урсе теперь, что это Наталья их отца ранила. Что дальше будет? Посмотрим. Я не исключаю, что Виктор, когда выпишется из больницы, с Натальей помирится, такое тоже бывает.
– Значит, деньги Иван Лукич смог вернуть себе… – заметила я задумчиво.
– Он хотел сразу на нас все переписать, типа нашему ребенку, но я отказался. Ничего не надо. Как пойдет.
– Это правильно, – сказала я. – Как пойдет. Ничего не надо просить.
– Да, вот еще что… – сказал Адам, хмурясь. – Ты как?
Он смотрел на меня знакомым, «плывущим» взглядом. До того Адам пользовался всевозможными «игрушками» – гаджетами, которых у нас было много. Эти игрушки очень выручали тех, кто не имел возможности заниматься обычным сексом в данный момент. Адам ими пользовался и раньше, когда у меня случались критические дни, и в первые месяцы моей беременности, когда я ничего не хотела и мне все было противно.
Вообще я не понимаю эти истории о том, что жена должна ублажать своего мужа какими-то «альтернативными» способами во время своей беременности – чтобы муж не увлекся невзначай другими женщинами.
Это что ж такое – ей плохо, ее тошнит, у нее нет желания, у нее депрессивные мысли и страхи, а она должна стоять буквально на коленях и давиться, травмировать себе горло, заталкивая себе в глотку мужские гениталии? А сколько там микробов и бактерий на них? Нет, бактерии – они везде, но лизать специально то, что называется «органами выделения»? Да еще будучи беременной, когда любая инфекция может повредить ребенку? Жесто-око. Нет, ну понятно, что подобные ласки – это показатель доверия между партнерами, их любви, проявление того, что в любимом человеке ничего не вызывает отвращения, только приязнь и принятие… Но, по мне, к любви это уже не имеет отношения, скорее подобные ласки – это навязанное обществу поведение. Типа, так надо, и уже даже курсы под этот случай придумали. Мне кажется, многие вещи в нашем мире специально придумывают, чтобы открыть потом курсы и собирать деньги с населения. Время инфоцыган!
А ведь цивилизация не стоит на месте. Уже изобрели много всего интересного, что позволяет обойтись без этих унизительных манипуляций, которые по большей части доставляют удовольствие только одной стороне. Быть может, я ошибаюсь, но эти «натуральные» способы удовлетворения партнера (как с мужской, так и с женской стороны) – не про секс даже, а про унижение, подчинение, разновидность мазохизма (из серии – «вот видишь, я для тебя на все готов (готова)»). Это и история про доминирование. Власть! Или люди думают, что они таким образом «радуют» партнера? И вообще так принято, так надо, это нормально и так делают все, литература и кино в последнее время переполнены подобными сценами. Или это только мои личные заморочки?
И какое счастье, что Адам разделяет мои убеждения, что он не требует, чтобы его ублажали подобным способом, да и я не требую от него подобных «услуг».
Мы с ним разные. Я не могу с ним обсудить книги, например… Но кто сказал, что счастливый брак – он про то, когда людям есть о чем поговорить? Счастливый брак – он и о том еще, что никому не приходится натужно «радовать» свою вторую половинку… Можно хоть сколько болтать о Кафке, модернизме, постмодернизме, политике, поэзии, бозоне Хиггса и трансгуманизме, но если потом приходится опускаться на колени перед своим партнером и совершать всем известную манипуляцию с его гениталиями, то это такое себе удовольствие – «нам есть о чем поговорить». Слишком дорогая плата за возможность излить душу. Хотя сейчас за все принято платить…
Вот об этом я думала, слушая Адама. Но, судя по всему, та метафизическая тоска, что преследовала меня первые месяцы беременности, закончилась. Потому что внутри меня что-то томительно сжалось. Полузабытое, но такое знакомое ощущение! Ощущение желания…
– Я? Как я, ты спрашиваешь? Да уже на стену лезу без тебя, – с ехидной иронией произнесла я, оглядывая Адама.
– Серьезно? – улыбнулся он, явно радуясь моему ответу. – А… не повредит?
– Нет, ты что. Врач не запрещал, значит, можно.
В этот раз мы придумали вот что – Адам лежал на спине, а я – на нем, тоже лицом (и животом) кверху. В этой позе «бублик» нам не требовался. Адам положил мне руки на грудь.
Итак, Адам слегка поглаживал мне грудь, а я ритмично покачивалась на нем. Медленно, осторожно… Это блаженное состояние длилось до тех пор, пока острое удовольствие не захлестнуло меня с головой, смыло с меня все прежние сомнения и переживания.
На последующие месяцы моей беременности эта поза стала нашей с Адамом любимой.
Я закрывала глаза и представляла, что покачиваюсь на волнах. Или что я – черепаха, которая покоится на слоне. А на мне, в свою очередь, лежит Земля. И ничего не стыдно, и все красиво и эстетично, и без этих движений все человечество бы вымерло и вся радость жизни исчезла бы…
То отвращение, что терзало меня в начале моей беременности, исчезло без следа.
Родила я сама – на удивление легко и достаточно быстро, практически не испытывая боли и прочего, с чем обычно сталкиваются роженицы.
Адам присутствовал на родах.
…Я запомнила тот момент, когда ему дали подержать нашего сына. Адам выглядел смешно – в этом халате, в голубой шапочке на волосах… Малиново-розовый от волнения – одним цветом с младенцем на его руках.
…Я запомнила тот момент, когда мы приехали домой и там нас ждала Инна, совершенно никакая от переживаний и от важности момента. Она сидела на диване и даже не могла встать нам навстречу. Я дала ей подержать нашего сына, а Адам сказал: «Мама, ты теперь бабушка. Познакомься, это Петрик, твой внук». Что тогда испытала моя дорогая свекровь? Трудно сказать. Наверное, внук сумел вернуть ей ее прошлое, проведенное без собственного дитя, которое у нее отняли. Только прошлое – оно вернулось в новом качестве, дав ей роль бабушки. Инна, к ее чести, никогда не пыталась заменить меня, она была именно бабушкой и вела себя тоже как бабушка по отношению к внуку…
Кстати, она перестала расчесывать себе руки, когда родился ее внук. Словно в ее руки наконец вложили то, к чему они безуспешно тянулись почти тридцать лет.
…Я запомнила еще момент, позже, когда к нам в гости пришли Иван Лукич, Ольга Маратовна и Гоша с Генкой – знакомиться с Петриком. Вот Иван Лукич тогда слезами плакал… Ольга Маратовна смущалась, смеялась и дразнила его «трижды дедом». Гоше с Генкой младенец был не особо интересен, но парни, к их чести, вели себя достойно, не утыкались поминутно в свои телефоны… Нет, Инна с Ольгой Маратовной не подружилась, но принимала ту спокойно. Ну как-то ведь надо было всем сосуществовать вместе ради Петрика.
Виктор тоже поздравил нас с Адамом, правда по видеосвязи. Он довольно долго приходил в себя после ранения, был тих и безмятежно-спокоен на вид. Но при этом без всяких сомнений он принял решение расстаться с Натальей. Это всех и удивило, и в то же время показалось вполне логичным.
Виктор, как я убедилась, действительно являлся очень ответственным мужчиной. Он не мог оставить жену без повода, просто так. Он чувствовал себя обязанным нести свой крест до конца… А тут повод как раз случился – это когда Наталья чуть не зарезала его. Судя по всему, Виктор испытал огромное облегчение, когда все это случилось… У него появился повод! Вот таким он был странным человеком, что ж теперь.
Вернувшись из больницы, Виктор переехал ненадолго на съемную квартиру, а затем – к нам, в наш загородный дом. Виктор не мог находиться рядом с Натальей – женщиной, которая его чуть не убила. Мы в то время уже переселились в город, и нам даже спокойнее было, что за нашим домом кто-то присматривает…
Что касается Натальи… Она на некоторое время после той истории, когда чуть не зарезала мужа, утихла. Покорно вернула все то, что ей передал Иван Лукич, лишь бы ее не посадили за ее преступление, да и ради сыновей тоже молчала – ей не хотелось делать Гошу с Генкой детьми преступницы.
Но спустя время Наталья почувствовала себя в доме Громовых неуютно. И она ушла прочь. Вернулась к своей матери, жившей в одном из подмосковных городов.
Наталью никто не гнал из дома Громовых, но… Прежних отношений уже было не вернуть. Иван Лукич сторонился Натальи, Ольга Маратовна тоже вела себя с той напряженно-искусственно. И Ольгу Маратовну можно было понять. Каково это – наблюдать, когда втыкают нож в родного сына? А потом ей что, по-прежнему безмятежно общаться с Натальей? И сын, Виктор, из дома ушел к тому же, не мог там оставаться после всего случившегося! Ольга Маратовна была уже не в силах относиться к Наталье с прежней дружеской приязнью. Гоша с Генкой вели себя тоже осторожно, вечно выглядели смущенными, общаясь с Натальей…
Я была свидетелем происходящего, поэтому могу смело заявить – никто не выгонял Наталью из дома, никто не запрещал ей общаться с сыновьями, а уж муж ее, Виктор, вообще проявил чудеса гуманизма, когда не стал заявлять в полицию, что это жена его пырнула ножом. Просто из отношений между Натальей и другими членами семьи Громовых, и даже ее собственными детьми, исчезла прежняя доверительность, атмосфера в семье стала напряженной, холодной.
Словом, Наталья спустя время сама ушла из дома Громовых. Одна. Без Гоши с Генкой. Не захотела даже звать их с собой. Позже стала публично утверждать, что она ушла, не выдержав прессинга со стороны других членов семьи, и что ее вообще оттуда выгнали (хотя никто и не думал выгонять, просто исчезли прежние «уси-пуси»). Наталья утверждала еще, что у ее мужа все это время была любовница – я, и мой ребенок – от Виктора, а не от Адама. Что я так же заигрывала с Иваном Лукичом и с Гошей и Генкой. А муж мой, Адам, самый настоящий «куколд», которому все это нравилось… И что это я ранила Виктора ножом, но меня вся семья принялась выгораживать и дело выставили так, как будто это Виктор сам порезал себя стеклом, и даже Ольга Маратовна якобы с этим согласилась («старуха совсем из ума выжила» – так отзывалась Наталья о своей свекрови). Наталья жаловалась окружающим, что ее разлучили с сыновьями. И не дают ей с ними видиться. А, и еще Наталья не забывала надрывно причитать о том, как ее заставляли работать в доме Громовых с утра до ночи, словно Золушку из сказки, а под конец и вовсе отняли у нее все деньги, выгнав голой и босой на мороз.