— Только в октябре сидр наберет вкус, — проговорила Толстуха Дот, равнодушно затягиваясь сигаретой.
Ее унылый голос был созвучен настроению Гомера. Уолли уехал, и Кенди тоже; в анатомии кролика после Клары ничего нового для него не было. Сезонники, которых он так ждал, — самые обыкновенные трудяги. Вся жизнь — работа, и только. Неужели он — незаметно для себя — стал совсем взрослым? Неужели так просто происходит это важное превращение?
Наступила хорошая погода, и сборщики снова взялись за дело. К вечеру четвертого дня Злюка Хайд объявил, что ночью будет работа на прессе. Мистер Роз опять пригласил Гомера в дом сидра, чтобы тот понял «всю прелесть» ночной работы. Вечером Гомер поужинал с миссис Уортингтон, помог ей вымыть посуду и только тогда сказал, что собирается давить яблоки — вдруг надо помочь, работа нелегкая. «Какой ты молодец, Гомер!» — похвалила Олив. Гомер пожал плечами.
Ночь стояла прохладная, ясная. Самая лучшая погода для макинтошей — теплые солнечные дни и холодные ночи. Гомер полной грудью вдыхал свежий запах яблок. Еще не стемнело, и можно было не держаться дороги. Гомер шагал прямо по саду, между деревьями, и подошел к дому сидра незамеченным. Он стоял в темноте, глядя на освещенные окна, и прислушивался к громыханию дробилки, к голосам и смешкам работников. На крыше тоже разговаривали и смеялись. Гомер долго стоял, слушал и скоро с ясностью осознал, что белому человеку никогда не понять, о чем говорят черные, — пока они сами этого не захотят. Голос мистера Роза звучал чище и выразительнее других, но и его слов Гомер не мог разобрать.
На ферме «Йорк» тоже готовили сидр, но Мелони до этого не было дела. Ее не интересовала ни работа пресса, ни разговоры сезонников. Бригадир Ведь дал ей понять, что его люди не хотят, чтоб она работала на прессе или на розливе, это ведь уменьшает их заработок. Но Мелони и так слишком устала от сбора яблок. Она лежала на кровати и читала «Джейн Эйр». В дальнем конце комнаты спал рабочий. Лампочка Мелони не мешала ему — он сильно перебрал пива. Другие спиртные напитки Ведь запретил. Пиво хранилось в холодильной камере, рядом с прессом; во время работы мужчины пили его и чесали языки. Жена бригадира, добродушная женщина по имени Сандра, сидела на кровати неподалеку от Мелони и вшивала молнию на брюках Сэмми, одного из сезонников. Других штанов у того не было. Время от времени он заходил в ночлежную комнату, чтобы взглянуть, как двигаются дела у Сандры. На нем болтались гигантского размера семейные трусы, из-под которых торчали короткие жилистые ноги с узловатыми коленками. Мать Сандры, которую все называли просто Ма, лежала на соседней кровати под высоченной грудой одеял. Одеял было куда больше, чем полагается одному сезоннику, но Ма все время мерзла. Правда, это было единственное, на что она жаловалась. Пищу она готовила простую, но обильную.
Потягивая пиво, в спальню в который раз зашел Сэмми. Он принес с собой запах яблок, голые ноги у него были забрызганы соком и жмыхом.
— Ну и ноги! Ясно, почему ты так печешься о своих штанах, — сказала ему Сандра.
— Скоро, что ли? — спросил Сэмми. — Что ты там ковыряешься?
— Молнию заело — это раз. А потом ты еще и выдрал ее из ширинки, — отозвалась Сандра.
— И чего так поспешно расстегивался? — буркнула Ма. Она лежала под одеялами не шевелясь, как колода.
— Вот черт, — ругнулся Сэмми и пошел назад к прессу.
Иногда в дробилку попадала толстая плодоножка или сердцевина, и раздавался короткий рев, будто циркулярная пила налетала на сук. Ма тогда бормотала: «Ну вот, чьей-то руки нет. Нажравшись пива, и голову потеряешь». Несмотря ни на что, Мелони удавалось читать. Среди сезонников она не чувствовала себя изгоем. Обе женщины относились к ней хорошо, особенно когда поняли, что ей их мужчины не нужны. Мужчины уважали ее — и за работу, и за пропавшего возлюбленного. Хоть и поддразнивали, но беззлобно. Одному из мужчин она наврала, и довольно удачно. Ложь, как она и надеялась, быстро распространилась. Мужчину звали Среда, почему, никто ей не объяснил. Да она и не интересовалась. Среда все время расспрашивал ее про «Океанские дали», про возлюбленного, которого она ищет. Как-то раз Мелони осторожно примащивала лестницу к стволу дерева, усыпанного яблоками, стараясь ни одного не сбить. Среда помогал ей, и Мелони вдруг спросила:
— Штаны у меня тесные, в обтяжку, правда?
— Ага, — кивнул Среда. — Все видно, что в карманах лежит.
Среда еще раз окинул ее взглядом. В кармане у Мелони лежала заколка в форме серпа. Прижатая поношенной тканью, она чуть ли не впивалась в бедро. Эту заколку Мэри Агнес Корк стащила у Кенди, а Мелони потом у самой Мэри Агнес. Она ждала, когда отрастут волосы, а пока что носила ее в правом кармане брюк, как носят нож.
— Что это? — спросил Среда.
— Членорез, — небрежно бросила Мелони.
— Чего? — не понял Среда.
— Чего-чего? — хмыкнула Мелони. — Ножичек, маленький, но острый. Как раз для члена.
— Для чего? — переспросил Среда.
— Для кончика члена, — уточнила Мелони. — Чик, и нет. Удобная штука.
Будь в бригаде любители поножовщины, кто-то, может, и попросил бы Мелони показать «членорез» — просто из любопытства. Но никто не попросил, а слух разошелся. Про Мелони и так ходили истории, а после этого случая укрепилось твердое мнение, что с ней шутки плохи. Даже пьяные никогда к ней не лезли. Во время отжима мужчины все время пили пиво и часто бегали во двор помочиться. Мелони не нравилось, что они справляют нужду под окнами ночлежки.
— Эй, — кричала она из окна, — не желаю это слушать! И не хочу потом дышать вонью. Неужто нельзя отойти подальше? Или темноты забоялся?
Сандру и Ма последняя фраза приводила в восторг, и они не упускали случая ее повторить. Заслышав журчание, они хором начинали кричать: «Эй, ты! Темноты забоялся?»
Все относились к грубости Мелони терпимо, даже с уважением. Единственно, что раздражало работников, — чтение по ночам. Никто из них не умел читать. Мелони не сразу осознала, что в чтении им видится что-то враждебное, даже оскорбительное. Тем вечером, когда все улеглись, Мелони, как обычно, спросила, не мешает ли ее лампочка.
— Лампочка никому не мешает, — отозвался Среда. Рабочие согласно загудели, а Ведь спросил:
— Камерона помните?
Послышался смех, и Ведь объяснил Мелони, что Камерон — он много лет работал на ферме «Йорк» — боялся темноты, как маленький, и всегда просил оставлять свет.
— Боялся, что его звери сожрут, — добавил Сэмми.
— Какие еще звери? — удивилась Мелони.
— А он и сам не знал.
Мелони снова уткнулась в «Джейн Эйр». Через какое-то время Сандра сказала:
— Не свет нам мешает, Мелони.
— Ага, не свет, — подтвердил кто-то.
Мелони сперва не поняла, о чем речь, но вскоре заметила, что все рабочие повернули головы и смотрят на нее.
— Ну ладно, — сказала она. — Что же вам мешает?
— А что ты там такое читаешь? — спросил Среда.
— Да, — подхватил Сэмми, — что там написано, в этой книжке?
— Ничего особенного, — отозвалась Мелони.
— Здорово, когда умеешь читать, да? — не отставал Сэмми.
— Да, — отмахивалась Мелони.
— Ишь ты, зачиталась, — сказал Среда. — Может, твоя книга и нам глянется?
— Хотите, чтобы я почитала вслух? — спросила Мелони.
— Мне один раз вслух читали, — похвалилась Сандра.
— Не я, — буркнула Ма. — И не твой папаша.
— А я и не говорю, что вы.
— А мне никто никогда не читал, — сказал Сэмми.
— И мне, — поддакнул кто-то.
Мужчины в ожидании приподнялись на локтях. Даже Ма, разворошив кучу одеял, повернулась к Мелони и уставила на нее взгляд.
— А ну, все тихо, — скомандовал Ведь.
Впервые в жизни Мелони испугалась. Как будто после всех скитаний она снова очутилась в отделении девочек. Но дело было не только в этом. Впервые от нее чего-то ждали. «Джейн Эйр» значила для нее самой очень много, но что в Бронте поймут сезонники? В приюте она читала вслух малышам, детям, которые ничего не понимали и засыпали под ее чтение. Но то были сироты, они жили по строгим предписаниям д-ра Кедра. Чтение вслух входило в обязанности Мелони. Она перечитывала «Джейн Эйр» уже в четвертый раз и сейчас была почти на середине.
— Я читаю на сто восьмой странице, — сказала она. — До этого уже много произошло.
— Ничего, читай, где остановилась, — сказал Сэмми.
— Может, начать сначала?
— Читай, что читаешь себе, — сказал Ведь.
Непривычно дрожащим голосом Мелони начала:
— «Ветер гудел высоко в ветвях дерева, осенявшего ворота…»
— Как это — осенявшего? — спросил Сэмми.
— Ворота были под его сенью, — объяснила Мелони. — Как под навесом.
— Вроде того, что у нас над душем, — сказала Сандра.
— Ясно, — проговорил кто-то.
— «Но дорога, насколько я могла видеть, — продолжала Мелони, — была безмолвна и уединенна…»
— А это что значит? — опять вмешался Сэмми.
— Значит, там было тихо и пусто, — сказала Мелони.
— Теперь понятно? — спросил Ведь, и рабочие отозвались одобрительным гулом.
— Хватит вам, не перебивайте! — крикнула Сандра.
— Но надо же все понимать, — сказал Среда.
— Заткнитесь все! — отрезала Ма.
— Читай дальше, — попросил Ведь, и Мелони сделала еще одну попытку:
— «…Дорога была безмолвна и уединенна — длинная белая линия, залитая лунным светом. Только тени облаков пробегали по ней…»
— Как — пробегали? — спросил кто-то.
— Облака плыли в небе, а на дороге двигались их тени, — объяснила Мелони.
— Это я понял, — задумчиво проговорил Среда, — я такое видел.
— Да помолчи ты! — одернула его Сандра.
— «Чистые, младенческие слезы…» — начала было Мелони, но вдруг запнулась. — Я и сама не знаю, что это за чистые слезы, — сказала она. — Но не обязательно понимать каждое слово.
— Верно, — согласился кто-то. И Мелони продолжала:
— «…Слезы затуманили мне глаза, слезы разочарования и нетерпения. Устыдившись, я вытерла их…» — Ну, теперь все понятно, — с облегчением вздохнул Среда.