– Нам по двадцать четыре, Френни. У нас впереди целая жизнь. И ты так спокойно позволишь мне на ней жениться? Ты этого хочешь?
– Очевидно, что этого хочешь ты.
Когда она уходила, у нее было такое чувство, словно она падает в пропасть. Мир превратился в стеклянный шар со снегом внутри, и кто-то яростно тряс этот шар, и ее путь пролегал через вихрь белизны, и конец пути был совсем не таким, как начало.
Напротив входа в зоопарк Френни остановилась и села на скамейку. Льюис уселся рядом.
– Как я понимаю, ты снова мой, – сказала она ему. В ответ ворон сделал странную вещь: он вскарабкался к ней на колени и дал ей себя погладить. Раньше он никогда так не делал. Потом Льюис щелкнул клювом и взлетел в небо. Может быть, он хотел ей сказать, что, если сейчас побежать со всех ног, она еще успеет догнать Хейлина? Она знала, какой дорогой он идет через парк. Но теперь у него своя жизнь, и в этой жизни нет места Френни. Ему без нее будет лучше. Френни еще не разобралась, как снять проклятие, и поэтому пошла домой. Четыре мили пешком по прямой. Она вошла в дом номер 44 на Гринвич-авеню совершенно одна, и только ворон, кружащий в вышине, знал, как это бывает, когда женщина, утверждавшая, что у нее нет сердца, плачет так горько, словно ее сердце вот-вот разорвется.
Винсент с Уильямом улетели в Сан-Франциско, город, сотканный из мечты. Это было Лето любви[9]. Свободная любовь и свободное общество привлекли в город сто тысяч человек. Повсюду были цветы, воздух на набережных пропитался ароматом пачулей и шоколада. Винсент с Уильямом шли по Хейт-стрит, и незнакомцы раскрывали им объятия. В Манхэттене они не выставляли свои отношения напоказ, но здесь двери были открыты для всех. Они расположились в парке «Золотые ворота», а когда пошел дождь, нашли укрытие в публичной библиотеке. Там они познакомились с парой, которая предложила им переночевать у них. Ту ночь Винсент с Уильямом провели на стеганом одеяле, расстеленном на полу. В тесных объятиях. Безумно влюбленные друг в друга. Да, Винсент влюбился вопреки всем проклятиям, вопреки всему миру, вопреки себе самому. Сбылось все то, что он видел в черном зеркале в тетиной теплице. Все, что так сильно его пугало. Когда он увидел картину в зеркале, он сразу понял, чего ему хочется в этой жизни, но он был уверен, что этого никогда не случится. Но оно все же случилось.
Утром их накормили завтраком: тосты с медом и маслом и апельсиновый чай.
– Вы всегда так добры к чужим людям? – спросил Уильям у радушных хозяев.
– Вы не чужие, – ответили им, и казалось, что в этом городе, в этом времени их действительно принимают такими, какие они есть.
Они разъезжали по городу на «Мустанге» с откидным верхом, одолженном у двоюродного брата Уильяма, который жил в Милл-Валли. Брат сразу сказал им, что Калифорния – не Нью-Йорк; здесь им не надо скрываться. Им хватило смелости поцеловаться на причале с видом на Алькатрас, под ослепительно-голубым небом. Они ходили по клубам в квартале Кастро и танцевали до упаду, и никто не косился на них как на прокаженных. Они мчались по скоростному шоссе в бледных лучах рассвета, опьяненные небывалой свободой. Магия была повсюду. На горе Тамалпаис они встречали людей в пестрых нарядах, увешанных перьями и колокольчиками, – и в кафе в Норт-Энде, и на Дивисадеро-стрит, где молодые девчонки раздавали прохожим керамические магические амулеты в виде треугольника или глаза. Счастья вам и удачи во всем, кричали они, и здесь, в Калифорнии, Винсент с Уильямом действительно были счастливы.
В Монтерее они ночевали в крошечном пляжном домике с видом на океан, и занимались любовью в золотом солнечном свете, и чувствовали, как мутная тьма отступает все дальше, и дальше, и дальше. В Нью-Йорке, когда они ходили куда-нибудь вместе, им приходилось скрываться, наводя чары отвода глаз, но здесь в этом не было необходимости. Это был конец лжи и секретности. Это было начало чего-то такого, о чем они оба еще даже не знали. Что-то должно было произойти; они это чувствовали всем своим существом. Винсент вспоминал черное зеркало в тетушкиной теплице. Там было столько сбивчивых образов, но теперь, когда его будущее сделалось настоящим, эти картины обрели смысл.
Уильям был знаком с человеком, который работал вместе с музыкальным продюсером Лу Адлером. Сейчас Адлер занимался подготовкой грандиозного трехдневного фестиваля в Монтерее, посвященного музыке, любви и миру во всем мире. Фестиваль начинался 16 июня 1967 года, и на него должны были приехать Grateful Dead, Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, The Who, Отис Реддинг и многие другие. Уильям уговорил своего приятеля, чтобы Винсенту разрешили выступить на фестивале. Винсенту эта затея показалась сомнительной: он был уличным музыкантом и не привык петь со сцены перед огромной аудиторией. Но в конце концов Уильям уговорил и его тоже. Уильям дал десять долларов администратору, чтобы Винсенту выдали гитару. Винсент был во всем черном и перед выходом на сцену снял ботинки и носки. Он пел босиком, в венке из листьев, который сплел ему Уильям.
Это был странный час: ранние сумерки, блеклое, тусклое время, когда никто не стремился на сцену. И вот он, Винсент. Никому не известный. По сути, никто. Парень в черном, с чужой гитарой, позаимствованной на время. Никто о нем даже не слышал; никому не было дела до его песен. Он казался абсолютно спокойным, если не особо присматриваться к его красивому, взволнованному лицу. Когда Винсент начал петь, никто даже не смотрел на сцену, но потом кто-то резко прибавил звук в микрофоне – наверняка это был Уильям, – и голос Винсента воспарил над толпой, словно по волшебству. Зрители изумленно притихли, сумерки постепенно сгустились в ночь.
Когда я был с тобой, кем я был?
Я слышал твой голос, но тогда
У меня было сердце, и арфа, и острый нож и твоя любовь.
Я бродил по ночам, нарывался на драки.
Наверное, так бывает со всеми, кто брошен?
Когда в тебе поселяется страх.
Когда ты прячешь себя настоящего и сам веришь, что стал другим.
Когда ты уже не мальчишка, как раньше.
Я звал ангелов, глядя в глухую стену,
Но она пала, как стены Иерихона,
И я плакал кровавыми слезами, несмотря на страх.
Наверное, так бывает со всеми, кто брошен?
Когда в тебе поселяется страх.
Я бродил по ночам, я видел дорогу, я слышал зов,
Но все равно потерялся.
Я бродил по ночам, и никто не хотел со мной драться.
Я и прежде пытался, запирал дверь на замок.
Я ошибался. Я все делал как надо.
Когда он закончил, все потрясенно молчали, а потом толпа взорвалась аплодисментами. Уильям взял Винсента под руку и увел за сцену.
– Парень, ты их околдовал, – сказал ему кто-то из администраторов, но Винсент не обратил на него внимания. Он смотрел в ту сторону, где на самом краю толпы, на пятачке желтой травы, стояла маленькая сероглазая девочка. Он встречал ее раньше, правда?
Оставив Уильяма прощаться с организаторами, он подошел к малышке.
– Я тебя знаю, – сказал он.
– И я тебя знаю, – отозвалась она.
Это была Реджина Оуэнс, теперь шестилетняя. Ее мама, Эйприл, стояла у нее за спиной. Ее светлые волосы отросли так, что если бы она сейчас села, то села бы прямо на них. Ее лицо дочерна загорело под солнцем пустыни. Она была совершенно нездешняя, неземная. Словно волшебное создание из сказки.
– Мой милый братец, – сказала она, обнимая Винсента.
Уильям, человек явно не робкий, подошел познакомиться. Эйприл внимательно посмотрела на Уильяма, потом – на Винсента и лукаво улыбнулась.
– Теперь, когда ты уже не мальчишка, как раньше, я вижу тебя настоящего. Дай-ка я догадаюсь. Когда ты спешил на свидание, на которое нельзя опоздать, ты шел к нему. Надо сказать, ты меня одурачил.
– Я думал, на это никто не способен, – ответил Винсент.
– Никто, кроме тебя. – Эйприл невесело улыбнулась.
– Вы родственники, – сказал Уильям, чтобы разрядить напряжение между ними. – Я заметил, у вас очень похожие глаза.
– Да, мы родственники, но дальние, – сказал Винсент, принимая от Реджины букет ромашек, которые она собрала на лужайке. – Такие далекие, что не разглядишь и в подзорную трубу. – Он улыбнулся Эйприл, и она улыбнулась в ответ и сказала:
– Или даже в телескоп. Если Оуэнс решил отдалиться, его ничем не удержишь.
Сейчас Эйприл и Реджина жили в Санта-Крузе, в маленьком деревянном коттедже. Эйприл устроилась работать садовницей и смотрительницей виллы, принадлежавшей богатой паре из Сан-Франциско. Они приобрели загородное «имение», чтобы быть ближе к природе, но почти никогда не выезжали из города. Со временем она собиралась вернуться в пустыню и продолжить изучать пауков, но сейчас Реджине надо ходить в школу и общаться со сверстниками.
– Переночуйте сегодня у нас, – предложила Эйприл. – У нас так редко бывают интересные гости. А тут все так удачно сложилось. Вы здесь, мы тоже здесь. Как будто так и задумано.
Реджина взяла Винсента за руку. Ощущая в руке ее теплую маленькую ладошку, он просто не мог сказать «нет». В Монтерей Эйприл с дочерью добирались автостопом, поэтому теперь все уселись в «Мустанг» с откинутым верхом. Когда они выехали на шоссе, Уильям вставил кассету в магнитолу.
– Ты меня записал? – спросил Винсент.
– Хотел сохранить эти мгновения. И может быть, отослать запись на радио.
– Не надо, – сказал Винсент. Он знал, куда заведет его слава: на темную сторону собственной сущности. Это вовсе не то, что ему нужно.
Эйприл подалась вперед, схватившись двумя руками за спинку сиденья. Она полностью сосредоточилась на песне.
Саул пошел к колдунье из Аэндора[10]