вкус эти кусочки оказались просто отвратными, что-то смутно напоминали, но Джонни упорно проглатывал каждый, чувствуя, как по жилам разливается волчья кровь.
Лошадь с хриплым ржанием выкинула его из седла, но Белый Волк ловко приземлился на все четыре лапы. Он чувствовал, как во рту удлиняются клыки, а пальцы превращаются в острые когти. Как бугрятся мускулы на его спине, как обострились все чувства и как мощны его лапы. Он чувствовал себя настоящим хищником, рождённым для охоты и битвы.
А ещё он почувствовал голод. Не тот голод, который можно утолить булкой хлеба или яблоком, а настоящий, первобытный, когда брюхо сводит судорогой и слюна течёт сама по себе. Белый Волк увидел добычу и бросился на неё, позабыв обо всём.
В жадную пасть хлынул поток свежей парной крови, сладкой и по-настоящему вкусной, но тут кто-то попытался отобрать у него добычу. Он зарычал, не глядя, полоснул когтями, продолжая терзать сладкое вкусное мясо. Какой-то смельчак выстрелил, не попал, но следом за этим на голову Белому Волку обрушился богатырский удар оглоблей. Он выпустил жертву и обмяк.
В чувство пришёл уже в городской тюрьме. Как оказалось, Джонни перегрыз местному доктору сонную артерию, а помощнику шерифа ногтями расцарапал лицо. Доктор умер потом от заражения крови, а помощник обзавёлся парочкой новых шрамов.
Эту историю Джонни Биверс рассказал мне, пока мы сидели в тюрьме, он за убийство, а я, Джеймс Ти Хэнкс, за подделку документов. На следующий день его повесили, а мне удалось доказать невиновность, выйти, и записать эту историю, и Бог мне судья, если хоть слово из неё я выдумал.
El Gringo
Пепе Гонсалес настоящим мексиканцем был. Таким же бедным, как его индианка-мать, и таким же гордым, как его папаша-испанец. И хоть Пепе был отъявленным головорезом, он оставался таким же набожным католиком, как все мексиканцы.
В ту пору он со своей шайкой грабил почтовые дилижансы к северу от Рио-Гранде, и немало успел набедокурить, да так, что за него, живого или мёртвого, любой шериф готов был заплатить по меньшей мере три сотни. Да только любой законник скорее получал от Пепе заряд дроби в лицо, а не три сотни. А больше всего в жизни Пепе полагался на Господа и на свой дробовик, и считал, что оба они хранят его от бед.
Да и банду он сколотил что надо. Не абы какой сброд из разорившихся фермеров или беглых конокрадов, а настоящий отряд кабальерос, все как на подбор, двенадцать человек вместе с Пепе. И пусть даже выглядел Пепе среди них невзрачно со своим деревенским выговором, смуглым даже для мексиканца лицом, потрёпанным пончо и жиденькими усами, но авторитетом среди них был непререкаемым.
Ещё большим авторитетом он был среди крестьян и бедняков к югу от границы, с которыми щедро делился добычей, да и на нужды церкви жертвовал изрядно.
В общем, дела у него шли хорошо. Пока не появился гринго.
В тот день кабальерос отдыхали в городке Провиденсия, что стоит неподалёку от Рио-Гранде. Отмечали ещё одно успешное дело, всей бандой распивая виски в местном салуне да тиская местных девчонок. Пепе как раз вышел на улицу, свежим воздухом подышать, когда на главной улице показался всадник на вороном жеребце.
Был он одет во всё чёрное, будто гробовщик, и даже пояс с кобурой были из чёрной кожи, а из-под широких полей чёрной шляпы виднелось бледное худощавое лицо и мутные рыбьи глаза. Всадник остановился возле Пепе, бросил поводья на коновязь и прошёл в салун, на мгновение встретившись взглядом с мексиканцем. Пепе только удивился его бледноте, будто кожа этого гринго солнца никогда не видела. Нечасто такого увидишь в мексиканском захолустье. Пепе зашёл следом за ним.
Сразу послышались смешки, шёпот громкий, но гринго спокойно проследовал к барной стойке и напротив бармена уселся.
— Эй, гринго! — Хавьер прокричал, один из кабальерос.
Пепе нахмурился и встал в дверях. Незнакомец бывалым выглядел, и со стороны Хавьера было глупо задирать его. Хавьер всегда был дураком, хоть и стрелял отменно.
— Да? — хрипло отозвался гринго.
И было что-то в его голосе, отчего всё желание его задирать у Хавьера выветрилось. Все тут же вернулись к своим делам, разговорам и выпивке, а Мигель снова на гитаре забренчал.
Гринго выпил виски, помолчал пару минут.
— Слышал я, Педро Гонсалес нынче здесь обитает, — произнёс он на испанском.
И тишина повисла. За такие расспросы в этих местах можно было и на пулю нарваться, но гринго спокойно сидел, повернувшись спиной к дюжине вооружённых кабальерос.
— И какое у тебя к нему дело? — произнёс Пепе.
На законника этот незнакомец не был похож, да и чутьё подсказывало, что не за наградой этот гринго сюда заявился.
— Деловое предложение, — гринго повернулся и уставился на Пепе холодным взглядом своих мутных глаз.
— Ну пойдём, побеседуем, — хмыкнул Пепе.
Они оба поднялись наверх, в одну из комнат, подальше от любопытных ушей и глаз.
— Банк Сан-Антонио, — произнёс гринго, как только Пепе дверь закрыл.
— Говори сперва, кто ты такой, — сказал Пепе на плохом английском, сжимая дробовик под полами пончо, с которым не расставался ни на минуту.
— Просто ещё один гринго, — холодно произнёс незнакомец.
— С такими я дел не имею, — ответил Пепе и откинул пончо.
Обрез перед лицом его вскинул, курки взвёл.
— Пятьдесят тысяч долларов. И почти никакой охраны, — произнёс гринго, равнодушно глядя в глаза Пепе.
Дробовик медленно опустился. Но тут же вскинулся снова.
— Сдаётся мне, ты обдурить нас решил, гринго, — сказал.
Обычно все падали на колени и молили о пощаде, когда Пепе целился в них из дробовика, но гринго не упал, а так и остался стоять.
— Нет, — ответил гринго. — Не выйдет с тобой, я этот банк с бандой Мигеля Кортеза возьму. Только их искать дольше.
Пепе рассмеялся.
— С этими pendejos?
— Будет сложно, но я справлюсь. Твои кабальерос надёжнее.
— Ха! Надо же, даже янки понимает! — снова рассмеялся Пепе.
— Я из Луизианы, — нахмурился гринго, но для мексиканцев те, кто жили к северу от Рио-Гранде, были самыми настоящими янки, даже если никогда не бывали в Коннектикуте или Массачусетсе.
Пепе обрез опустил, нового знакомого по плечу хлопнул, мол, нормально всё.
— Пятьдесят тысяч, говоришь? И ты с нами пойдешь?
— Конечно. Пятую долю мне, остальное — ваше. План есть, сработает как надо.
— Пятьдесят тысяч… — протянул мексиканец. — Десятая доля твоя, согласен.
Гринго задумался на минутку, но тут же руку протянул, пожали, договорились. Условились встретиться через две недели, в амбаре на окраине Сан-Антонио. Гринго тут же из кабака вышел, на жеребца вскочил и на север ускакал, а Пепе думать стал.