Даже когда он снова закрыл глаза, бессмысленно пытаясь уловить сон, который его избегал, картина искалеченной фейри появилась в сознании. Картина гниющих почерневших пятен на коже другого темного фейри в местах, где оружие выстрелило в живот столько раз, что практически разорвало его напополам. Этот фейри вряд ли проживет больше недели. Сюнан сам так сказал, когда они уходили. А другой пожилой фейри с рожками и седеющими висками поспешно начал рассказывать им о некой маленькой пушке, способной стрелять множеством зарядов одновременно. Стрелять сотнями пуль, которые были сделаны из чистейшего серебра, прежде чем требовалась бы перезарядка. Последний же фейри, с которым общался Арджун, у которого были черные, как кобольд, глаза, точно как у доккаеби, упомянул другое оружие – ядовитый газ, образованный из серебра, измельченного в пыль, с семенами горчицы, а также кислотой, которая обжигает и наполняет легкие, отчего кажется, будто огонь сжигает изнутри.
Он рассказал Арджуну, что видел, как умирают его родные, один за другим.
Сюнан с Пиппой осмотрительно умолчали о том, что Арджун был сыном генерала Рийи. Сказать по правде, Арджун вообще старался никому не называть своего имени. И хотя он ни за что бы не признался в этом, он был благодарен за молчание Пиппы и Сюнана. Если бы выжившие узнали, кто Арджун такой, он даже не смог бы обвинить их в ненависти к нему.
Пиппа долго общалась с одной водной нимфой, которая рассказала ей о том, что их пруд был отравлен. О подводных ловушках с острыми осколками серебра, которые взрывались, когда кто-либо к ним приближался. Тролль рассказал историю о том, как его жгли раскаленным серебром, а потом это серебро сдирали с него, когда то остывало, вместе с кожей.
Вид конкретно его ран оказался для Пиппы слишком ужасен. Она убежала вся в слезах.
Арджун снова заерзал, поправляя сверток ткани, который служил ему сегодня подушкой.
Неужели мать и правда могла сотворить все эти ужасные вещи?
Арджун не хотел в это верить. Отказывался. Мать обладала разными спорными качествами, однако Арджун всегда считал ее хорошей. Достойной любви. Уважаемой. Она была воином до мозга костей. И несмотря на то, что ее сын являлся этириалом, она не относилась к нему хуже, чем к фейри. Она обращалась с сыном с таким же холодным презрением, как и с остальными членами Летнего королевства.
Однако больше всего Арджуну не давала покоя история той самой водной нимфы, которой пришлось наблюдать, как ее маленький братик тонет в отравленных водах. Она хотела – и пыталась – его спасти, однако оказалась слишком слаба. Сама чудом уцелела.
Когда Арджуну исполнилось десять смертных лет, он услышал историю про одного этириала с миленьким личиком, который столкнулся с гневом придворного. Его звали Осин, и его отец был смертным регентом на далеком острове в Тихом океане. Когда Осину было двенадцать смертных лет, мать привела его жить в Уайль, и его прекрасные черты лица очаровали придворных. Однако ровесники Осина не были этому рады. Однажды ночью, пока он спал, трое ровесников-фейри схватили его в кровати, замотали в одеяло и засунули в лодку на озере Люр, чтобы он испугался, когда проснется. Они думали, что отлично посмеются, пока будут слушать, как он плачет от страха, и наблюдать, как его красивенькое личико корчится от слез.
В лодке оказалась пробоина, и Осин, не сумев выбраться из одеяла, в которое его замотали, утонул. Ни одна нимфа и ни один водный дух не пришли к нему на помощь, потому что он был этириалом, а этириалы должны заботиться о себе сами.
Эта история крутилась в голове Арджуна снова и снова. Когда он был маленьким, то часто раздумывал, прибежала бы на помощь к нему мать, если бы он оказался в такой же ситуации, как Осин. Или же она, как и другие представители ее народа, оставила бы его умирать? И каждый раз, когда Арджун слышал шорох во тьме, он подскакивал, готовый к нападению. Нет, он не позволит никому заматывать себя в похоронные ткани, не станет умирать в муках.
Мысль о том, чтобы умереть, утонув, всегда пугала Арджуна. По этой причине он неустанно завидовал Бастьяну и другим вампирам Львиных чертогов – им не нужен воздух, чтобы выжить.
Только когда Арджун решил жить в мире смертных, он узнал, каково это – спать спокойно. Он до сих пор помнил первую ночь, проведенную в Новом Орлеане, чуть больше года назад. Помнил, как тропический воздух и ароматный бриз наполняли его легкие и убаюкивали пульс. Как он прогуливался по улицам Французских кварталов перед сном.
Конечно, это не Бомбей. Совсем нет. Однако было в Новом Орлеане что-то, заставляющее Арджуна чувствовать себя как дома. Что-то неотесанное. Настоящее. Он остановился тогда под лунным светом, чтобы перекусить бенье [74] и послушать издалека музыку, какой никогда прежде не слышал.
Разумеется, не все было идеально. Как и в Индии, Арджун заметил, что люди с более темным оттенком кожи обычно обслуживают людей со светлой. Когда мальчишка с коричневой кожей протянул жареный пончик Арджуну, тот встретил его взгляд и внимательно посмотрел на него. Мальчик кивнул, и Арджун с благодарностью улыбнулся в ответ.
Куда бы Арджун ни отправлялся, он всюду видел несправедливость. Это ощущение никогда не покидало его, неважно, прогуливался ли он по Козуэй [75] или ходил по хваленым улицам Малабар Хилл [76] в Бомбее. И даже когда он сидел на ступеньках университетской библиотеки в Кембридже, поджидая, когда друзья освободятся и смогут проводить его домой, без страха в одиночестве наткнуться на какого-нибудь разгневанного графа или герцога Мерилибона [77], который накричит на Арджуна просто за то, что он родился с неправильной кожей.
Где бы Арджун ни жил, он никогда не забывал, кем он был.
Однако та ночь в Новом Орлеане, когда он впервые уснул спокойным сном, обладала резким контрастом по сравнению с сегодняшней ночью, которую Арджун проводил в глубине горы Мораг, в самом ледяном сердце Сильван Вальд. Холодок пробежал у него по позвоночнику, и он покрепче укутался в старенькое одеяло. Так как он был этириалом, сильные жара и холод не пробирали его до костей как смертных людей. Однако Арджун все равно чувствовал себя промозгло и неуютно. Ему хотелось разжечь огонь, но, разумеется, очага в крепости изо льда и камня не было.
– Арджун? – прошептала Пиппа. – Ты не спишь?
Ее слова напомнили ему об их беседе, которая состоялась, как казалось, давным-давно и далеко-далеко.
– Нет, – ответил Арджун.
– Я… Я…
– Что-то не так?
– Я замерзла.
Арджун сел. Как только тонюсенькое одеяло спало, леденящий воздух коснулся его тела. Арджун присел на краю кровати и притянул Пиппу к себе. Ее зубы стучали, а плечи дрожали. Она вцепилась пальцами в его рубашку и прижалась лицом к шее. Трясущимися руками Пиппа отогнула край одеяла и затащила Арджуна на кровать рядом с собой. Арджун обнял Пиппу, но она продолжала дрожать рядом с ним, держась за рубашку.
Все это время, оказывается, Пиппа дрожала, а Арджун был слишком увлечен мыслями, чтобы заметить. Она уткнулась лицом в его руку, и что-то пробудилось в груди у Арджуна. Это чувство успокаивало. Будто бы он вдруг отыскал то, что потерял давным-давно.
– Я не могу уснуть, – призналась Пиппа.
– Я тоже.
Она колебалась, прежде чем заговорить снова. Арджун понял это по ее замедлившемуся дыханию.
– Тебя все сильно беспокоит? – спросила она наконец.
Арджун улыбнулся. Доброта Пиппы все-таки однажды ее погубит.
– Может, было бы куда проще, если бы я был кем-то другим, – сказал он.
Пиппа шмыгнула носом.
– Или чем-нибудь другим.
– Может, медведем. Тогда, по крайней мере, нам было бы теплее.
– Нет. – Пиппа покачала головой. – Пингвинами. Мне всегда нравились пингвины.
– Мне сказали, что они выбирают партнеров на всю жизнь.
Пиппа нахмурилась и спросила:
– Разве тебе не хотелось бы быть пингвином? Они кажутся такими радостными. Играют, резвятся и плавают целыми днями, а потом спят друг с другом бок о бок под небом, освещенным огнями северного сияния.
– Ну, полагаю, тогда я мог бы быть и пингвином, – согласился Арджун. – Если только и ты будешь пингвином.
Новая дрожь пробежала по телу Пиппы. Арджун прижал ее к себе крепче, и в ответ она его обняла. От Пиппы пахло солнечным светом весеннего дня. Арджун не смог совладать с собой и сделал глубокий вдох. Напряжение в груди спало почти окончательно. Тепло Пиппы успокаивало и душу Арджуна, и тело.
– Можно попросить об одолжении? – спросила она, когда наконец-то перестала так сильно дрожать.
– Разумеется.
– Я была бы благодарна, если бы завтра мы сделали вид, что этой ночи не было.
Арджуна развеселили ее слова, однако в сердце странно кольнуло.
– Разумеется, – повторил он. – Я унесу этот секрет с собой в могилу.
– Но ты же бессмертный.
– Это просто формальность, мери пуаари. Я ни с кем не делюсь тайнами, если только мне не предложат хорошую сумму денег.
Арджун был готов поклясться, что Пиппа теперь улыбается.
– А ты знаешь, что все лебеди в Англии принадлежат королеве? – спросила она.
– Знаю. Я узнал об этом в тот самый день, как ступил на берега Англии, – пошутил он. – А ты знала, что первые в мире бинты, которыми пользовались люди, были из паутины?
– Правда? Я не знала.
– Мне отец сказал.
– Думаю, ты очень любишь своего отца.
Арджун не сразу ответил, но потом сказал:
– Любил.
– Он умер?
– Нет.
На секунду воцарилось молчание.
– Но ты с ним не видишься?
– Нет. Не вижусь. – Арджун сделал глубокий вдох. – Поэтому-то я и получился такой никчемный, – пошутил он. – У меня не было хорошего примера для подражания.
Пиппа села и посмотрела на него.