О в е р м э н. Мне совершенно ясно, и, я думаю, комитет согласится с тем, что, пробыв в России всего лишь восемь месяцев — какое-то время в Петрограде, какое-то на фронте, какое-то в Москве, — мисс Битти недостаточно информирована об обстановке, которая сложилась в России, и не может делать о ней выводов.
Б и т т и. Но я полагаю, что мне лучше судить об этом, чем людям, которые там вовсе не были.
О в е р м э н. Из газет видно, что большевистский курс поддерживают всего каких-нибудь пять или десять процентов населения.
Б и т т и. Я сама газетный работник и знаю, каким образом обрабатываются такие сообщения.
Н е л ь с о н. Тем не менее мне совершенно непонятно, почему вы даете такие показания!
Б и т т и. По очень простой причине, сенатор: потому что я только что приняла присягу говорить правду, только правду, ничего, кроме правды!
О в е р м э н. В таком случае мы вам очень обязаны.
Б и т т и. А я очень счастлива, что была вам полезной. (Идет на место.)
В е д у щ и й. Вот к каким осложнениям приводят опрометчивые призывы к правде.
О в е р м э н. Свидетель Саймонс!
В е д у щ и й. О, вот это уже проверенная лошадка.
К и н г. Доктор Саймонс, я хотел бы все-таки выяснить размеры террора и его действие на буржуазию и на высшие классы. Заставляют ли их умирать с голоду или нет?
С а й м о н с. Да, бывшие буржуа, словно тени, бродили по улицам Петрограда. Я собственными глазами наблюдал, как люди падали мертвыми. Одно время ежедневно околевало на улицах в среднем шестьдесят… лошадей.
К и н г. В день?
С а й м о н с. Шестьдесят лошадей в день.
У о л к о т. Великолепное средство для людей, сочувствующих большевизму, — это послать их в Россию, чтобы они немного пожили под большевистским режимом.
С и м м о н с (с места). Они ни за что не согласились бы на это.
Н е л ь с о н (Саймонсу). Доктор, будьте добры рассказать нам, что вам известно по вашим личным наблюдениям о стремлениях пролетариата завладеть собственностью капиталистов?
С а й м о н с. Об этом я мог бы говорить часами…
О в е р м э н. Пожалуйста, пожалуйста.
С а й м о н с. После большевистской революции мы впадали порой в такое нервное состояние, что не знали, чего можно ожидать в ближайшем будущем. Если обычно нам приходилось платить три рубля в год собачьего налога (у нас было два английских фокстерьера), то при большевиках нам надо было вносить по пятьдесят девять рублей за каждую собаку!
С и м м о н с. В соответствии с экспроприаторской политикой у большевиков существует организация систематического грабежа, и немало американцев потеряло деньги по милости воров. Мне известно это по личному опыту. Я был ограблен четыре раза подряд за короткий промежуток времени, а я — человек, который умеет хранить деньги. После каждого грабежа я всячески старался быть крайне бдительным, но ничего не помогало! Очевидно, воры были превосходно организованы и пользовались поддержкой большевистского правительства.
Н е л ь с о н. Так вот куда ушли ваши рублики!
Б р а й е н т. Интересно, это были ваши личные деньги или казенные?
Ю м с. Вы не имеете права задавать вопросы свидетелям.
Б р а й е н т. Тогда вы, будьте любезны, задать этот вопрос.
С и м м о н с. Я должен с сожалением признаться, что это были государственные деньги…
Д э н и с. Помнится мне, однажды я возвращался домой и увидел мальчика, карапуза-мальчишку не старше четырнадцати-пятнадцати лет, колотившего в дверь дома одного богатого человека и угрожавшего всех перестрелять, если ему немедленно не откроют. Вот типичный пример, характеризующий отношение к буржуазии.
Л е о н а р д. С вашего позволения, господин сенатор, осмелюсь добавить и я. В последнее время был издан декрет, постановляющий, что мертвые тела тоже являются государственной собственностью.
В е д у щ и й. Ну что они там несут! Какая пошлость! Джентльмены! Господа сенаторы! Мистер Овермэн!
О в е р м э н (невозмутимо). Я полагаю, что картина жизни в Советской России…
В е д у щ и й. Не слышат господа судьи! Не слышат. Ни один звук не пробивается к ним через толщу времени… из нашего далекого для них сегодняшнего дня. Сказал бы я им кое-что, но, к сожалению, это невозможно.
Г о л о с. В театре невозможного нет!
На сцене все погружается в темноту. Видны только сенаторы за столом.
О в е р м э н. Что такое?
У о л к о т. В чем дело?
Н е л ь с о н. О чем мы сейчас говорили?
С т е р л и н г. О голоде, о разрухе, о бедственном положении в Советской России.
Ю м с. И было установлено…
В е д у щ и й. Ничего не было установлено!
Ю м с. Как это?
О в е р м э н. Шериф, чей это голос? Где шериф?
В е д у щ и й. Я говорю с вами из тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.
С т е р л и н г. Какой-то спиритический сеанс!
У о л к о т. Шестьдесят седьмой год! Ух, как это еще далеко… Последнее событие, которое я помню, это процесс Сакко и Ванцетти.
Н е л ь с о н. А я не знаю ничего после тысяча девятьсот двадцать пятого года, после «обезьяньего процесса».
О в е р м э н. А я, кажется, умер в тысяча девятьсот тридцатом году…
Ю м с. Да, да.
К и н г (ведущему). Вы что же — историк?
В е д у щ и й. Да. Вроде.
С т е р л и н г. Такой разговор… Это невероятно!
Н е л ь с о н. Для меня — нисколько. Я всегда верил в загробную жизнь.
О в е р м э н. Будьте добры, мистер историк, раз уж так случилось, поведайте нам, как оценила историческая наука труды нашей комиссии?
В е д у щ и й. Сообщу вам свое мнение: я убежден, что все звучавшее здесь ничего общего с действительностью не имеет. Проще говоря, все это клевета.
К и н г. Что, что?
Ю м с. Ну, это уже слишком!
С т е р л и н г. Какая черная неблагодарность — мы столько работали.
К и н г. Но в чем все-таки клевета?
О в е р м э н. Всего этого не было, что ли, в России?
Н е л ь с о н. Голода не было?
У о л к о т. И голодных смертей не было?
С т е р л и н г. И по улицам Петрограда не валялись околевшие лошади?
Ю м с. Было все это или нет, ответьте коротко и ясно!
В е д у щ и й. Было!
О в е р м э н. Значит, не клевета?!
В е д у щ и й. Клевета! Черная ложь! Потому что было хуже. Во сто крат хуже и страшнее.
Н е л ь с о н. Тогда мы вас слушаем.
В е д у щ и й. Вы говорили о каких-то фокстерьерах… А знаете ли вы, что такое «беспайковые дети»? А знаете ли вы, что тифозная вошь косила красноармейские полки сильнее, чем пулеметы Деникина? Тут говорили о лошадях… Лошади дохнут от голода… Да что лошади?! Блок умирал от недоедания! Слышите, Блок!
У о л к о т. Что такое Блок?
В е д у щ и й. Блок — это замечательный…
У о л к о т. Я не вас спрашиваю.
Ю м с (перебирая картотеку). Блок, А. А., тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения, русский, из дворян, образование высшее, беспартийный, примкнул к большевикам. Является автором знаменитых частушек, которые распевает молодежь, красноармейцы и даже дети: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…»
Н е л ь с о н (с иронией). Чудный поэт!
В е д у щ и й. Да знаете ли вы…
О в е р м э н. Погодите, погодите… Пускай вы правы и этот ваш Блок замечательный поэт… Но тогда объясните — почему же он страдает от голода? Почему его не накормят?
В е д у щ и й. Блок получал три пайка. Как писатель, как председатель художественного совета Большого драматического, театра и по журналу, где он печатался. Тем не менее…
С т е р л и н г. Что и требовалось доказать! Даже трех советских пайков не хватает на одного поэта!
У о л к о т. Это отлично подтверждает наши данные.
В е д у щ и й. «Ваши данные»… Нет у вас настоящих данных. Вот они, настоящие! (Поднимает в ладонях большой клубок телеграфных лент. Читает.)
«Смоленск. Хлеб постепенно перестал поступать. Все суррогаты съедены».
«Рязань. В городе совершенно нет ржаной муки, нет ни крупы, ни картофеля».
«Клин. Положение катастрофическое — хлеба нет».
«Нижегородская губерния. Народ оцепенел от ужаса голодной смерти. Вся надежда на отправку восьми вагонов хлеба из Москвы срочным поездом».
Н е л ь с о н. И отправили эти вагоны?
В е д у щ и й. Отправили.
О в е р м э н. Понятно. Кругом голодают, а в Москве, конечно, хлеб есть.
В е д у щ и й. Нет уж, вы послушайте. (Читает.) «В булочных Замоскворечья в течение уже нескольких дней выдают вместо хлеба подсолнухи, по сто граммов на едока. Народный комиссар продовольствия Цюрупа несколько раз был в голодном обмороке. В Кремле открыта столовая для обессилевших работников Совнаркома».
Н е л ь с о н. Так… Ну а что в самой цитадели, в «колыбели», так сказать, то есть в Петрограде?
В е д у щ и й. В Петрограде? Слушайте. (Читает.) «В Харьков. Антонову-Овсеенко и Серго Орджоникидзе. Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога! (Пауза.) Ленин».
О в е р м э н. «Ради бога! Ленин…» Это страшно.
С т е р л и н г (Ведущему). Мы вам очень обязаны, сэр.
Н е л ь с о н. Но почему же, когда об этих страшных фактах сообщаете вы, — это правда, а когда о том же самом говорим мы, — это клевета? Мы понимаем, что такое пропаганда, но где же элементарная объективность? Где элементарная честность?
В е д у щ и й. Где честность? В позиции.
К и н г. При чем здесь позиция?
В е д у щ и й. Сейчас объясню. Майор Юмс, откройте вашу папку… Нет, нет, не ту, где лежит досье на Блока… А ту, в которой официальные документы… Вот сверху лежит бумага. Не сообщите ли вы нам, что это такое?
Ю м с. Служебная записка, составленная министром-председателем Керенским о продовольственном положении Петрограда, от двадцать четвертого октября тысяча девятьсот семнадцатого года.