— Кип, — неохотно выдавливаю я имя, выталкивая его через сжатую линию своих губ.
— Серьезно?
— Да.
— Кип?
— Да, — выдыхаю я, раздувая ноздри.
— Прекрати, — повторяет она, широко раскрыв глаза. — Ты все это выдумываешь. Это не твое имя.
— Если бы я собирался дать тебе фальшивое имя, поверь мне, я бы выбрал другое.
— Вау. Кип. Совсем не то, что я себе представляла. Я мысленно называла тебя Полом Баньяном, иногда Роем, ну, знаешь, супер-деревенскими именами.
Какого хрена?
— Я вовсе не похож на деревенщину.
— Еще как похож. — Она звонко рассмеялась.
— Нет, не похож. — Или похож? — У Пола Баньяна черные волосы, и волосы и борода короткие.
— А ты откуда знаешь?
— А ты никогда не бывала в Поле Баньяне? В ресторане? На вывеске перед домом висит его гигантская фотография. В два этажа высотой.
И ежу понятно.
Она приподнимает свою коричневую бровь.
— Не могу сказать, что видела.
— У него короткие волосы.
Какого черта я повторяюсь? Защищаю себя?
Боже.
Она оглядывает меня с головы до ног. Сегодня вечером она делала это несколько раз, всегда тайком, думая, что я ничего не замечаю.
Но я заметил.
— Никакого мужского пучка.
Я качаю головой и дергаю себя за волосы.
— Нет.
— Тогда ладно. Кип. — Она растягивает свой дерзкий маленький ротик в ухмылке. — Как это мило.
— Заткнись.
— Да ладно, звучит как у богатея. Признайся. — Она опять задумалась. — И что это за сокращение?
— Ты готова? Потому что ты снова будешь смеяться. — Я вздыхаю, долго и громко. Затем срываю пластырь и морщусь: — Это сокращение от Киплинга.
Она сдерживает улыбку, прикусывая нижнюю губу — так чертовски мило, — скрестив руки на своем пропитанном пивом платье, пока мой взгляд блуждает по передней части. По ее высокой округлой грудью и тонкой талии.
— Киплинг. Это довольно причудливое имя, знаешь ли.
— Знаю.
— Я не была уверена в этом, Киплинг.
— Остановись.
— А еще это имя поэта Киплинга, — сообщает она мне, как будто я не в курсе. — Редьярд Киплинг... тьфу ты, и не выговоришь!
— Ты можешь не использовать его в предложениях?
Она оживленно поднимает брови вверх.
— Но это так забавно.
— На самом деле нет.
— Если бы ты сейчас был одет в рубашку поло и брюки хаки, это имело бы гораздо больше смысла для меня, и, возможно, я бы остановилась, но ты не такой. Сегодня вечером ты был в строительных ботинках, и на тебе была порванная футболка. — Ее глаза блуждают по моей груди. — И коричневые шорты карго.
Когда она отводит взгляд, я на удивление разочарован.
— Мне так удобно.
— О, в этом я нисколько не сомневаюсь. — Она хихикает, оглядывая меня с ног до головы, кладет в рот очередную виноградину и жует. Глотает. — Ты ведь не возражаешь, что я их краду?
Я широко жестикулирую.
— Да ради бога, угощайся... — Она берет еще одну, и я прислоняюсь бедром к стойке, изучая ее. — Раз уж мы делимся, как тебя зовут?
— Тэдди.
— Как... медведь? — Я не могу не поддразнивать её.
Тэдди издает мягкий, мелодичный смешок.
— Да, наверное. Это сокращение от Теодоры, так звали мою бабушку.
Теодора.
Романтичное и красивое — как и она сама.
Сегодня вечером на ней платье, на этот раз чуть более дерзкое, чем на прошлой неделе — жизнерадостно-чопорное желтое. Оно нежно-голубое, тонкая ткань теперь прилипла к ее коже, с одним из тех вырезов, которые идут по плечам и завязываются вокруг шеи. Я даже не знаю, как это называется — петля или еще как-то.
Без разницы. Оно голубое и короткое, и у него соответствующие ленты сзади, завязанные в тонкий бант, что делает весь наряд слишком женственным, если бы не коричневые сапоги. Я заметил их еще до того, как она сняла их в прачечной. Она выглядит очень мило.
Слишком мило для дома регби.
Слишком мило, чтобы купаться в дешевом пиве.
Черт возьми!
Я провожу рукой по лицу — по бороде, — чтобы не смотреть на нее так пристально. Или слишком долго и пристально не смотреть на ее сиськи.
— Ты не хочешь принять душ, раз уж ты здесь, Теодора?
— Тэдди, — добродушно поправляет она.
— Ну да, как будто я не собираюсь цепляться за это. — Я смеюсь. — Хорошая попытка.
— На самом деле зови меня Тэдди.
— Только если ты никогда больше не будешь называть меня Киплингом. С Кипом я справлюсь, но с Киплингом? К черту все это. Нет. Или просто зови меня Сасквотчем, как все остальные.
— Я не буду называть тебя этим отвратительным прозвищем, как бы оно тебе ни шло, но я буду звать тебя Кип, если ты будешь звать меня Тэдди.
Из моего горла вырывается стон.
— Ладно.
— Хорошо. — Мой взгляд летит к ее макушке, когда она коротко кивает. — Значит договорились.
— По рукам? — Когда я протягиваю ей свою мозолистую руку, она отводит свою назад.
Заправляет непослушную прядь волос за ухо и смотрит себе под ноги.
— Все в порядке.
Она ведь не боится меня, правда? Я засовываю руки в карманы своих шорт-карго.
— Примешь душ?
— Я... да. Хотела бы я отказаться, потому что все это так неловко для меня, но так как я начинаю вонять, как винокурня, мне, вероятно, нужно это сделать.
— От тебя воняло уже в машине. — Мои губы дергаются от ее потрясенного выражения лица.
Она морщит нос.
— Ну спасибо.
— Я просто прикалываюсь над тобой.
— Хорошо, ладно... — Она поднимает в воздух свою чистую одежду. — Давай, показывай дорогу.
Вместо этого я указываю на лестницу и показываю пальцем в том же направлении.
— Вверх по лестнице, первая дверь направо. Покопайся вокруг в поисках полотенец — я думаю, что они там есть.
По крайней мере, должны быть, потому что моя мама и сестра приехали на один уик-энд и не уехали, пока дом не был заполнен и безупречно чист. У меня было все необходимое, когда я переехал сюда, как у избалованного сына миллиардера.
Боже, надеюсь, что Тэдди не будет вести себя странно со мной после того, как проведет здесь эту ночь.
Я слушаю, как она тихонько удаляется, как ее босые ноги поднимаются на второй этаж, а затем дверь в гостевую ванную со щелчком закрывается.
Звук поворачиваемого замка.
Я ухмыляюсь этому — ее осторожности. Прислонившись спиной к стойке, почесываю живот. Встаю во весь рост и потягиваюсь. Поднимаюсь по лестнице в хозяйскую спальню, намереваясь смыть с себя грязь.
Я уже привык к этому — я никогда не покидал домашнюю вечеринку, не будучи покрытым чем-то отвратительным, точно так же, как я никогда не покидал поле для регби, не будучи покрытым по́том, пятнами травы и грязью.
Горячая вода стекает с моего тела, и я мысленно возвращаюсь к девушке, стоящей в душе дальше по коридору. Она не откровенно сексуальна, но в моем доме никогда не было девушки, поэтому, естественно, моя рука блуждает на юг.
Я не нарочно представляю себе ее пышные бедра или форму грудей, прижатых к бледной тонкой ткани дешевого платья.
Это просто... случилось.
А еще так случилось, что я не занимался сексом уже... Боже, я даже не знаю, как долго. Начиная со второго курса, если бы мне пришлось угадать. В тот год, когда я решил, что не хочу, чтобы меня трахали просто из-за моего лица или моей фамилии. В тот год, когда я отрастил бороду и позволил своим волосам стать длинными, и развил предвзятое отношение к слабому полу.
Это не их вина — это моя вера в то, что некоторым из них в действительности было на меня насрать.
Эрекция растет между моих ног, когда я медленно поглаживаю её, стоя под теплыми струями. Глаза закрываются, пальцы сжимают основание моего члена.
Для высокого парня у меня средний размер, когда дело доходит до члена, но он толстый и всегда готов встать по стойке смирно.
Одна рука упирается в кафельную стену, другая обхватывает и поглаживает. Скользит вверх-вниз, вверх-вниз.
Я стону, представляя себе Тэдди в моем душе, голую кожу, сиськи и задницу. Интересно, какая у нее киска — бритая, проэпилированная воском или натуральная. Я мысленно представляю себе ее соски, цвет их ареол. Их размер. Будет ли она получать удовольствие от того, что их сосут…
Я стону.
Рот приоткрывается, очевидно потому, что мастурбация собственного члена чертовски хорошо чувствуется. Да, я чувствую себя каким-то извращенцем, но это не моя вина, что у меня вдруг появились фантазии о ней. Я теплокровный, наполненный гормонами мужчина, и в моем доме голая женщина, которую я не могу и никогда не буду трахать.
Плюс я возбужден.
Рука — это одно, а киска — совсем другое, и я так давно ни с кем не трахался. Слишком долго. Я почти не помню, каково это — погрузиться в одну из них, так что нет никаких причин, почему я стал жестким из-за Тэдди...
Она симпатичная, но не красавица. Благодетельная, как соседская девчонка. Прилежная. Трудолюбивая, если я правильно ее определил — вероятно, здесь на стипендии.
Я знаю ее типаж.
Дешевая одежда. Дешевые украшения. Нет машины.
Беспокоится о том, что подумают ее друзья, и слишком боится сказать им, чтобы они отвалили.
Честно говоря, я удивляюсь, что у нее нет твердости характера. Ее тип обычно решительнее — те, кто должен сам о себе позаботиться и должен пробивать себе дорогу в этом мире без помощи родителей.
Я опускаю голову, мои плечи сгорблены, пока я поглаживаю свой скользкий член, провожу языком по нижней губе. Прикусываю губу между зубами. Глаза все еще крепко зажмурены.
Образы Тэдди заполняют пустоту за моими веками.
Мой член заполняет пустоту в моей сложенной ладони.
Этого недостаточно, и я начинаю гладить сильнее. Жестче. Из моего горла вырывается низкий стон, эхом отражающийся от кафельной плитки в ду́ше, и я отказываюсь произносить имя, срывающееся с кончика моего языка.
Не произноси это.
Не смей, бл*дь, этого говорить.
Я не произношу имя — но был очень близко, — и когда кончаю, это горячее, чем вода, которая смывает семя в канализацию.