Теперь дома росли почти параллельно. Один был большой и складный, с широкими окнами и просторными комнатами. Другой маленький, припертый к земле, сгорбленный, с крошечными оконцами. Один стоял на открытом пространстве, на фоне леса и Реки. Другой был втиснут в клин между Большаком и Вольской Дорогой, укрытый в смородине и дикой сирени.
Пока Божский был занят строительством дома, Стасе было спокойнее. До полудня она должна была накормить животных, а потом принималась за приготовление обеда. Сначала шла на поле и из песчаной земли выкапывала картошку. Мечтала, что, может быть, найдет клад под кустами: завернутые в тряпку драгоценности или банку с долларами. Когда потом она чистила мелкие картофелины, то представляла себе, что она знахарка, а картофелины это больные люди, которые к ней приходят, она же снимает с них болезни и очищает их тела от всякой гадости. Потом она бросала очищенную картошку в кипяток и представляла себе, что варит эликсир красоты и, когда сама выпьет его, ее жизнь изменится раз и навсегда. Ее увидит на Большаке какой-нибудь врач или адвокат из Келец, осыплет подарками и полюбит, словно принцессу.
Поэтому приготовление обеда длилось так долго.
Воображение себе чего-то — это, в сущности, акт творения, это мост, соединяющий материю и дух. Особенно если это делается часто и интенсивно. Образ тогда трансформируется в каплю материи и присоединяется к потоку жизни. Бывает, что по дороге что-то в нем искажается, изменяется. Но все человеческие мечты, если они достаточно сильны, исполняются. Пусть это и не всегда похоже на то, что человек представлял.
Как-то раз, когда Стася выливала перед домом грязную воду, она увидела незнакомого мужчину. Все было совершенно так, как в ее мечтах. Он подошел к ней и спросил про дорогу на Кельце, и она ответила. Через несколько часов он возвращался и снова встретил Стасю, теперь уже с коромыслом на плечах, помог ей, и они поговорили немного дольше. Он, правда, не был ни врачом, ни адвокатом, а почтовым служащим, который работал на прокладке телефонной линии из Келец в Ташув. Стасе он показался веселым и уверенным. Он договорился сходить с ней на прогулку в среду и на вечеринку в субботу. И удивительно, что он понравился Старому Божскому. Фамилия приезжего была Попуга.
С того дня жизнь Стаси потекла иначе. Стася расцвела. Она бывала в Ешкотлях и делала покупки у Шенбертов, и все видели, как Попуга возил ее на бричке. Осенью тридцать седьмого года Стася забеременела, и на Рождество они поженились. Так она стала Попугаихой. Скромный свадебный прием проходил в единственной комнате только что законченного дома. На другой день Старый Божский поставил поперек комнаты деревянную стену и таким образом разделил дом пополам.
Летом Стася родила сына. Телефонная линия оказалась уже далеко за границами Правека. Попуга объявлялся только по воскресеньям, был уставшим и привередливым. Его раздражали нежности жены, он злился, что так долго нужно ждать обеда. Потом он приезжал лишь в каждое второе воскресенье, а на Всех Святых не появился вовсе. Он говорил, что должен навестить могилы родителей, и Стася ему верила.
Когда она ждала его с рождественским ужином и увидела свое отражение в стекле, которое ночь превратила в зеркало, то вдруг поняла: Попуга ушел навсегда.
Время ангела Миси
Когда Мися родила своего первого ребенка, ангел показал ей Иерусалим.
Мися лежала на кровати в спальне, в белой постели, в запахе выдраенных щелочью полов, отгороженная от солнца репсовыми занавесками в цветочек. Был врач из Ешкотлей с сестрой, и Геновефа, и Павел, который все время стерилизовал приборы, и ангел, которого никто не мог увидеть.
У Миси в голове все путалось. Она была измучена. Боли приходили внезапно, и она не могла с ними справиться. Она проваливалась в сон, в полусон, в грезы наяву. Ей чудилось, что она маленькая, как кофейное зернышко, и падает в воронку кофемолки, огромной, как дворец. Летит в черную пасть и оказывается в шестерне перемалывающей машины. Больно. Ее тело превращается в пыль.
Ангел видел мысли Миси и сочувствовал ее телу, хоть и не понимал, в чем вообще-то заключается боль. Поэтому он на минутку забрал душу Миси в совершенно другое место. Он показал ей Иерусалим.
Мися увидела огромное пространство бледно-желтой пустыни, покрытое волнами, словно оно было в движении. В этом море песка, в пологой низине, лежал город. Он был округлый. Его замыкали стены, имеющие четверо врат. Первые врата были Молочными, вторые Медовыми, третьи Винными, а четвертые — Оливковыми. Из всех врат вела дорога к центру. По первой гнали волов, по второй вели львов, по третьей несли соколов, а по четвертой шли люди. Мися оказалась в центре города, где на мощенном булыжником рынке стоял дом Спасителя. Она встала перед дверьми.
Кто-то постучал изнутри, и удивленная Мися спросила: «Кто там?» — «Это я», — отозвался голос. «Выйди», — сказала она в ответ. Тогда к ней вышел Иисус и прижал ее к груди. Мися почувствовала запах ткани, в которую он был облачен. Она уткнулась в льняную рубаху и ощущала, как горячо она любима. Ее любил Иисус и весь мир.
Но тут ангел Миси, который безустанно следил за всем происходящим, забрал ее из рук Иисуса и бросил обратно в родящее тело. Мися вздохнула и родила сына.
Время Колоски
В пору первого осеннего полнолуния Колоска выкапывала коренья растений — мыльнянки, окопника, кориандра, цикория и алтея. Многие из них росли по берегам прудов в Правеке. Так что Колоска брала дочь, и обе они шли ночью через лес и деревню.
Однажды, проходя Жучиную Горку, они увидели сгорбленную женскую фигуру в окружении собак. Серебряный лунный свет выбелил им всем макушки голов.
Колоска направилась в сторону женщины, ведя за собой Руту. Они подошли к старушке. Собаки заворчали беспокойно.
— Флорентинка, — тихо проговорила Колоска.
Женщина повернула к ним лицо. Ее глаза были выцветшие, будто размытые. Ее лицо напоминало сморщенное яблоко. На худой спине лежала тонкая седая косичка.
Они сели на земле около старушки. Как и она, смотрели в большую, круглую и самодовольную харю луны.
— Она забрала у меня детей, одурманила мужика, а теперь мне помутила рассудок, — пожаловалась Флорентинка.
Колоска тяжело вздохнула и посмотрела в лицо луны.
Одна из собак неожиданно завыла.
— У меня был сон, — произнесла Колоска. — В мои окна постучала луна и сказала: «У тебя нет матери, Колоска, а у твоей дочери нет бабки, ведь так?» — «Так», — ответила я. А она на это: «Есть в деревне хорошая одинокая женщина, которую я когда-то обидела, уже даже и знаю почему. У нее нет ни детей, ни внуков. Иди к ней и скажи, чтобы она меня простила. Я уже стара, и у меня слабый рассудок». Так она сказала. И еще добавила: «Ты найдешь ее на Горке. Там она проклинает меня, когда раз в месяц я показываю миру свой полный лик». Тогда я спросила ее: «Зачем тебе надо, чтобы она тебя простила? На что тебе прощение какого-то человека?» А она мне ответила на это: «Потому что человеческие страдания бороздят темные морщины на моем лице. Когда-нибудь я погасну из-за человеческой боли». Так она мне сказала, вот я и пришла.
Флорентинка заглянула в самые глаза Колоски.
— Это правда?
— Правда. Чистая правда.
— Она хотела, чтобы я простила ее?
— Да.
— И чтобы ты стала моей дочкой, а вот она — внучкой?
— Так луна и сказала.
Флорентинка подняла лицо к небу, и в ее тусклых глазах что-то блеснуло.
— Бабушка, как зовут эту большую собаку? — спросила маленькая Рута.
Флорентинка заморгала.
— Козел.
— Козел?
— Да. Погладь его.
Рута осторожно протянула руку и положила ее на голову пса.
— Это мой кузен. Он очень умный, — сказала Флорентинка, и Колоска увидела, как по ее морщинистым щекам текут слезы.
— Луна это всего лишь маска солнца. Солнце надевает ее, когда выходит ночью приглядеть за миром. У луны короткая память, она не помнит, что было месяц назад. Она все путает. Прости ее, Флорентинка.
Флорентинка глубоко вздохнула.
— Я прощаю ее. И она, и я, мы обе старые, зачем нам ссориться, — сказала она тихо. — Я прощаю тебя, старая дура! — крикнула она в небо.
Колоска засмеялась, и смеялась все громче, так что разбуженные ото сна панове псы вскочили на ноги. Засмеялась и Флорентинка. Она встала и подняла раскрытые руки к небу.
— Я прощаю тебя, луна. Я прощаю тебе все то зло, что ты мне причинила! — закричала она сильным пронзительным голосом.
Вдруг ни с того ни с сего со стороны Черной поднялся ветерок и разметал седые пряди старушки. В одном из домов зажегся свет и какой-то мужской голос закричал:
— Тихо, женщина! Мы хотим спать.
— А и спите себе, спите до смерти! — крикнула ему в ответ Колоска через плечо. — И зачем было на свет рождаться, чтобы теперь спать?
Время Руты
— Не ходи в деревню, накличешь беду, — говорила Колоска дочери. — Иногда я думаю, что они все там пьяные — такие они вялые и медлительные. Оживают только тогда, когда случается что-то плохое.
Но Руту тянуло в Правек. Там была мельница, и мельник с мельничихой, были бедные батраки, был Херубин, который рвал клещами зубы. Бегали дети, такие же как она. По крайней мере, с виду. И были дома с зелеными ставнями, и на заборах сушилось белое белье, которое было самой белой вещью в мире Руты.
Когда они с матерью шли по деревне, Рута чувствовала, что все их разглядывают. Женщины прикрывали глаза от солнца, а мужчины украдкой сплевывали. Мать не обращала внимания, но Рута боялась этих взглядов. Она старалась идти как можно ближе к матери и крепко сжимала ее большую ладонь.
По вечерам, летом, когда плохие люди уже сидели дома и занимались своими делами, Рута любила подойти к деревне и смотреть на серые громады изб и светлый дым из труб. Потом, когда она немного подросла, то осмелела настолько, что тихонько подходила к самым окнам и заглядывала внутрь. У Серафинов всегда были маленькие дети, которые ползали на четвереньках по доскам пола. Рута могла наблюдать за ними часами, смотреть, как они замирают над поленом, пробуют его на язык, вертят в пухлых ручонках. Как кладут в рот разные предметы и сосут их, словно это сахар, или залезают под стол и с изумлением долго разглядывают его деревянное небо.