— Все нормально, — ответила Карла.
— Не вставайте пока, — предупредил мужчина. — Подождите немного.
— А вы кто такой? — свысока обратилась к нему медсестра.
— Я работаю внизу, — объяснил мужчина, — торгую печатными изданиями. (У входа в палату стояла тележка с газетами и журналами.) Поднялся сюда разнести прессу и услышал крики…
— Ясно. — Медсестра прикоснулась к своей щеке, волосам, будто желая убедиться в их ароматной чистоте и свежести. — Что ж, спасибо, но теперь мы взяли ситуацию под контроль.
Мужчина посмотрел на Карлу:
— Ничего, если я уйду?
Грубость медсестры покоробила Карлу, но она промолчала: ей очень хотелось, чтобы ее оставили в покое. Она кивнула.
— Ладно, — сказал мужчина. — Берегите себя.
— Спасибо! — крикнула Карла, когда он уже вышел из палаты. Вряд ли он ее услышал.
Медсестра заговорщицки подмигнула Карле и произнесла беззвучно, одними губами:
— Араб.
Часом позже Карла направилась в парк при больнице, чтобы съесть принесенный из дома обед. Внизу, в холле, она увидела своего спасителя — в стеклянном магазинчике за прилавком с прессой. Он жестом попросил ее остановиться и секунду спустя был уже рядом с ней:
— Разве вам не надо лежать?
— Нет, нет, со мной все хорошо. Я не поблагодарила вас как следует. Я вам очень признательна.
— Ерунда. Любой сделал бы то же самое.
— Мне жаль, что медсестра была так… невежлива с вами.
— А, эта. Я ей не нравлюсь, верно? — Он презрительно поджал губы, изображая медсестру. — Мы взяли ситуацию под контроль.
Карла рассмеялась: у него получилось очень похоже. А затем, не желая, чтобы он подумал, будто расизм медперсонала она расценивает как повод для шуток, добавила строгим тоном: — Боюсь, она не очень приличный человек.
Заметив коричневый бумажный пакет в ее руке, мужчина спросил:
— Идете на улицу обедать?
— Да.
— Можно мне пойти с вами?
Карла растерялась. Она стеснялась есть перед незнакомцами.
— Но ваш магазин?..
— Я его просто закрою. Повешу объявление, и все.
— Э-э… ладно.
— Я точно не помешаю?
— Точно!
Он протянул руку:
— Я еще не представился. Меня зовут Халед.
Карла, памятуя о неустранимой влажности своих ладоней, пожала кончики его пальцев:
— А меня Карла.
Халед вернулся в магазин, взял свой ланч и запер дверь. Вдвоем они вышли в парк. На краю лужайки стояло дерево.
— Сядем в теньке, — предложил Халед.
Карла согласилась, хотя предпочла бы обедать на скамейке. На траве она всегда чувствовала себя неловко. Вдобавок она была в юбке, и это означало, что ей придется следить за собой с удвоенной бдительностью.
Когда они пересекли лужайку, Халед снял пиджак и расстелил его под деревом:
— Прошу, садитесь. А то запачкаете платье.
— О нет, — возразила Карла, — это лишнее. — Стоя над ним, она увидела, что он начинает лысеть: на макушке светилось круглое коричневое пятнышко кожи размером с пенни.
— Вовсе не лишнее, — настаивал Халед.
— А как же вы?
— Ну, — он посмотрел на свои джинсы, — мне все равно. Пожалуйста, садитесь.
Исчерпав все известные ей формы вежливого отказа, Карла осторожно опустилась коленями на пиджак и села. Халед извлек из нейлонового рюкзачка ложку, вилку, салфетку и пластиковые миски с рисом и овощным рагу.
— Жена моего брата готовила, — словно извиняясь, пояснил он. — Это египетская еда. Надеюсь, вас не смущает запах?
— Нисколько! — поспешила с ответом Карла. — Наоборот, нравится.
Она не лгала. Что бы там ни было в его мисочках, пахло все это восхитительно. Застенчиво стараясь не шуршать пакетом, Карла достала творог.
— Значит… вы из Египта? — спросила она.
— Да, из Александрии.
— И как давно вы работаете в больничном магазине?
— В моем магазине, — поправил Халед. — Вот уже два года, как я там хозяин.
— Правда? Замечательно. — От сидения на пятках у Карлы затекли икры и ступни. Она предприняла рискованный маневр: вытянуть ноги так, чтобы юбка нигде не задралась.
— Скажите, а что будет с тем калекой? — поинтересовался Халед. — В полицию уже сообщили?
— Нет, что вы! Нет… Я не стану писать заявление. — И после паузы добавила: — Мы больше не называем людей вроде Николаса «калеками»…
Халед, похоже, не расслышал мягкого упрека в ее тоне:
— По-моему, больничное начальство должно ограждать женщин от таких пациентов. Они слишком опасны. Парень вел себя как дикарь! А если бы я не проходил мимо в тот момент, когда он напал на вас?
— Конечно, я очень рада, что вы там оказались. Но понимаете, на самом деле Николас не плохой парень. Он просто очень зол и несчастлив.
— Не могу с вами согласиться. Я его видел. Он пытался вас задушить! И вы его защищаете?
— Подумайте, с чем ребятам вроде него приходится сталкиваться каждый день. Мы бы тоже не были паиньками, живи мы его жизнью.
Халед с восхищением воззрился на Карлу.
— Вы — очень хороший человек, — раздельно произнес он. — Вы когда-нибудь проходили тест девяти углов?
— Представления не имею, что это такое.
— Этот тест выявляет характер человека. Заполняете подробный вопросник и узнаете, какой из девяти типов характеров ваш.
— Неужели? — Эту отстраненную вежливость Карла приберегала для тех, кто верит во всякую несусветицу.
— Наверняка вы — второй тип. Вторые — помощники. Очень отзывчивые и щедрые люди. Поэтому вы и выбрали такую профессию.
Заметив с тревогой, как бугрятся ее бедра под юбкой, Карла прикрыла их сумкой. О ней всегда говорили как о «социальном работнике от бога», хотя в детстве она мечтала о карьере юриста. Карла обожала ходить с отцом в суд и часами разыгрывала с куклами Барби, Кеном и прочими судебные заседания, вошедшие в историю. Мечта померкла, лишь когда Карла достигла подросткового возраста. Близкие родственники отвечали на ее расспросы о юридическом колледже с жалостливым скептицизмом; мать как бы невзначай высказала предположение о том, что у ее старшей дочери, возможно, «легкая форма дислексии», — из этих намеков Карла поняла, сколь чудовищно она переоценила свои способности. Она немедленно перестроилась, и к окончанию школы ее амбиции снизились до уровня, который все сочли приемлемым. Перед поступлением в колледж она даже подстраховалась, спросив родителей, стоит ли ей вообще продолжать учебу.
— Конечно, — бодро ответила мать. — Почему нет? Курс профессионального обучения тебе не повредит.
— Тебе нужно работать с людьми, — посоветовал отец. — Выучись на медсестру или что-нибудь в таком роде. Ты от природы добрая.
Карла уже тогда смекнула, что доброта занимает не самую высокую ступеньку в родительской иерархии жизненных ценностей. Да она вовсе и не была уверена, что заслуживает такую характеристику. Под ее смиренной оболочкой гнездились весьма недобрые эмоции. Гнев. Обида. Желание, не такое уж редкое, хлестнуть мать по лицу. Приписывая дочери чуткость натуры, родители, по сути, основывались на одном-единственном эпизоде, когда маленькая Карла нашла на улице раненую птицу и принесла ее домой. (Птица, между прочим, сдохла с голоду под ее опекой.) Но подростку льстит, когда взрослые его оценивают, сколь бы суровым ни был их приговор, и пьянящее наслаждение оказаться в фокусе внимания отца перевесило сомнения в его правоте. Теперь, шестнадцать лет спустя, «врожденная доброта» Карлы столь прочно укоренилась в семейном фольклоре — а заодно и стала присказкой в устах людей посторонних, — что Карла давно прекратила подвергать этот постулат пересмотру. И лишь иногда — когда какой-нибудь благожелательный человек, вроде Халеда, принимался от всей души нахваливать ее самоотверженность — полузабытые сомнения вновь давали о себе знать, вызывая смутное недовольство тем, как складывается ее профессиональная судьба.
— Погодите, — Халед ткнул пальцем в творожную баночку, — это весь ваш обед?
— Да. Мне хватает.
— Ну не-ет, — не поверил Халед. — Этого недостаточно. Часа не пройдет, как вы опять проголодаетесь.
— Я так не думаю.
— Возьмите у меня немного. Мне одному столько не съесть.
Чувствуя, что от Халеда так просто не отделаться, Карла сказала с некоторым нажимом:
— Спасибо, но в обед я предпочитаю не переедать. — Она снова взялась за творог, торопливо орудуя ложкой, словно боялась, что ее в любой момент отнимут.
Халед медленно жевал рис.
— Можно задать вопрос… вы на диете?
— Я? — Комично тараща глаза, Карла оглядела свою тушу: — А что, разве похоже?
Он серьезно посмотрел на нее:
— Простите. Наверное, я вас обидел.
Карла притворилась, будто не может говорить с полным ртом, — ей требовалась передышка.
— Нет, вовсе нет, — ответила она наконец.
Крупная горячая слеза плюхнулась в творог.
— О боже, — воскликнул Халед, — какой же я дурак! Я не хотел…
— Пожалуйста… Все нормально. — Карле хотелось его ударить.
— Но я вас расстроил… — Отставив миску с едой, Халед прижал пальцы к лоснящимся вискам.
— Это не ваша вина. Вы тут ни при чем. Это… совсем другое. Личное. Мне жаль, что я испортила вам обед.
Слезы обильно текли по щекам. Закрыв баночку с творогом, Карла сунула ее в сумку и встала. Глянув вниз, она увидела, что ее ягодицы оставили две большие овальные вмятины на подкладке пиджака Халеда.
— Не уходите, — попросил он.
Но Карла уже не могла выдавить из себя ни слова. Мотнув головой, она быстро зашагала по лужайке.
В туалете на первом этаже больницы, в наказание себе, она долго разглядывала свое отражение в зеркале. Нос распух и побагровел — идеальный объект для шуток, блузка задралась, обнажив розовую полоску там, где пояс юбки врезался в живот. Карла тихо застонала. Она разревелась — распустила сопли из-за того, что она толстая, — перед чужим человеком. В туалет вошли две женщины, растерзанный вид Карлы заставил их оборвать беседу на полуслове. Карла ринулась в кабинку и просидела там, пока они не ушли, прислушиваясь к хлопанью дверей и завыванию сушилок для рук. Затем выползла из кабинки, сполоснула лицо холодной водой и отправилась наверх, в свой офис.