странное происходило с Нью-Йорком. Прошлое и настоящее слились воедино. Реальное и невозможное перемешались, создавая новое, небывалое пространство и время. Что ж, если так будет отмечен его восемнадцатый день рождения, значит, быть по сему. Сегодня он стал мужчиной. Совершеннолетним дееспособным гражданином по законам штата Нью-Йорк.
Над асфальтом клубился туман, когда Винсент вышел на Гроув-стрит, где в 1809 году умер Томас Пейн. В честь пейновского «Века разума»[8] окрестные улицы получили название общественных добродетелей: улица Искусства, теперь часть Восьмой; улица Науки, впоследствии переименованная в Уэйверли-плейс; и улица Здравомыслия, теперь Барроу-стрит. Только улица Торговли, проходящая между Седьмой авеню и Барроу, сохранила свое изначальное название. Кусочек прошлого, оставшийся в настоящем. Винсент сам не заметил, как свернул в узкую улочку, которую никогда здесь не видел. Наверное, просто не обращал внимания. Улица Ведовства. В конце улочки обнаружился старый деревянно-кирпичный дом с дверным молотком в виде львиной головы. Уже войдя внутрь, Винсент сообразил, что это был частный клуб, однако никто его не окликнул и не остановил.
Он подошел к барной стойке и заказал виски. Человека, присевшего рядом, Винсент заметил, только когда тот с ним заговорил.
– Я рад, что ты все-таки смог прийти, – сказал незнакомец. – Я давний поклонник.
– Фолк-музыки?
– Нет, только твой.
Винсент повернулся к нему. Сидевший рядом мужчина был одет дорого и элегантно: светло-серый костюм, рубашка из тонкого льна. Винсент почему-то смутился. Впервые в жизни он не нашел что сказать.
– Надеюсь, ты не придерживаешься правила, что нельзя разговаривать с незнакомцами, – сказал мужчина.
Как бы случайно он прикоснулся к руке Винсента, накрыл его руку своей ладонью. Прикосновение было подобно ожогу, но Винсент не убрал руку. Он погрузился в эту жгучую боль, словно хотел, чтобы она никогда не кончалась, словно искренне не понимал, как он жил без нее раньше.
– Я слышал, как ты играешь в парке. Я прихожу почти каждое воскресенье.
Взгляд Винсента остановился на темных глазах незнакомца, в которых как будто плескалась ночь. Он собрался ответить, но голоса не было. Винсент, который сызмальства был остер на язык, никогда ни перед кем не робел и не лез за словом в карман, Винсент, который в первый же день своего рождения очаровал медсестру, так что та попыталась его похитить прямо из роддома, и потом очаровывал женщин, сам того не желая и не чувствуя к ним ничего, этот самый Винсент вдруг утратил дар речи, словно его околдовали.
– Я подумал, что мог бы стать исключением из правила. Поговори со мной, – сказал мужчина с глазами как ночь. – Ты не пожалеешь. – Он представился Уильямом Грантом и сказал, что преподает историю в прогрессивном частном университете под названием Новая школа, хотя для профессора он был слишком молод. – Я ждал, когда ты меня заметишь, но устал ждать и подумал, что надо тебя пригласить сюда. Та записка была от меня. Ты не хуже меня знаешь, Винсент, что у нас не так много времени, чтобы тратить его впустую.
Уильям сделал знак бармену, чтобы тот принес им обоим еще по виски. В это мгновение что-то случилось с Винсентом. Он вдруг осознал, что у него есть сердце. Для него это стало сюрпризом. Он сидел, совершенно ошеломленный. Значит, вот как это бывает, вот что ты чувствуешь, когда понимаешь, что для тебя существует только один человек – один во всем мире. То, что Винсент видел в зеркале, все-таки осуществилось: он встретил того единственного человека, которого будет любить.
Они поехали к Уильяму, в его квартиру на Чарлз-стрит. Если бы Винсент мог как-то это остановить, он бы не стал ничего делать, потому что такое бывает только раз в жизни, да и то если тебе повезет. Все происходило как будто во сне. Открывается дверь, кто-то зовет тебя по имени, твое сердце бешено бьется в груди, и все такое знакомое и до боли родное, хотя ты даже не знаешь, где оказался. Ты словно падаешь в пропасть, ты входишь в дом, где никогда не был раньше и где тебе хочется быть, потому что сюда ты стремился всю жизнь.
Винсент был потрясен глубиной собственных чувств. Сколько у него было женщин – не сосчитать, и ни к одной он не чувствовал ничего. Но теперь он горел, он был во власти кого-то другого, смущенный собственным пылом. Он так гордился собою, что он одиночка, ни к кому не привязанный, ни от кого не зависимый, и ему наплевать, что о нем думают другие, но теперь ему было не все равно. Так отчаянно не все равно. Когда Уильям прикоснулся к нему, его кровь как будто вскипела, и ему хотелось лишь одного: быть здесь и сейчас и больше нигде, никогда. Раньше секс был забавой, предназначенной исключительно для его удовольствия, эгоистичного и беспечного, но теперь Винсент стал совершенно другим человеком. То, чем они занимались с Уильямом, это была своего рода магия, самозабвенный, сводящий с ума экстаз.
В ту ночь Винсент не вернулся домой. Он забыл обо всем и даже не помнил, ел он что-нибудь или нет, спал ли хоть пару минут, и совершенно не думал, что сестры наверняка беспокоятся, куда он пропал. Уильям настроил камеру «Полароид», и они фотографировались в обнимку. Готовые снимки появлялись мгновенно, словно по волшебству. Казалось, что Винсент и Уильям на снимках – это один человек, но в двух лицах, и вот тогда Винсент встревожился. Когда двое сливаются в единое существо, все, что происходит с одним, неизбежно заденет другого. Не только радость, но и боль тоже. Вспомнив проклятие, он весь покрылся холодным потом.
Ему наплевать на себя, на свою жизнь; бедам и неприятностям даже не нужно его искать, он сам идет им навстречу. Но судьба Уильяма – совершенно другое дело. Мы никогда никого не полюбим, так они с Френни всегда говорили друг другу, посмотри, что случилось с Джет. Не надо нам такой «радости». Все что угодно, только не это. И все-таки Винсент остался с Уильямом, потому что не мог отказаться от этого сна наяву, который снился ему много лет, но он заставил себя все забыть.
На их седьмой день вместе Винсент впал в кому молчания, изможденный безудержным сексом и собственными страхами, что вцепились в него мертвой хваткой и уже не отпускали.
– Что случилось? – спросил Уильям.
Винсент не смог заставить себя заговорить о проклятии, он не хотел осквернить эту комнату, где они были только вдвоем, хотя Уильям понял бы его как никто другой. Он происходил из семьи, ведущей свой род от Мэтью Гранта, обвиненного в колдовстве, однако признанного невиновным в Виндзоре, штат Коннектикут. После суда Мэтью бесследно исчез, никаких официальных записей не сохранилось, однако в семье и так знали, что произошло. Он перебрался в Нью-Йорк, обзавелся семьей и поселился на Лонг-Айленде. Их «родовое гнездо» стоит на побережье и по сей день, и Уильям проводит там каждое лето. Сам Уильям был легким в общении, искренним и спокойным, как и всякий человек, живущий в ладу с самим собой. Он окончил Гарвард и хорошо знал историю Массачусетса. Он защитил диссертацию о Джоне Хаторне, знаменитом охотнике на ведьм, осудившем на смерть многих из их ведовского племени, и помимо общей истории вел в Новой школе спецкурс по маргинальным сообществам.
– Ты знаешь свою судьбу? – спросил Винсент, когда они лежали обнявшись.
– Я знаю твою, – рассмеялся Уильям. – Я тебе говорил еще при нашем знакомстве.
– Петь в Вашингтон-сквер-парке?
Уильям улыбнулся.
– Быть со мной.
В первые два дня, когда Винсент пропал, Френни сходила с ума от беспокойства, потом два дня жутко злилась на брата, а затем крепко обиделась.
– Он вернется, – уговаривала ее Джет. – Ты же знаешь Винсента.
Френни гуляла с псом, который каждый раз тащил ее за собой на угол Бликер-стрит, где озадаченно замирал и стоял, растерянно глядя по сторонам, пока Френни не уводила его домой. Она уже начала опасаться, что ее пожелание на день рождения исполнилось совершенно не так, как задумывалось, и теперь Винсент отдалится еще сильнее.
– Ты бы сразу узнала, если бы с ним что-то случилась, – говорила ей Джет. – У тебя есть дар предвидения.
Наконец Винсент позвонил и принялся извиняться за то, что так долго не давал о себе знать.
– Я боялась, что тебя убили, – сказала Френни.
С тех пор как Винсент не вернулся домой, она почти не смыкала глаз.
– Хуже, – сказал ей Винсент. – Я влюбился.
– Очень смешно, – сказала Френни.
У него была куча поклонниц, влюбленных в него до безумия, но он сам никогда никого не любил. Винсент рассмеялся, словно прочитав мысли сестры.
– В этот раз все иначе, малышка.
– Ты сейчас сам на себя не похож. Будто это не ты. – Френни уже прикидывала про себя, что ей понадобится, чтобы снять порчу с брата. Соль. Веточки свежего розмарина.
– Это я, – сказал Винсент.
Он дал ей адрес, чтобы она пришла и сама все увидела. Френни быстро побросала в сумку все ингредиенты, которые, как ей казалось, могут ей пригодиться, и вышла из дома, взяв с собой пса. Но объяснения Винсента были какими-то странными и невнятными, а кварталы и улицы – незнакомыми. Наконец она вышла на улицу Ведовства. Уже смеркалось, и в полутьме Френни показалось, что она видит Винсента на крыльце старого городского особняка, но Гарри не залаял, приветствуя хозяина, и, присмотревшись, Френни поняла, что это кто-то другой, не Винсент. Человек помахал ей рукой. Френни приблизилась, с подозрением глядя на незнакомца. А вот Гарри без всякой опаски рванулся к нему, словно давно его знал. Незнакомец представился, назвавшись Уильямом Грантом. Он был далеко не красавец, но даже Френни не смогла устоять перед его безупречными манерами и удивительным обаянием.
– Я здесь встречаюсь с братом, – сказала Френни, пристально изучая Уильяма. Его черные, чуткие, чувственные глаза. Его спокойную внутреннюю силу.
– Я тоже.
– Правда?
Многие сходят с ума по Винсенту; вот почему Френни решила, что Уильям – просто очередной воздыхатель. Она выполняла свое обязательство, принятое еще в детстве: защищать брата. Раз в неделю она потихоньку подкладывала в карман его куртки амулет-оберег, крошечный сверток из черной ткани, перевязанной красной ниткой, с палочкой гвоздики и шипом терновника внутри. Однако она не раз находила свои амулеты брошенными на улице.