– Понятия не имею. Простите. Это относится к конструкции, а не к управлению… Разочаровал?
– Есть немного, – Асю вдруг стыдно и нелепо понесло, – а зачем вы этим занимаетесь?
– Чем?
– Речным транспортом.
– А чем плохо? – с искренним удивлением спросил капитан.
– Не знаю, – Ася задумалась. – Скучно может стать.
– Пока не скучно.
Он тоже был не тот. Неправильный собеседник. Чужой. Ася чуть не прокляла ушедшего на берег курильщика, разбудившего в ней эту бессмысленную и голодную тоску, но вовремя остановила себя. Был ещё один вопрос, самый главный, но задавать его то ли не следовало, то ли требовалось подобрать правильную формулировку. Это беззвучное движение «Светлого» по реке. Против течения. Это тепло, греющее ноги. Этот курильщик. Это невероятно спокойное «поднимайтесь». Что сейчас было бы, если бы Ася не поднялась в рубку?
– Всё, – сказал капитан, – дальше прямо, – миновали ещё одну излучину. – Ничего не трогать, я сейчас вернусь. Не бояться, здесь авторулевой. Так понятно?
Ася кивнула.
Но от простора реки впереди, выросшей скорости и мигающих лампочек на пульте управления ей сразу стало не по себе, и она пошла следом за капитаном. Нижняя палуба оказалась пуста, а верхняя вообще закрыта. На несколько секунд Асе показалось, что она и вправду осталась одна здесь. На реке. Зимой. В темноте. На речном транспорте, которым не умеет управлять. Несколько секунд ей владел настоящий, неподдельный страх, заставивший метнуться туда и обратно, от носа к корме, и везде было пусто, так ужасно, по-настоящему пусто, что Ася даже представила себе, как снова поднимется наверх и нажмёт наугад какие-нибудь кнопки, обязательно неправильно. И тут едва ли в метре от неё открылся люк в палубе, и капитан выбрался наружу и, кажется, удивился её присутствию.
– Ещё один вопрос, – сказала Ася, чувствуя, что неумолимо трезвеет, – что там?
– Где?
– Внизу. Вот откуда вы сейчас вылезли.
– А что там должно быть?
– Вот я и спрашиваю, – она то ли хихикнула, то ли всхлипнула.
Чёрт. Чёрт. Это должно было случиться дома. Это всегда случалось после визитов к тётке. Ася возвращалась, выходила из автобуса, садилась в метро, проезжала две станции, проходила через пустой тёмный двор, поднималась по лестнице на второй этаж, открывала дверь, отмокала под душем, забиралась под одеяло с мокрыми волосами, думала: «вот и день прошёл», и тут накрывало. Если бы вернулась автобусом, это вышло бы как раз сейчас.
– Есть предположения? – спросил капитан.
– Это как Тесла, – начала Ася, – нет, не получается. Слишком тихо. Должны быть какие-то винты, лопасти, всё равно должно быть что-то слышно… О! Под водой? Они под водой, да?
– Кто?
– Я не знаю! – Ася всхлипнула, – но мне не нравится. Мёртвые? Сидят такие мёртвые, крутят колесо с лопастями. Глубоко. Ниже. Поэтому ничего не слышно. Подождите. Антивещество ещё. В двигателе. Или, нет, чудище. Точно, чудище! Потому что кровь! Да не смотрите так, вас там не было! Девочка порезалась. И все испугались. Нет, подождите, я придумала! Рыбы? Дрессированные рыбы, точно? И не внутри, а снаружи, вы их просто кормите, чем вы их кормите? – Асю охватила невероятная лёгкость, прямо сейчас, в ощущениях, переходящая в истерику, – стойте! Муравейник! Не знаю почему, но большой такой муравейник! Муравьи очень умные. Или пожар! Что общего между пожаром и муравейником? Вот, я тоже не знаю. Я не ненормальная. Извините. Я так думаю. Лучше скажите просто, что там?
– Вообще-то близко.
– Что?
– Примерно всё перечисленное.
– Включая муравейник? – Ася истерически хихикнула.
– И его тоже.
– И что делать?
– Хотите посмотреть?
– Нет!
– Правильно, – сказал капитан.
Ася бежала так, словно за ней гнались. Это сначала. Потом вспомнила, что причины бежать не было. Она покинула палубу идеально, воспитанно, по-светски, пожав капитану руку и, кажется, даже поблагодарив вслух. А побежала только скрывшись из виду. Так. На всякий случай. Сделав для самой себя вид, что боится опоздать на последний автобус, без которого пришлось бы топать пешком почти шесть километров сквозь ночную окраину.
Потом автобус пришёл, а она его пропустила, нарочно. И всё равно пошла пешком через освещённый мост и голый парк, через знакомые улицы и неразличимые рощи, впечатывая ноги в ровный и гладкий асфальт, бережно и ровно неся внутри речной непроглядный туман, под каждый шаг повторяя про себя: светлый, светлый, светлый.
Александр Шуйский
Другие глаза
Ритка подпрыгнула раз и другой – и на фигурке пешехода на знаке появились два круглых глаза. Черный человечек приобрел вид комический и растерянный, персонаж мультфильма, а не пешеход, решительно идущий по «зебре».
Спросил:
– Это ты что такое делаешь?
– Хулиганю, – отозвалась Ритка и показала ему пакетик с еще дюжиной таких же стеклянных глаз. – Смотри, какой он стал красавец.
– Но зачем?
– А это из книжки одной. Такая, городская магия. Просто чтобы кто-нибудь увидел – и помотал головой: показалось, не показалось. Хочешь сам попробовать? У меня много еще.
Он хотел.
До самого вечера, переходя от кофейни к кофейне, они лепили цветные стеклянные глаза на чем придется, превращая в рожицы трещины на штукатурке домов, снабжая дополнительными глазами лица на рекламных щитах – особенно удавались рекламы с какими-нибудь новыми духами от прославленных фигм. На щитах модели со звериной серьезностью изображали уверенную красоту и стеклянные мультяшные глазки отлично разбавляли пафос. Еще очень хорошо вышло с плакатом с пачкой сигарет «Кэмэл» – теперь верблюд на ней недоуменно косился на огромную надпись «курение опасно для вашего здоровья». Отлично подошли глаза и к номерному знаку на дорогущей машине: идеально встали над цифрой «0». Они с Риткой бегали по городу до самого вечера, и прежде, чем разойтись, Ритка протянула ему еще один полный пакетик глаз:
– Хочешь? У меня их куча с али-экспресса.
– Хочу, – сказал он. А по дороге домой облагородил табличку с надписью «не влезай, убьет» и пару почтовых ящиков.
Устал за прогулку так сильно, что свалился спать раньше обычного, и всю ночь снилась какая-то веселая ерунда: маленькие стеклянные глазки усеивали чуть ли не каждый предмет, а потом кадр будто сменялся, и он видел руки, тянущиеся за письмом, серьезного карапуза в белом шарфе поверх яркого комбинезона: карапуз налеплял на треугольную табличку с молнией и надписью «не влезай, убьет» нос из подтаявшего снега, прямо под стеклянными глазами. И еще – след от протектора на серой слякоти, убегающую прямо из-под него простыню асфальта и сизые облачка выхлопных газов. Проснулся от того, что тело тихонько гудело, как улей или трансформаторная будка, и сразу подумал: куда бы сегодня наклеить эту замечательную ерунду.
До вечера снова кружил по городу, но на этот раз был придирчив и потратил не больше половины пакетика глаз.
А когда пришел домой и принялся вешать пальто в большой шкаф, достал пару карих глаз и налепил на дверцу, прямо по бокам деревянного вертикального рисунка на шпоне, так что получилось лицо с огромным грушеобразным носом.
Вечером следовало поработать, и он часа три просидел за компьютером, время от времени ловя себя на странном ощущении: как будто видит себя со стороны, перед ярким экраном монитора, и тяжело вздыхает огромным темным пространством, набитым джинсой, трикотажем, рубашками и… Да, гнездом моли в старом шерстяном носке.
Через неделю пришла новая пачка глаз с али-экспреса – заказал в первый же вечер, – и в городе у него снова прибавилось собственных глаз. Несколько даже пришлось найти и отклеить – слишком часто перед ним возникал полуподвальный бар как раз напротив одного из рекламных щитов, бар был популярный и шумный, и видеть, что происходило у него на пороге, было неприятно. Еще через неделю он клеил глаза только на деревья в парке и скверах – с ними получалось лучше всего. Работать было уже невозможно, зато отлично получалось спать, сны снились яркие, суматошные и довольно веселые. Дома глаза получил еще холодильник и любимая чашка, так что с тех пор кофе не убегал ни разу: даже отойдя от плиты, он точно знал, когда следует подхватить джезву с огня.
Время от времени ему казалось, что он превращается в стаю птиц, несущуюся через город, и каждая видит свою картинку, образы мельтешили, сменяя друг друга, как в калейдоскопе. Уставал, как никогда в жизни, даже думал иногда: не снять ли все глаза, которые еще не отвалились сами, перевод и два текста уже подпирали, их нужно было сдавать, но он решил: скажусь больным и поживу так еще хотя бы неделю. Так интересно и тревожно ему еще никогда не было.
Однажды, в солнечное погожее утро, подошел к зеркалу, чтобы побриться – и с минуту стоял, разглядывая собственное отражение: как будто две картинки накладывались одна на другую. На одной был он – привычно бледная кожа, выпирающие ключицы, россыпь родинок. А на второй – вместо тела в зеркале клубился какой-то странный туман, сквозь который просвечивали кости, оплетенные паутиной сосудов, и это было красиво, как световое шоу в клубах цветного дыма. Отложил бритву и, глядя в зеркало, попытался дотронуться до груди. Пальцы погрузились в туман, коснулись ребер – он почувствовал, как рука проникает под кожу, но почему-то не испугался, может быть потому, что одновременно видел птиц, обдирающих рябиновый куст, толпу ранних пассажиров на остановке, солнечные пятна на домах старого города, саксофониста на пешеходке – и еще множество картинок такого ясного и веселого утра, что невозможно было думать о чем-то, кроме этой довольной, полной жизни возни всего города разом.
Осторожно раздвинул ребра – они подались, как полоски жалюзи на окне. Под ними, чуть быстрее, чем обычно, но ровно и гулко работало сердце. Отошел от зеркала, нашел в пальто пакетик с двумя последними из запаса глазами, почему-то разными, один – карий, второй – синий, вернулся к зеркалу в спальне, еще раз дотронулся до ребер, зажмурился – и двумя неловкими жестами налепил оба глаза на сердце, чуть кривовато.