Отошла за стол, повернулась к Сэму, растерянно сидевшему в смотровом кресле, поправила очки и, внезапно улыбнувшись, спросила:
– Ну что, лечиться будем?
– А… альтернативы есть? – пробормотал Сэм, надеясь услышать в ответ что-то вроде «ну вот таблеточки попейте…»
– Альтернативы? – маленькая докторесса опять посуровела. – Есть. Завтра будем резать уже снаружи и под общим.
Сэм сглотнул и кивнул головой.
– Ну вот и хорошо, – докторка снова подобрела. – Сейчас на рентген, потом в палату на пятый этаж и на операцию. Алишер, проводи пациента!
…37,6 °C
– Ну что, больше не будешь кусаться? – белогривый оборотень растерянно помотал головой, пятясь от грозившего ему пальчиком ангела в платьице и с огненным мечом, и Сэмюэль внезапно проснулся от ударившего по глазам яркого света.
– Мальчики! Встаём на укольчики! – рука ласковой, но строгой нянечки, Старшего Демона Галины Николаевны лежала на выключателе.
Восемь «мальчиков» с перекошенными харями, отвисшими губами, зашитыми проволокой челюстями и обмотанными бинтами черепами угрюмо завозились под простынями и покорной вереницей потянулись в процедурный кабинет.
Вы когда-нибудь замечали, что малейшее искажение привычной формы лица превращает любого человека в чужих глазах в жуткого демона? Uncanny Valley, зловещая долина, бич всех аниматоров и робототехников, в челюстно-лицевой хирургии – не гипотеза, а проверенный факт, – думал Сэмюэль, стоя в очереди на укольчики. – И неважно, сколь высоким стилем мы умеем говорить, когда стоим тут, в трениках и майках, хриплыми голосами выплевывая отрывочные слова из капающих слюной ртов, орки-орками, – Сэм скривился, легонько ощупывая пальцами лицо. – Но ведь внутри-то люди остаются теми же, изменилась лишь их внешность, а милосердное подсознание немедленно вытесняет это из памяти; увидев себя в зеркале, они замирают, поражённые, не в силах смириться: это что, я?
Видимо, поэтому в челюстно-лицевой хирургии зеркал практически и нет, даже в лифте, вон, пленкой заклеено. Или все же внешность меняет и суть? – продолжал угрюмо размышлять Сэм. – Вот взять меня: уж на что эстет, сука, блять, тонкая натура, а обращаясь к этим, хочу разговаривать исключительно отрывистым матом, да и они с моим опухшим алкашеским еблетом, вероятно, тоже. Только к медперсоналу как-то заставляешь себя подбирать слова, да и то потому, что от них, по большому счёту, зависит твоя боль, – Сэмюэль поморщился, вспоминая, как закончился вчерашний вечер.
…1200 °C – 0 °C
Алишер отвёз его на лифте на пятый этаж, показал место в почти полной восьмиместной палате, – повезло, у окна, удивился Сэм, – а затем проводил до операционной и усадил в кресло. Через пару минут возле кресла появились симпатичная – насколько можно было разглядеть по открытой полоске лица между маской и шапочкой – молоденькая ангелочек-врач в беленьком платьице и похожий на Мефистофеля резко рубленым лицом чернобровый, черноволосый и черноглазый дылда-доктор.
Мефистофель залез ему в рот пальцем в чёрной хирургической перчатке – эстет, подумал Сэм, хорошо, – показал ангелочку: режем вот тут, проходим сюда и сюда, чистим, промываем – старший, подумал Сэм, хорошо, – небрежным жестом выбросил перчатки в урну и, отойдя к соседнему креслу, совсем не по-мефистофельски заворковал с другой пациенткой.
Девочка долго и тщательно обкалывала челюсть Сэма наркозом, проверяла, схватился ли; затем что-то легонько резала скальпелем, когда Сэм ойкал, тихонько приговаривала «потерпи, потерпи, мой хороший», и Сэмюэль совсем размяк. Как оказалось, напрасно: когда она всадила ему между щекой и зубами совершенно стерильный огненный меч (ощущения были именно такими), Сэм взвыл от неожиданности вперемешку с болью и рефлекторно сжал зубы, но это не помогло. Удивительно, насколько твёрдая у неё оказалась рука!
Дальнейшее Сэм помнил смутно – вцепившись в ручку кресла, он делал множество очень важных дел одновременно:
дышал струящимся огнём, стараясь призвать сущность оборотня своего тезки и не орать;
наконец-то осознал сущность термина «пелена перед глазами»;
слушал, как, недрогнувшей рукой вращая в его челюсти огненный меч, ангелочек одновременно напевает ему «потерпи капельку, мой хороший, больше уже не будет больно»;
смотрел со стороны, как выгибается дугой в кресле его тело в разноцветных мондриановских носках, и думал, какие они все-таки прекрасные, эти носки.
Последний удар ему нанёс Мефистофель, который, как выяснилось, все это время наблюдал за процессом из-за плеча. Он сделал ещё несколько движений, от которых Сэму показалось, что его череп выскребает изнутри чайной ложечкой какой-то гурман – да, прямо не снимая с шеи; удовлетворенно кивнул, сказав «вот теперь хорошо», и исчез.
Лёжа в кровати с ледяным компрессом на щеке, Сэм больше всего боялся, что наркоз сейчас отойдёт, и вот тогда его ждёт настоящая Боль, однако он засыпал, просыпался вновь, снова засыпал, шли часы – а боли не было.
– Она же пообещала, что больше не будет больно, – пробормотал Сэм, опять засыпая, и уже на самой грани сна удивился: – Интересно, я ее на самом деле укусил или мне приснилось?
…37,5 °C – 36,9 °C
Дни шли один за одним. Сэм спал, ел каши, протёртые супы и кисели, спал, подставлял вены и ягодицы под уколы, снова спал, глотал таблетки, спал. Изредка выходил на улицу покурить. Взбухшее лицо потихоньку опадало.
Чувствовал себя в детском саду для взрослых – от него, по сути, ничего не зависело, кроме разве что времени походов в туалет. Спать можно было когда угодно, но и свет могли включить в любой момент. Еду привозили прямо в палату, однородную и протертую, и потому Сэм радовался как мальчишка, выяснив, что может заказать интернет-доставку; накупил йогуртов, снэков и пирожных – ничего из этого он не ел в обычной жизни – и хомячил с огромным удовольствием. Играл роль хорошего мальчика перед Старшим Демоном Галиной Николаевной и с удивлением ловил себя на том, что ему нравится, когда она его хвалит; все-таки сочетание архетипов детсадовской нянечки, училки начальных классов, завуча и госчиновницы – страшный эгрегор, устоять против которого почти невозможно. С соседями по палате не общался – в челюстно-лицевой не очень-то склонны к беседам.
Все изменилось одним днём. С утра выписали пятерых, и в палате стало тихо и просторно. Остались только Сэм, худенький восточный человек Азамат с грустными глазами и Алекс со сломанной челюстью и перешитым проволокой ртом.
Сначала у Алекса сдохла телефонная зарядка, и он попросил ее у Сэма; потом выяснилось, что курят все, и спускаться на улицу стали уже втроем. Но окончательно сдвинули отношения с мертвой точки котики: Азамат случайно обмолвился, что скучает по своему Барсику. Тут шлюзы прорвало – все трое стали наперебой рассказывать про то, какие у них Самые Лучшие Коты, показывать фоточки и видео, дальше подтянулись разговоры о работе и воспоминания о былых подвигах, в общем, типичная дорожная беседа, только в Транссибирском экспрессе.
Как-то моментально появились и взаимовыручка, и забота друг о друге – трогательно тырили друг для друга мандарины на кухне, занимали очередь в душ и на уколы, делились одноразовыми бритвами и сигаретами с разными вкусами, прикрывали шалости от взора Галины Николаевны, в общем – помогали чем могли.
– Нет, никакие мы не орки, – думал Сэм, засыпая. – Совсем же прекрасные все люди.
…451°F
– Мене, мене, текел, упарсин, – читает появляющиеся перед глазами росчерками огненного меча слова, – найден слишком легким… Так это же здорово, давно было пора похудеть!
Резко садится в кровати, обливаясь холодным потом, сердце выламывает рёбра. Не сразу понимает, где он. За окном палаты идёт снег.
– Чуть не попался, – думает, – чуть не попался.
– О чем я вообще? – думает Сэм. – Куда я чуть не попался? Кому?
Засыпает.
…37,2 °C – 36,9 °C
– Забавно, но маршрут, проложенный Алисой в навигаторе – лишь плодовое тело огромной грибницы, объединяющей знания обо всех автомобилях на дорогах города и их текущих целях. Грибница строит пути для каждого, исходя из общего блага, и потому твой индивидуальный маршрут вовсе не обязательно будет наилучшим именно для тебя, – размышляет Сэм, чистя зубы. – Кстати, надо погуглить, что за упарсин такой? Лекарство, что ли, какое-то? – вспоминает он смутный обрывок сна.
Дверь в палату распахивается, на пороге стоит незнакомый врач.
– …анский! – произносит он безынтонационно, не отрывая глаз от свитка, тьфу, журнала в руках.
Сэм поворачивается к двери.
– …анский? На выписку! Домой пора, – врач поднимает глаза на Сэмюэля, и тот почти вспоминает, что такое «упарсин».
Бегает по палате, собирает торбу. Все, что не влезло, распихивает по пакетам, оставшимся от доставки – ничего нельзя оставлять после себя в больнице!
Зашнуровывает ботинки, перебрасывает через руку куртку (наденет у лифта, в отделении нельзя в верхней одежде, Галина Николаевна заругает), оборачивается в дверях. Чуть было не говорит «До свиданья!», вовремя запинается на «До…» и внезапно соскакивает на «…статочно, спасибо». Продолжает излюбленной шуткой – всем счастливо, все свободны! – разворачивается и почти бегом устремляется к лифту.
…36,6 °C
Сэмюэль выходит на улицу, сдавленно ахает: снег успел накрыть всю уличную грязь светящимся в сине-белых фонарях пушистым покровом. Неловко разбегается, пытаясь не поскользнуться, размахивая торбой и многочисленными пакетами с больничным скарбом – нельзя, ничего нельзя оставлять после себя в больнице!
Снег скрипит сухо и резко: – Фрост! Фрост! Фрост!
Взлетает неуклюже, совсем не как в детстве, несколько раз цепляя землю то ботинками, то торбой, каждый раз отталкиваясь все сильнее и, наконец, с трудом, стиснув зубы, брыкая ногами воздух, все-таки набирает высоту. Чуть не цепляет острые пики забора, но дальше уже заснеженный склон, чёрные деревья воистину Нескучного сада и замерзшая река под серебристыми облаками.