ривязывает её к рюкзаку другого, в том месте, где обычно крепится сноуборд. Трубе там отлично.
Четверо идут по горам, вдыхают воздух, морозный и тёплый и чистый, взглядом выхватывают яркие пятна цветов и зелени, держат неподвижно парящих в восходящих потоках птиц. В горах хорошо, как бывает только в горах и ещё иногда в детстве, но детство часто забывается, а горы есть всегда.
Четверо идут пешком, это важно: не использовать никаких транспортных средств, ни до того, как они встретятся в одной случайной невыбранной точке, ни (особенно) после. Вместе они идут долго, и ещё дольше каждый шёл со своей стороны один, хотя ни один из них не был в одиночестве ни секунды, ни шага этого путешествия, которое длится, которое почти завершилось.
Четверо не совершают никаких предопределённых действий и почти ничего не говорят и продолжают идти. Может показаться со стороны, что абсолютно ничего не происходит, просто четверо идут по горам, в горах есть и другие, кроме этих четверых, встречаются, так что, в общем, ничего в них особенного нет – но четверо идут по горам и происходят они сами. Это умеет не каждый, да и четверым пришлось довольно долго учиться, прежде чем у них получилось, поэтому то, что четверо идут по горам – невозможный, неотменяемый факт.
Четверо идут по горам и останавливаются высоко, прямо на границе снега и зелени, на самом краю. Они останавливаются точно так же, как шли; точно так же, как встретились: случайно, не сговариваясь, одновременно. Останавливаются, сходятся ближе, поворачиваются друг к другу спинами, смотрят – мгновение, всегда. Разворачиваются обратно, отступают на шаг, переглядываются, улыбаются – легко, уверенно, точно.
Один из четверых снимает трубу с рюкзака другого, внимательно её смотрит, примеривается, прикладывает один конец трубы к губам, другой поднимает вверх, в сторону неба, и начинает с силой втягивать в себя воздух прямо через трубу. Остальные смотрят на него сочувственно и поддерживающе, тот, кто с трубой, корчит смешные лица, фу, говорит он, с усилием глотая воздух из трубы, фу какая гадость, и как мы раньше добровольно это ходили и множили, это же неправильно, ну.
– Дураки мы были потому что, – говорит другой из четверых, кто-то один из четверых, все четверо разом, смотрят друг на друга и хохочут, и долго ещё продолжают хохотать, пока каждый из них поочерёдно глотает воздух из трубы, вдыхает эту невкусную гадость и выдыхает другое, противоположное, непривычное, которое сверкает в воздухе и остаётся, и продолжает быть.
Производить какие угодно действия тут, конечно, совершенно необязательно, но иногда крайне необходимо всем – и четверым, неподвижно стоящим на границе между снегом и зеленью, и трубе, и воздуху, и всему, что происходит.
Один из четверых, тот, что вдыхает через трубу сейчас, делает глоток, и всем им становится ясно, что он был последним, и они выдыхают и переглядываются, аккуратно сминают и складывают и убирают ставшую ненужной трубу в карман.
– Весна в этом году будет долгой, – говорит один из четверых, говорят они все, и сами с собой соглашаются: отлично отменились.
Четверо смотрят на горы и всё остальное разом, и делают плавный ленивый скользящий шаг в сторону, и больше в горах никого нет, целую бесконечную паузу между двумя ударами сердца ничего нет, но после неё – совершенно точно и определённо есть.
Курица Необъятного
Вы, конечно же, знаете Необъятного, он живёт в доме номер двадцать три по улице Амореев, там ещё напротив три толстые старые липы, высоченный такой каштан и гаражи, которые всё грозятся снести, но так и не сносят, и в тех гаражах по-прежнему процветает мелкая торговля и различный сервис, от ремонтного до похоронного, мы, в общем, и сами туда иногда ходим, в секонд-хенд и за лимонадом и ещё купить болтов и гаек, которые у нас почему-то всегда слишком быстро заканчиваются, непонятно, как. Так вот, если вы хоть раз ходили в гаражи, то вы наверняка встречали Необъятного, он там каждый день почти что с самого утра болтается, или же можно увидеть, как он выходит из дома со своей курицей на поводке, проходит по дорожке через заросший садик, выходит на улицу, долго и тщательно запирает калитку большим ржавым ключом, пока его курица топчется неподалёку, выискивает что-то куриное в траве, может, жуков или ещё что, но дело, в общем, не в ней, а в том, что Необъятный и его курица – знакомое, привычное зрелище всем, кто хотя бы раз ходил по улице Амореев – в гаражи за водкой и салом или просто так, мимо.
Да, конечно, именно его мы и имеем в виду – он такой, ссохшийся дядька, жилистый, высокий, хоть и сутулится так, что мама не горюй – и не только вы, у нас тут вообще никто не знает, почему его зовут Необъятным, может, это вообще фамилия или может он в юности что-то такое учудил, спас кого-нибудь или наоборот, вот прозвище и приклеилось, теперь уже не отклеишь, другого какого своего названия он и сам уже не помнит скорее всего, а вот на Необъятного откликается всегда, даже если очень тихо позовёшь, почти шёпотом – слышит всё равно, даже если ты стоишь в одном конце гаражей, между гробовщиком и тележкой с мороженым, а он в противоположном, или даже вовсе дома или у себя в саду – услышит всё равно и придёт со своей курицей, то есть, сначала ты стоишь, ждёшь, никакого Необъятного вокруг нет, потом слышишь где-то справа куриное подозрительное «по-о-о» и вот уже он тут, Необъятный, возвышается над тобой, бурчит: «чего тебе» или «нну» в своей неприветливой Необъятновой манере, про которую у нас все знают, что это он как бы здоровается и рад видеть, а вот если, допустим, вместо бурчания своего он смотрит тебе прямо в глаза и выдаёт убойное вежливое «добрый день, чем могу быть полезен» – это значит, очень невовремя ты его позвал, от чего-то важного отвлёк, и нужно тогда быстро-быстро из кармана денежку достать какая попадётся, в руку ему сунуть, сказать «вот, дядь Необъятный, ты мне давеча одолжил, а я должок возвращаю» и уходить прочь, не оглядываясь и не останавливаясь, пока не то что гаражи, но и вся улица Амореев из виду не скроется.
Улицу Амореев же как – её почти расселили уже всю, то есть, по бумагам и документам у городских властей всюду значится, что улица расселена и подготовлена под снос ввиду проходящего вдоль неё то ли разлома, то ли выхода нестабильных пород, то ли ещё чего, тут у нас каждый свою причину считает верной, а остальных – дураками, что верят всему, что им правительство скажет. Так что по бумагам здесь уже лет десять как никто не живёт, да вот только гаражи как стояли, так и стоят, а там многие дельцы у нас прямо в своих гаражах и ночуют, чтобы с утра пораньше бизнес открыть и на дорогу и транспорт денег не тратить, да и некуда им ехать домой ночевать, если честно – ну, многим из них. И вот ещё Необъятный живёт в своём двадцать третьем доме, хотя по виду вообще не скажешь, что в этой развалюхе может кто-нибудь жить. У него, у Необъятного-то, даже забор вокруг дома и тот давно повалился, сгнил в труху, одна калитка меж двух железных столбов осталась, у нас поэтому ещё всяк поглазеть любит, как Необъятный сначала калитку отпирает, потом со своей курицей через неё выходит и тщательно за собой запирает, как будто калитка эта по-прежнему единственный проход к его дому и ни один вор не догадается просто сбоку её обойти – то есть, конечно, ни один вор в здравом уме к Необъятному не сунется, и не потому, что брать у него нечего, а потому, что не принято у нас так – все знают, что Необъятного обижать даже и пробовать смысла нет: во-первых, не получится ничего, а во-вторых дураку это таким боком выйдет, что ни в одном похмельном кошмаре не приснится – вы ежели тут историю про Пучеглазого слышали, то знаете точно, о чём речь. То есть, это у нас тут он Пучеглазый, а так-то Дмитрий Евстахович Исмаилов, про него даже в газетах писали, когда всё это произошло, только газеты каждая на свой лад врали, почему с Пучеглазым это недоразумение приключилось, и никто из них настоящую причину так и не откопал, что Пучеглазый по пьяному делу решил к Необъятному в дом залезть через окно и курицу его стащить, потому что она его, Пучеглазого, клюнула в руку, когда он сунулся её погладить, и теперь у него на клюнутой руке волдырь вскочил и распух вместе со всей остальной рукой. Мужики его отговаривали, даром что сами пьяные были, но Пучеглазый упёрся, и ни в какую, орал: «изведу падлу!» и стучал себя непоклёванным кулаком в грудь. Кучу способов напридумывал, чтоб с курицей Необъятного половчее расправиться, хорохорился, говорил, что на спор изведёт, на тыщщу рублей – никто спорить с ним, конечно, не стал, а только ему уже всё равно было – вожжа под хвост попала, и всё тут. Ну и вот, той же ночью вломился к Необъятному в дом, а что дальше было это вы и так уже знаете, из газет да из разговоров вокруг, и это при том, что сам Необъятный вообще пальцем не шевельнул, и ничего такого Пучеглазому не делал – а вот просто так оно и происходит всё, как бы само, но у нас все знают, что ежели кому понадобится Необъятного с его курицей позвать, то непременно нужно заранее денежку заготовить на тот случай, если Необъятный вдруг очень вежливо разговаривать начнёт.
Необъятного зовут по самым разным вопросам, у кого что, и это вот мы так сразу вам и не скажем, за какое дело Необъятный возьмётся, а за какое не станет, и даже не ответит ничего, просто молча развернётся да потопает себе дальше, как ни в чём не бывало. Разное бывает. У кого, например, мужик пьющий, но не просто выпивающий, а так, по-чёрному, что уже из наших даже никто с ним пить не хочет – так те идут в гаражи, Необъятного звать. Необъятный постоит, послушает, на курицу свою посмотрит, скажет «так» или «ладно» – это значит, выгорит дело, нужно только ждать – недолго обычно, дня три, и всё как бы само налаживается: мужик тот, чья жена к Необъятному приходила, ходит трезвый, как стекло, мрачный, как туча – оно и неудивительно, в общем, с непривычки-то. Потом, ясное дело, привыкает как-то, и работа ему подходящая отыскивается почти сразу, и характер улучшается, да так, что через пару месяцев совсем человека не узнать, любо-дорого поглядеть, и любой компании он душа, и всюду почёт и уважение. Необъятный, понятное дело, не всегда за пьяниц-то берётся, и чаще всего нет, чем да – если тут у нас каждого выпивки лишить, то вообще никого не останется, и в гаражах опустеет раза в три, если не больше, поэтому Необъятный только на тех соглашается, которые буйные совсем, или которые дома у себя, когда никто не видит, кулаки распускают почём зря – этих он вообще не терпит, и тут даже просить никому не надо, сам как-то узнаёт.