красным перцем, запеченные в духовке.
За столом собралась вся семья, даже Винсенту пришлось выйти из своей берлоги. Он явился в столовую мрачный и раздраженный, что его вытащили из комнаты, из маленького мирка, где пахло дымом и магией. Он где-то нашел подвесное плетеное кресло и прикрепил его к потолку. Он нередко сидел в нем, часами наигрывая на гитаре, и не любил, когда его дергали.
Родители сидели с таинственным видом и чуть ли не лопались от гордости.
– Поздравляю! – Джеймс Берк-Оуэнс выудил из кармана какой-то конверт и помахал им над столом. – Пришло с сегодняшней почтой. Из одного маленького колледжа на берегу реки Чарльз. – Каждый, кому доводилось встречаться с доктором, уже через пять минут после знакомства был в курсе, что тот окончил сначала Гарвард, а потом Йельский университет. Сейчас он поднялся из-за стола и стиснул Френни в медвежьих объятиях. – Горжусь тобой, Фрэнсис Оуэнс.
Френни, которая всегда стеснялась проявления бурных чувств, выскользнула из папиных объятий. Она забрала у него конверт, еле сдерживая волнение. Внутри было письмо с сообщением, что ее приняли в Рэдклифф, женский колледж в Кембридже, штат Массачусетс, аналог Гарварда, созданный в те времена, когда высшее образование для женщин считалось предосудительным.
– Добро пожаловать в клуб, – с гордостью проговорил папа.
– Мы всегда знали, что ты у нас самая умная, – сказал Винсент. – Ты уж нас не подведи.
– Очень смешно, – отозвалась Френни. Самым умным из них был Винсент – умным, но жутко ленивым.
Джет была единственной, кого не порадовало письмо из Рэдклиффа. Университетские каталоги приходили по почте всю осень и зиму, и Джет это пугало. Она с трудом представляла, что будет, когда Френни уедет в Кембридж или Нью-Хейвен. Ей придется справляться с родителями в одиночку. Как ей видеться с Леви, если Френни не будет ее прикрывать? Она без него жить не может. Буквально сегодня они сидели на скамейке в парке и целовались, пока у обоих не закружилась голова. Когда пришло время прощаться, они никак не могли расстаться и стояли в обнимку на автовокзале, и Леви пропускал один автобус за другим.
И сейчас, на семейном торжестве в честь поступления Френни в Рэдклифф, Джет сделала страшную вещь. Она пожелала, чтобы Френни осталась в Нью-Йорке. Она знала, что это эгоистично, и потом еще долго корила себя, но было поздно. Она уже загадала желание. Горькое, с едким запахом дыма, оно поселилось в груди у Джет и еще несколько месяцев выходило надсадным кашлем.
– Не грусти, – сказал Винсент, заметив, с каким унынием Джет наблюдает, как папа открывает бутылку шампанского. – Все не так плохо.
– Что не так плохо?
Винсент взъерошил ей волосы.
– Твое будущее.
Вот тогда она и поняла, что теперь у нее появляется прекрасная возможность чаще видеться с Леви. Можно будет говорить родителям, что она едет к Френни в Кембридж, и сходить с поезда в Нью-Хейвене. Леви будет ждать ее там. Он поступил в Йельский университет. Джет подумала, что в первый же свой приезд привезет ему новое пальто, чтобы он не ходил в том ужасном старье, которое его заставляет носить отец. Она изменила свое отношение к отъезду Френни. Она даже выпила немного шампанского и взяла свое желание обратно. Тогда она еще не знала, что такие вещи нельзя отменить.
Письмо из Гарварда пришло Хейлину на следующий день. Они с Френни встретились, чтобы отметить предстоящее освобождение от своих недалеких родителей, от всех ужасов школы и своего кошмарного детства, по которому уже начали тосковать. Тесно прижавшись друг к другу, они шли по Мэдисон-авеню под мелким бледным дождем и делали вид, что сражаются за один на двоих зонтик.
– Из всех вещей я возьму с собой только микроскоп, – объявил Хейлин. – Все остальное отдам в Армию спасения.
В кафе они заказали вафли, яичницу и канадскую ветчину – потому что сегодня в Манхэттене пахло беконом. Хейлин взял себе два пончика с мармеладом, к которым пристрастился после экспериментов с марихуаной. Они сидели, слегка оглушенные. Оба уже предвкушали свободу. Оба с надеждой смотрели в будущее, таившее в себе миллионы возможностей. В Кембридже может произойти все что угодно. Дождь перестал, воздух сделался светло-зеленым. Весна расцветала сиренью и обещаниями перемен. Все было прекрасно: еда в кафе, Нью-Йорк, их будущее. Хейл будет жить в Данстер-Хаусе, Френни – буквально в двух шагах от него, в Саут-Хаузе рэдклиффского женского общежития. Они выпили за свободу, чокнувшись бокалами с апельсиновым соком. О, радость, шептали они друг другу. О, учеба, и книги, и консервированная фасоль, и «Ред Сокс», и грязные воды реки Чарльз.
У них оставалась еще вся весна и все лето, чтобы насладиться Манхэттеном. В парке цвели магнолии и вишневые деревья. Френни с Хейлом встречались в вечерних сумерках – свободные люди, уже неподвластные воле родителей. Они бродили по парку, который так сильно любили и по которому так отчаянно будут скучать, смотрели на звездное небо, лежа в траве на Овечьем лугу, мочили ноги в холодном озере, наблюдали за лесными мышами, собиравшими желуди на Кедровом холме, следили за полетом летучих мышей, гнездившихся на английских дубах и робиниях. Ворон Льюис сопровождал Френни и Хейлина в этих прогулках, и если они брали с собой сэндвичи, Хейл кормил Льюиса хлебными крошками.
– Ты его разбалуешь, – говорила Френни. – Вообще-то он дикий.
– Может быть, ему хочется быть домашним, – задумчиво отвечал Хейлин.
Хейл уже решил, что если он унаследует отцовское состояние, то перечислит все деньги в какой-нибудь благотворительный фонд, потому что каждый раз, когда он входил в семейный особняк Уокеров на Пятой авеню, у него было чувство, что он повернул не туда и по ошибке живет в семье, где были бы рады совершенно другому сыну.
– Ты – единственный человек, кто меня знает по-настоящему, – сказал он Френни.
И вот тогда она его поцеловала. Она вовсе не собиралась его целовать. Все получилось само собой. Просто ее охватило чувство, названия которому она не знала. Она знала, что между ними ничего не будет. Ничего быть не должно. И все-таки она поцеловала его еще раз. И еще раз, на удачу.
Винсент сидел в «Балагуре», где стал уже завсегдатаем, и был в изрядном подпитии. Он не рассказывал сестрам о том, что видел в будущем, потому что ему не нравилось видеть будущее. К счастью, когда бармен позвонил к ним домой, трубку взяла Френни, а не кто-то из родителей. Вместо приветствия бармен сообщил, что Колдун сам не доберется до дома и надо, чтобы его кто-то забрал.
– Что еще за Колдун? – спросила Френни.
– Парнишка, который умеет показывать фокусы. Он дал мне твой номер. Сказал, он твой брат.
Френни подтвердила, что да, он ее брат, и бармен сказал, что Винсента, когда он выпьет, можно уговорить показать пару фокусов: свет мигает, спички вспыхивают, если на них подуть, ножи и вилки звенят, словно при землетрясении. Но сейчас он напился вдрызг, и бармен боится отпускать его одного: как бы с ним не случилось чего плохого. Френни взяла такси и примчалась в бар.
Бармен махнул ей рукой и доверительно сообщил:
– Он пьет с полудня.
Френни попросила стакан томатного сока, самый большой, какой есть, и скользнула в кабинку, где в пьяном ступоре сидел Винсент.
– Привет, сестренка, – сказал он, когда Френни уселась за столик напротив него.
Она принесла средство от опьянения: порошок из кайенского перца, кофеина и зверобоя, который теперь высыпала в томатный сок.
– Пей, – сказала она.
Винсент отпил глоток, и его передернуло от отвращения.
– На самом деле ты не такой, – сказала Френни. – Ты лучше.
– Правда? Я вижу будущее, которое не могу изменить, Френни. Я пью, чтобы не видеть. Раньше это были разрозненные фрагменты, совершенно невнятные, но теперь они собираются воедино. В последнее время я вижу одно и то же. Несчастье. Большое несчастье. И уже совсем скоро.
– Если ты будешь так пить, несчастье точно случится, рано или поздно.
Френни произнесла это небрежно, но ей вдруг стало не по себе. Глаза Винсента сделались почти черными. Плохой знак.
– Я не шучу, – сказал он. – В нашей семье. В этом месяце. На полнолуние.
– Тогда можешь не беспокоиться, – сказала Френни. – В этом месяце полнолуние уже было.
Френни запомнила полнолуние, потому что в ту ночь у нее было тайное свидание с Хейлином. Они встретились на Семьдесят четвертой улице у статуи Алисы в Стране чудес. Полночь была такой светлой, что они без труда разбирали слова, выбитые на гранитном постаменте: Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве[6]. Тем поцелуем в вечернем парке Френни запустила взрывную реакцию между ними, и назад уже не повернешь. Ничего не отменишь при всем желании, да и не было у Френни такого желания. Варкалось значит четыре часа пополудни, но оно означает гораздо больше: вертеться, вариться, сверкать, нестись сломя голову, неудержимо.
– Не беспокойся о фазах Луны, – сказала она Винсенту. – Лучше побеспокойся о собственном пьянстве.
Она указала на стакан с томатным соком, и Винсент послушно допил снадобье до дна. Кажется, он уже чуть протрезвел, но когда ставил стакан на стол, тот разлетелся на мелкие осколки и стекло сделалось синим.
– Заплатишь за порчу имущества, Колдун, – крикнул ему бармен.
Винсент поднял глаза на Френни. Он был потрясен и встревожен.
– Клянусь, это не я.
Стекло, разбившееся само по себе, предвещает смерть.
– Я говорю правду, – сказал Винсент. – Смерть где-то рядом. Такого со мной раньше не было. Мне кажется, я могу к ней прикоснуться. Она как черный круг, и он сжимается все теснее.
Он поднял руку, сжатую в кулак, а когда разжал пальцы, у него на ладони чернело пятно, словно от сажи.
– Прах и пепел, – сказал Винсент. – Френни, ты должна меня выслушать.
Френни пробрал озноб. Но она все равно попыталась подойти к его предсказанию с точки зрения логики.